ых держав,
другой германскими. Между ними были рвы, насыпи и.  проволочные заграждения,
более  сложные,  нежели те,  что  я видел на фронте. В  середине  возвышался
открытый павильон,  где сидел  престарелый  социал-демократ  из  нейтральной
страны,   обложенный  протестами  и  революциями.   Видя  наше   беспомощное
положение, он нас приветливо подозвал к себе.  "Скажите, а здесь  много этих
злоумышленников, то есть, простите, революционеров?" -- спросил мистер Куль.
"В  настоящее  время  в  "Патрии"  четыре  министра,  одиннадцать  товарищей
министров и девять заведующих отделами государственной пропаганды..." Мистер
Куль прервал его,  испуганно закричав  Айше "Разорви флаг, да скорее!" Далее
старичок  объяснил  нам  хитроумное устройство  "Патрии".  В  двух  корпусах
помещаются  делегации двух коалиций: чтобы не скомпрометировать себя, они не
только не  встречаются, но и не переписываются между собой, так как  все они
хорошие, честные патриоты. Но, будучи социалистами и членами Интернационала,
они  стремятся  обеспечить после  окончания войны возобновление товарищеских
взаимоотношений.  Для  этого   в  окна   корпусов  выставляются   плакаты  с
резолюциями, протестами и опровержениями. Против  этого никто  возразить  не
может, ведь каждый волен в своей квартире делать, что  он хочет. В павильоне
помещаются  представители  нейтральных  стран,  которые  переговариваются  с
враждующими окнами.
     Все  это  было  несколько  сложно,  но воистину  гениально.  Мы  решили
приступить к делу,  и мистер Куль закричал: "Преступники, то есть  министры,
то  есть товарищи, являетесь ли вы противниками войны?" Немедленно появились
два плаката. Один гласил: "Да,  и мы боремся против империализма союзников и
их сообщников, лжесоциалистов, начавших преступную войну!" Второй: "Конечно!
Долой   германский   империализм   и  его   прислужников  псевдосоциалистов,
виновников позорной  бойни!"  Эти слишком  сходные  ответы  вызвали  во  мне
подозрение -- не сносятся ли противники меж собой с помощью подземных ходов?
Но  нейтральный  социал-демократ  успокоил  меня,  объяснив близость  врагов
духовным родством и товарищеской солидарностью.
     Тогда  Алексей  Спиридонович спросил:  "Собираетесь  ли вы протестовать
против   войны?"   Плакаты  ответили,   что   запросят   по   этому   поводу
соответствующие правительства, и через  час  мы  прочли: "Позор поджигателям
Реймского  собора! Мы  протестуем  перед  всем  цивилизованным миром  против
германских приемов ведения войны!",  "Ужасы казаков и негров вопиют  к небу!
Долой поругателей культуры -- союзников!"
     "Что нам делать  для  приближения мира?"  -- спросили  мы.  "Установите
республику в  России,  в  Италии, в Ирландии!" -ответили  немцы. "Установите
республику в  Германии,  в Австрии,  в  Турции. Докажите нейтральным рабочим
необходимость присоединиться к нам",-- советовали союзники.
     Эрколе завопил. "Жулики! Мы за мир!" -- и  пустил  для аффекта  шутиху.
Раздались испуганные воагласы "это бомба!", и тотчас показались, умилительно
согласные,  два  плаката: "Не  забывайте,  что  мы  -- социалисты! Займитесь
отделкой зала  в  хорошей  гостинице,  где мы  все  соберемся  после  войны.
Украсьте  стены  красными знаменами.  Пожалуйста, не кидайте  в нас бомб! Да
здравствует Интер... Вы  поняли?" Вскоре пришли полицейские и  попросили нас
не тревожить почтенных революционеров.
     Оставив во  дворе  обрывки флага, так и  не отыскавши мира, мы  с  горя
пошли  в   пивную.  "Удивительно  приятные   люди  эти   социалисты,  притом
воспитанные",--  воскликнул  мистер Куль  и  скинул  панцирь,  мешавший  ему
развалиться как следует в кресле.
     "Итак, неизлечимость признана всеми, и валериановые капли больше никого
не  прельщают,-- сказал Учитель,-- мы можем вернуться домой и заняться нашим
добрым, честным хозяйством".


Глава двадцатая награждение мосье дале орденом.-- учитель о войне.-- мы схвачены немцами

     В  Париже  нас  ждали  различные нвприятности.  Прежде  всего,  хозяйка
гостиницы, предварительно спросив нас, уж не немцы ли  мы, сказала, что нами
чрезвычайно  интересуется некий мосье, тщательно выясняющий,  куда мы  ездим
столь часто, что едим на завтрак и какого образа мыслей придерживаемся. Хотя
наши  поездки  носили  исключительно  идиллический характер, нам  не слишком
понравилась любознательность незнакомца, тем более когда выяснилось,  что он
"очень почтенный" и с ленточкой в петлице.  Впрочем, эти переживания длились
недолго,  на  следующее  утро  нас  вежливо пригласили явиться кое-куда. Там
любезный чиновник познакомил  нас с  весьма поэтическим доводом.  "Докладная
записка  о  последних мероприятиях пяти  германских шпионов,  по  донесениям
штатного   сотрудника  "Добровольной   лиги  для  обследования  сомнительных
поступков". Вое было отмечено и достаточно живописно представлено: указанные
шпионы занимаются сбытом пулеметов в Германию через Голландию. Они сносились
с папой  по поводу  предложений  о  сепаратном  мире.  Потопили  пароход, на
котором  сами  ехали,  но,   рааумеетея,  остались  невредимы.  Подкупленные
германскими  социалистами,  лакеями Вильгельма, бросили бомбу во французских
социалистов,  сильно  испугав  одного  из  них,  товарища  министра военного
снабжения.  Перечислив главные пункты  обвинения,  чиновник любезно пояснил,
что подобный образ жизни кончается предпочтительно  расстрелом.  Дальше  все
пошло  обыкновенно. Эрколе выл, мистер  Куль пел  псал мы и так далее.  "Вот
идет  председатель "Лиги",-- сказал чиновник,--  он даст  последние данные о
вашем  поведении,  а  после этого -- суд и некоторые другие формальности, но
уверяю вас, все будет  эакончено в двадцать четыре часа!" Итак, всего сутки:
вой,  Эрколе, пойте,  мистер Куль!  Вот  он, страшный  Азраил,  непостижимый
вестник  смерти. Но  почему  же так беспечен Учитель, почему  он  улыбается,
кивает головой и вместо "аве, Цезарь",  кричит "бонжур, мосье!"? Я ничего не
понимаю. Я  боюсь  оглянуться, оглядываюсь... "Мосье Дэле, друг, дорогой! Вы
живы? А  Зизи?  А каротелька?  Нам суждено увидать вас перед  смертью!;." --
"Глупости!  Ведь этого  негодяя  "боша"  нет  с вами?  Ну,  конечно! Это мои
сотрудники постарались, но вы не беспокойтесь. Господин комендант, это явное
недоразумение. Перед вами мои компаньоны по торговому делу. Да, да, ручаюсь!
Вы свободны, друзья мои, а теперь в  "Шатле" --  уж  час  аперитива!.."  Так
жалко закончилась еще одна попытка  судьбы подменить мир общий, которого  мы
жаждали, нашим пятидушным.
     Кто   знает   радость   встречи  после   долгой   разлуки,   очарование
неизменившихся  привычек,  сладость  мелких  вспоминаний,  прелесть  забытой
близости, тот  легко  поймет наше состояние за  стаканчиками хереса. Дорогой
мосье  Дале, он  был все тот же, пилюли  в кармане,  ясность взора, легкость
ума.  Правда, вместо  Зизи,  изменившей ему с  четырьмя  (ну, если  б еще  с
одним!) арабами, в маленьком домике жила Люси; правда, больше не цвел в саду
душистый горошек, во имя защиты отечества замененный простым горохом, но все
это  были лишь мелкие  детали.  Зато на  розовых щечках  мосье  Дале  теперь
минутами  ясно горели  отсветы вселенских пожаров,  и  его  "порыв",  милый,
буйный, выпирающий  пробку из бутылки,  был обращен на священное дело защиты
отечества и цивилизации.
     Какая прекрасная "Лига"! Еще вчера  было отмечено, что некто Крю гуляет
-- когда бы вы думали? -- с двенадцати до двух часов ночи, ест  на рассвете,
ничем не занимается, носит бороду, бреет усы. И  что  же,--  у него  находят
немецко-французский  словарь, медную солдатскую пуговицу  и, наконец  (какая
наглость!),  прямо на  столе пачку  фотографий различных укреплений,  причем
негодяй уверяет, что  это снимки с картин какого-то Пикассо, тоже, вероятно,
шпиона... Ясно?..
     Кроме  "Лиги"  --  бактериологическая   лаборатория.  Что  паспорт?  --
бумажонка!  Мосье  Дэле близ  площади Бастилии  услышал  на  улице  немецкий
разговор; пусть его  уверяют, что  это еврейский  жаргон,-- он не  дурак . А
почем  у  на  вывеске лавки фамилия Зильберштейн?  Не  немецкая? Конечно, он
человек  без предрассудков и в клерикальные басни не верит.  Никакого Христа
не  было, это  уже сто  раз  доказано, так что  Христа евреи никак  не могли
распять. Но ведь  Франция -- существует,  мосье Дале -- факт, и  распять его
они могут. Оставьте ваш паспорт!  Маленькии  укол  мизинца, капля крови -- и
под  микроскоп. Там.сразу  видно, какая она -- честная  или прусская. Ученые
нашли способ. Мосье Дэле всех  разоблачит. На днях генерал подвернулся --  и
что же?..  Анализ -- 0,6 германских микробов! Хорошо  бы  ночью  забраться в
спальню министра Мальви и тихонько его уколоть,-- наверное, немец!..
     Третье занятие мсье  Дэле -- "Национальный союз  борьбы с укрывающимися
от   военной   повинности".   Удостоверения?  Бросьте!  "Грыжа"?   Покажите,
пожалуйста!  На  войне  потеряли глаз?  Выньте искусственный! Мосье  Дале не
упускает из  виду всех  подозрительных  женщин,  которые  стригут волосы или
говорят баском. Юбка тоже не гарантия. Надо выяснить сущность...
     А в свободное время мосье Дэле не отдыхает, нет, он продолжает работать
--  пишет  статьи:  "Долой  шептунов! Мы взяли  домик  паромщика  на  Изере.
Португальцы с нами! Сирия неплохо пахнет". Он пишет  в десяти газетах: "Утро
Понтуаз", "Барабанщик Клермон-Феррана", "Возрождение Байоны" и в  других. Он
нам  верит. Мы хотим мира?  Мир будет. Через год, через месяц, возможно даже
через неделю, надо только добить этих преступников и проехаться в Берлин. Мы
должны помочь сему. А для этого лучше всего стать журналистами. Святое дело!
Перо -- оружие! Когда мы победим, все придет  в порядок: садик, Люси. О, как
прекрасно французское небо! Еще по одному стакану, и за работу!
     Предложение  мосье Дале  показалось  нам заманчивым. Хозяйство  мистера
Куля, как  я уже сказал, находилось в плачевном  состоянии.  Учитель верил в
великую  организующую,  а  поэтому  и  разрушительную  мощь газетных листов.
Алексей Спиридонович, давно  не удовлетворяясь нами и случайными встречами в
вагонах,  жаждал  излить  свою  душу  как-нибудь  пошире.  Я  тоже  по своей
профессиональной  привычке  предпочитал  нагонять  строчки,   нежели  катать
тележки или отрынать пресловутые билетики. Словом, мы сразу согласились.
     Америку поделили между собой  Учитель и мистер Буль.  Первый обслуживал
газеты  двадцати  двух  республик Южной  и Центральной  Америки,  второй  --
ассоциацию  прессы  Соединенных  Штатов,  объединяющую  восемьсот семнадцать
различных  газет.  Айша от  исполнения  обязанностей был  освобожден,  ввиду
отсутствия  в  Сенегале  периодической  печати.  Что  касается  Эрколе, дело
обстояло сложнее:  к сожалению, он был неграмотен.  Но  все мы нашли, что  у
него удивительно газетный стиль, должный размах и титанический пафос. Решено
было,  что записывать  телеграммы для "Джорнале дель Ареццо" станет Хуренито
под  диктовку Эрколе. Алексей  Спиридонович  от телеграмм отказался, так как
презирал краткость. Можно ли в одной тысяче слов выразить всю муку, сладость
жертвы,  ужас  греха и веру  в  третье царствие  святого  духа? Он предпочел
писать длиннейшие  письма "За  последним рубежом" в  газету хотя древнюю, но
сохранившую свою  девственность, а именно в "Русские  ведомости". Я же,  как
это,    может   быть,   известно   некоторым   читателям,   стал   исправным
корреспондентом не слитком взыскательной "Биржевки".
     Все  мы,  включая мосье Дэле и при  его  содействии,  выехали на фронт.
Сначала мы решили писать только о том, что действительно видим: "Дождь. Один
солдат стоит на посту, промок, обругал  нас: "Что вы, жабьи внуки, здесь зря
шляетесь!"  Слышно, как  стреляют.  Два других  солдата  играют  в карты. На
станции баба  продала нам  за  десять франков пяток  тухлых яиц  и спросила,
скоро ли будет мир. Настроение у нас приподнятое. Председатель тридцати трех
патриотических  обществ  мосье  Дале  в  интервью,  любезно  данном  нам  за
аперитивом, сказал, что  Германия  будет разбита".  В  ответ мы  получили от
редакций телеграммы с предложением -- денег на подобные пустяки не тратить и
ежедневно  описывать дуэли гидропланов с  танками,  кровопролитные  бои  под
землей, интервью с главнокомандующими, а также  три раза в неделю  совершать
полеты  в Египет и отправляться на подводных лодках в Дарданеллы. Что же, мы
честно  занялись  всем  вышеперечисленным. Пребывание  на фронте становилось
бесполезным, даже  вредным: чистоту  и  цельность  нашей  фантазии  засоряла
действительность. Все же Учитель  настоял на том,  чтобы мы продолжили  нашу
поездку  до  передовых  позиций.  Для  прогноза  болезни  он хотел  еще  раз
подвергнуть анализу кровь, гной и мочу человечества.
     Преодолев  десятки  различных  штабов,  мы  добрались  до  окрестностей
Вердена. Там разыгралась довольно любопытная сцена, впрочем не подходящая ни
под  одну из указанных редакциями тем и потому не  получившая огласки. Возле
форта Во, на наблюдательном пункте, мы увидели  трех солдат.  Они были одеты
весьма причудливо: поверх каски -- вязаные чепцы, на плечах стеганые одеяла,
ноги погружены в большие  пузыри,  не пропускающие воду, а чепчики, одеяла и
пузыри, в свою очередь, покрыты чешуйчатой корой рыжей глины, подобной шкуре
слона. К месту,  где они стояли, пришлось ползти на живте  по развороченному
снарядами окопу, погружаясь  в  жидкую землю,  человеческие испражнения  и в
залежи  дохлых  крыс. Мосье  Дэле,  вытерев лицо  и  руки  носовым  платком,
обратился  к солдатам  со  следующим  приветствием:  "Дорогие пуалю! Европа,
Америка, страна Восходящего Солнца  и оба  полюса смотрят сейчас на вас,  на
беззаветных  героев, ограждающих свободу  и право! Сегодня, когда я полз  по
этим историческим местам, я сам приобщился к вашим  мукам и могу теперь, как
равный, хоть  я  и в котелке, приветствовать  вас. Мы простоим, то  есть  вы
простоите  здесь,  а  мы простоим у прилавков, у бюро министерств,  у  стоек
баров до того часа,  когда  изможденный людоед  падет. Позвольте преподнести
вам  скромный  дар   --   мою  патриотическую   статью  в  последнем  номере
"Победоносная  Гасконь",  где  я говорю  --  смелость,  смелость  и  еще раз
смелость (это слова моей последней любовницы, то есть еще раньше это сказал,
но по другому поводу, Дантон). Будем же тверды до победного конца!"
     Право,  эта  речь  была  ничуть  не  хуже  многих  других,  когорые мне
приходилось слышать на банкетах журналистов,  даже  выгордо выделялась свовй
сжатостью  и  насыщенностью,  и  только случайностью можно обяснить себе все
последовавшее.  Один  солдат, самый  пожилой  и  смирный, тихо  выругавшись,
сказал "Вы  бы лучшв  сказали, что слышно  насчет  мира,  господин патриот".
Мосье Дэле обиженно  помолчал, зато обрадовался Алексей  Спиридонович. "Брат
мой,  вы тоже за мир, за любовь! Убийство -- грех, и эта винтовка оскверняет
руки!.."  --  "Kак  бы не так,--  эапротестовал  солдат,--  винтовка хорошая
вещица (он даже погладил приклад),  только надо уметь с нею  обращаться. Вот
хорошо бы перестрелять всех генералов, депутатов, военных,  штатских, попов,
социалистов, дам и вообще всю семейку!.." -- "Но кто же тогда останется?" --
спросил деловито мистер  Куль. На это солдат уже вовсе бессмысленно -сказал:
"Наплевать",-- и действительно сочно плюнул.
     Другой  солдат, значительно более  темпераментный,  с виду южанин, счел
приличным ответить  мосье Дэле  целой  речью. Приводя точный  ее перевод,  я
прошу  простить как  ему,  так и .мне  некоторую чрезмерную  экспрессивность
образов.  "Дорогой писака, спасибо за бумагу, защитники  права  в ней весьма
нуждаются. Кроме того, ты можешь,  захватив с собой Восходящее Солнце и пять
каналий, отправиться немедленно  в коровий  желудок.  Очень  приятно, что ты
немного выпачкал свою  гнусную харю в мое творчество,  я ведь тоже творю два
раза  в день,  как ты в твоей  редакции. Желаю  тебе провести  всю  жизнь  в
верблюжьем  дерьме!  Сто  тысяч  лысых тыкв!  Пуп папессы! Садись  в  теплые
тетушкины штаны, пей липовый чай и чихай кошке под-хвост!"
     Не  успел-мосье  Дэле опомниться от  этого странного  приглашения,  как
третий  солдат,  молоденький  и  безусый, с возгласом  "подарок  за подарок"
вытащил из  лужи дохлую  крысу и вдел ее хвост в  петлицу  мосье  Дэле,  где
обычно помещалось нечто совсем  другов. Хотя мы речей не  говорили и никаких
подношений  не  удостоились,  увидав  энергию  солдат,  мы   быстро  уползли
восвояси.
     Достигнув  мест,  во   всех  отношениях  более  защищенных,  мы  начали
обсуждать злоключение мосье Дале. Эрколе все крайне понравилось, и по поводу
награждения мосье  Дэле своеобразным орденом он с  пафосом воскликнул:  "Это
жест,  достойный  римлянина!"  Алексей  Спиридонович  хотел  "постичь  душу"
солдат: "Они грубы, озлоблены, но  я чувствую, что  они преданы миру, как я.
Друзья, мы неожиданно  встретились  с тремя  последователями нашего великого
Толстого!"
     "Твоя  наивность,--  ответил  ему  Учитель,--  принимает форму  святого
анекдота. Если в России много дядь, похожих  на тебя, то я удивляюсь, как ее
не разобрали до последнего камешка все, кто постигать души на каждом шагу не
жаждет,  а обманывать  стремящегося быть  обманутым за грех не почитает, Эти
солдаты  отнюдь  не  пацифисты.  Орден,  выданный  ими  мосье  Дале,  они  с
удовольствием присудили бы  и римскому папе, и гаатским гуманистам, и Ромену
Роллану. Два года тому назад-они очень хотели убивать,  и за это время у них
не совесть  проснулась, у них отсырел  зад. Дай им  волю, возможно, что  они
будут убивать, только совсем не тех,  кого им приказано. Возможно даже, что-
они устроят великолепные каникулы, с кроткими  женами под боком и с  мирными
барашками  на лугах. Но придет срок, и они снова начнут  постреливать: окопы
не школа  человеколюбия и не питомник толстовцев.  Взять  винтовку  довольно
легко, обучение несложное, сам  знаешь  -- учили,  но выпустить  ее  из  рук
невозможно. Можно только поставить  на  часок-другой  в  угол.  Страшный век
начинается. В четырнадцатом году, когда они кричали: "Да здравствует война!"
-- эта.  война (которая  ничего  еще  -- здравствует)  была чем-то  вне  их,
историческим  фактом,  государственным  делом,  теперь  они  кричат:  "Долой
войну",-- но  она  уже  проросла корнями в  их  тела, стала  их бытом,  этой
профессии они не разлюбят.  Тебе пришлось  научиться  различным  толкованийм
слов "священная война",  теперь  постарайся  воспринять  новый  урок:  "мир"
означает  послеобеденный  сон  антропофагов,   дележ  добычи   громилами  на
травке,перенесение военных действий в места  более привлекательные, например
с этих кочек на Унтер-ден-Линден или  с Пинских болот на Невский проспект,--
словом, все, что угодно, кроме мира!"
     Так дошли мы до мест недавних боев меж фортами Дуомоп и Во. Кругом была
подлинная пустыня. Ни  один камень не уцелел, ни одна былинка не укрылась --
все  обратилось в  серую  жижу,  покрытую --  как бы  гнойниками  --  ямами,
вырытыми  снарядами, с желтой водицей. Впрочем, кое-где торчали человеческие
ноги распухших  выползающих  из-под  земли  трупов. "Помните,--  сказал  нам
Учитель,-- что  война дала нам  не только  хозяйство мистера Куля, но и этот
великий апофеоз! "
     "Будет мир,-- возразил мистер Куль,--  мы  учредим еще одно акционерное
общество  и за  год, за два разведем здесь  таков хозяйство,  что  никто  не
поверит бредням уцелевших солдат, видевших эту пустыню".
     "Конечно,--  сказал Хуренито,-- это отнюдь не  завершение и не очищение
земли.  Пока  мистер Куль, пока мистеры  Кули  живы, будут города,  притоны,
пушки,  доллары,  святые  книжицы,--  словом,  все,  что  нужно  порядочному
человеку, чтобы в двадцать четыре  часа загадить любой  кусок так называемой
"божьей земли".  Построят, посеют, зароют ме