ривая пищу. А  избран-
ные патриции - это уже полубожества. Хотя я презираю, вообще-то  говоря,
людей, но приятнее находиться в хорошем обществе. Уверяю  вас,  дружище,
это и будет самый настоящий золотой век, о котором мечтали  поэты.  Впе-
чатление ужасов очистки земли от лишнего населения сгладится очень  ско-
ро. Зато какие перспективы для гения! Земля превращается в райский  сад.
Рождение регулируется. Производится отбор лучших. Борьбы за  существова-
ние нет: она - в туманах варварского прошлого. Вырабатывается красивая и
утонченная раса - новые органы мышления и чувств. Покуда коммунизм будет
волочь на себе все человечество на вершины культуры, я это сделаю в  де-
сять лет... К черту! - скорее, чем в десять лет...  Для  немногих...  Но
дело не в числе...
   - Фашистский утопизм, довольно любопытно, - сказал Шельга. - Роллингу
вы об этом рассказывали?
   - Не утопия, - вот в чем весь курьез. Я только логичен... Роллингу я,
разумеется, ничего не говорил, потому что  он  просто  животное...  Хотя
Роллинг и все Роллинги на свете вслепую делают то, что я развиваю в  за-
конченную и четкую программу. Но делают это варварски, громоздко и  мед-
ленно. Завтра, надеюсь, мы будем уже на острове... Увидите, что я не шу-
чу...
   - С чего же начнете-то? Деньги с бородкой чеканить?
   - Ишь ты, как эта бородка вас задела. Нет. Я начну с обороны.  Укреп-
лять остров. И одновременно бешеным темпом пробиваться сквозь Оливиновый
пояс. Первая угроза миру будет, когда я повалю золотой  паритет  [4].  Я
смогу добывать золото в любом количестве. Затем перейду  в  наступление.
Будет война - страшнее четырнадцатого года. Моя победа обеспечена. Затем
- отбор оставшегося после войны и  моей  победы  населения,  уничтожение
непригодных элементов, и мною избранная раса начинает жить, как боги,  а
"трудовики" начинают работать не за страх, а за совесть, довольные,  как
первые люди в раю. Ловко? А? Не нравится?
   Гарин снова расхохотался. Шельга закрыл глаза, чтобы  не  глядеть  на
него. Игра, начатая на бульваре Профсоюзов, разворачивалась в  серьезную
партию. Он лежал и думал. Оставался опасный, но единственный ход,  кото-
рый только и мог привести к победе. Во всяком случае, самое неверное бы-
ло бы сейчас ответить Гарину отказом. Шельга  потянулся  за  папиросами,
Гарин, с усмешкой наблюдал за ним.
   - Решили?
   - Да, решил.
   - Великолепно. Я раскрываю карты: вы мне нужны, как кремень для огни-
ва. Шельга, я окружен тупым зверьем. Людьми без фантазии. Мы будем с ва-
ми ссориться, но я добьюсь, что вы будете работать со мной.  Хотя  бы  в
первой половине, когда мы будем бить. Роллингов... Кстати, предупреждаю,
бойтесь Роллинга, он упрям, и если решил вас убить, - убьет.
   - Меня давно удивляло, почему вы его не скормили акулам.
   - Мне нужен заложник... Но, во всяком случае, онто не попадет в  спи-
сок "первой тысячи"...
   Шельга помолчал. Спросил спокойно:
   - Сифилиса у вас не было, Гарин?
   - Представьте - не было. Мне тоже иногда думалось, все ли в порядке в
черепушке... Ходил даже к врачу. Рефлексы повышены, только. Ну,  одевай-
тесь, идем ужинать.
   Грозовые тучи утонули на северо-востоке. Синий  океан  был  необъятно
ласков. Мягкие гребни волн сверкали стеклом. Гнались дельфины за водяным
следом яхты, перегоняя, кувыркались,  маслянистые  и  веселые.  Гортанно
кричали большие чайки, плывя над парусами. Вдали  из  океана  подымались
голубоватые, как мираж, очертания скалистого острова.
   Сверху - в бочке - матрос  крикнул:  "Земля".  И  стоящие  на  палубе
вздрогнули. Это была земля неведомого будущего. Она была похожа на длин-
ное облачко, лежащее на горизонте. К нему несли "Аризону"  полные  ветра
паруса.
   Матросы мыли палубу, шлепая босыми ногами. Косматое солнце  пылало  в
бездонных просторах неба и океана.  Гарин,  пощипывая  бородку,  силился
проникнуть в пелену будущего, окутавшую остров. О, если бы знать!..
   В далеких перспективах Васильевского  острова  пылал  осенний  закат.
Багровым и мрачным светом были озарены баржи с дровами,  буксиры,  лодки
рыбаков, дымы, запутавшиеся между решетчатыми кранами эллингов.  Пожаром
горели стекла пустынных дворцов.
   С запада, из-за дымов, по лилово-черной Неве подходил пароход. Он за-
ревел, приветствуя Ленинград и конец пути. Огни его иллюминаторов озари-
ли колонны Горного института, Морского училища, лица гуляющих, и он стал
ошвартовываться у плавучей, красной, с белыми колонками, таможни.  Нача-
лась обычная суета досмотра.
   Пассажир первого класса, смуглый, широкоскулый человек,  по  паспорту
научный сотрудник Французского географического общества, стоял у  борта.
Он глядел на город, затянутый вечерним туманом. Еще остался свет на  ку-
поле Исаакия, на золотых иглах Адмиралтейства и Петропавловского собора.
Казалось, этот шпиль, пронзающий небо, задуман был Петром как меч,  гро-
зящий на морском рубеже России.
   Широкоскулый человек вытянул шею, глядя на иглу собора. Казалось,  он
был потрясен и взволнован, как путник, увидевший после многолетней  раз-
луки кровлю родного дома. И вот по темной Неве от крепости долетел  тор-
жественный звон: на Петропавловском соборе, где догорал  свет  на  узком
мече, над могилами императоров куранты играли "Интернационал".
   Человек стиснул перила, из горла его вырвалось чтото  вроде  рычания,
он повернулся спиной к крепости.
   В таможне он предъявил паспорт на имя Артура Леви и во все время  ос-
мотра стоял, хмуро опустив голову, чтобы не выдать злого блеска глаз.
   Затем, положив клетчатый плед на плечо, с небольшим чемоданчиком,  он
сошел на набережную Васильевского острова. Сияли осенние звезды. Он вып-
рямился с долго сдерживаемым вздохом. Оглянул спящие дома,  пароход,  на
котором горели два огня на мачтах да тихо постукивал мотор динамо, и за-
шагал к мосту.
   Какой-то высокий человек в парусиновой блузе медленно шел  навстречу.
Минуя, взглянул в лицо, прошептал: "Батюшки", и вдруг спросил вдогонку:
   - Волшин, Александр Иванович?
   Человек, назвавший себя в таможне Артуром Леви,  споткнулся,  но,  не
оборачиваясь, еще быстрее зашагал по мосту.
   Иван Гусев жил у Тарашкина, был ему не то сыном, не то  младшим  бра-
том. Тарашкин учил его грамоте и уму-разуму.
   Мальчишка оказался до того понятливый, упорный, - сердце  радовалось.
По вечерам напьются чаю с ситником и чайной колбасой, Тарашкин полезет в
карман за папиросами, вспомнит, что дал коллективу клуба обещание не ку-
рить, - крякнет, взъерошит волосы и начинает разговор:
   - Знаешь, что такое капитализм?
   - Нет, Василий Иванович, не знаю.
   - Объясню тебе в самой упрощенной форме. Девять человек работают, де-
сятый у них все берет, они голодают, он лопается от жира. Это -  капита-
лизм. Понял?
   - Нет, Василий Иванович, не понял.
   - Чего ты не понял?
   - Зачем они ему дают?
   - Он заставляет, он эксплуататор...
   - Как заставляет? Их девять, он один...
   - Он вооружен, они безоружные...
   - Оружие всегда можно отнять, Василий Иванович. Это, значит, они  не-
расторопные...
   Тарашкин с восхищением, приоткрывая рот, глядел на Ивана.
   - Правильно, брат... Рассуждаешь по-большевистски... Мы  в  Советской
России так и сделали - оружие отняли, эксплуататоров прогнали, и  у  нас
все десять человек работают и все сытые...
   - Все от жира лопаемся...
   - Нет, брат, лопаться от жира не надо, мы не свиньи, а люди.  Мы  жир
должны перегонять в умственную энергию.
   - Это чего это?
   - А то, что мы в кратчайший срок должны стать самым умным, самым  об-
разованным народом на свете... Понятно? Теперь давай арифметику...
   - Есть арифметику, - говорил Иван, доставая тетрадь и карандаш.
   - Нельзя муслить чернильный карандаш, - это некультурно... Понятно?
   Так они занимались каждый вечер, далеко за полночь, покуда у обоих не
начинали слипаться глаза.
   У калитки гребного клуба стоял скуластый, хорошо одетый  гражданин  и
тростью ковырял землю. Он поднял голову и так странно поглядел на подхо-
дивших Тарашкина и Ивана, что Тарашкин ощетинился. Иван прижался к нему.
Человек сказал:
   - Я жду здесь с утра. Этот мальчик и есть Иван Гусев?
   - А вам какое дело? - засопев, спросил Тарашкин.
   - Виноват, прежде всего вежливость, товарищ. Моя фамилия Артур Леви.
   Он вынул карточку, развернул перед носом у Тарашкина:
   - Я сотрудник советского полпредства в Париже.  Вам  этого  довольно,
товарищ?
   Тарашкин проворчал неопределенное. Артур Леви достал из бумажника фо-
тографию, взятую Гариным у Шельги.
   - Вы можете подтвердить, что снимок  сделан  именно  с  этого  самого
мальчика?
   Тарашкину пришлось согласиться. Иван попытался было улизнуть, но  Ар-
тур Леви жестко взял его за плечо.
   - Фотографию мне передал Шельга. Мне дано секретное поручение отвезти
мальчика по указанному адресу. В случае сопротивления должен его аресто-
вать. Вы намерены подчиниться?
   - Мандат? - спросил Тарашкин.
   Артур Леви показал мандат с бланком советского посольства  в  Париже,
со всеми подписями и печатями. Тарашкин долго читал его. Вздохнув,  сло-
жил вчетверо.
   - Черт его разберет, будто бы все правильно. А может, кому бы другому
вместо него поехать? Мальчишке учиться надо...
   Артур Леви зубасто усмехнулся:
   - Не бойтесь. Мальчику со мной будет неплохо...
   Тарашкин наказал Ивану посылать вести с дороги. Тревога  его  немного
улеглась, когда он получил из Челябинска открытку:
   "Дорогой товарищ Тарашкин, слава труду, - едем мы ничего себе, в пер-
вом классе. Пища хорошая, а также обращение. В  Москве  Артур  Артурович
купил мне шапку, новый пиджак на вате и сапоги. Одно  -  скука  заедает:
Артур Артурович цельный день молчит. Между прочим, в Самаре  на  вокзале
встретил я одного беспризорного, бывшего товарища. Я ему дал,  извините,
ваш адрес, наверно, приедет, ждите".
   Александр. Иванович Волшин прибыл в СССР с паспортом  на  имя  Артура
Леви и бумагами от Французского географического общества. Все  документы
были в порядке (в свое время это стоило Гарину немало хлопот), - сфабри-
кованы были лишь мандат и удостоверение из полпредства. Но  эти  бумажки
Волшин показал только Тарашкину. Официально же Артур  Леви  приехал  для
исследования вулканической деятельности камчатских гигантских  огнедыша-
щих гор - сопок по местному названию.
   В середине сентября он выехал вместе с Иваном во  Владивосток.  Ящики
со всеми инструментами и вещами, нужными для  экспедиции,  прибыли  туда
еще заранее морем из Сан-Франциско. Артур Леви  торопился.  В  несколько
дней собрал партию, и двадцать восьмого сентября экспедиция  отплыла  из
Владивостока на советском пароходе в Петропавловск. Переход был тяжелый.
Северный ветер гнал тучи, сеющие снежной крупой в свинцовые волны Охотс-
кого моря. Пароход тяжело скрипел, ныряя в грозной  водяной  пустыне.  В
Петропавловск прибыли только на одиннадцатый день. Выгрузили ящики,  ло-
шадей и на другие сутки уже двинулись через леса и горы, тропами, русла-
ми ручьев, через болота и лесные чащобы.
   Экспедицию вел Иван, - у мальчишки  были  хорошая  память  и  собачье
чутье. Артур Леви торопился: трогались в путь на утренней заре и шли  до
темноты, без привалов. Лошади выбивались из сил, люди роптали: Артур Ле-
ви был неумолим, - он не щадил никого, но хорошо платил.
   Погода портилась. Мрачно шумели вершины кедров, иногда слышался тяже-
лый треск повалившегося столетнего дерева или  грохот  каменной  лавины.
Камнями убило двух лошадей, две другие вместе с вьюками утонули в тряси-
не зыбучего болота.
   Иван обычно шел вперед, карабкаясь на сопки, влезая на деревья, чтобы
разглядеть одному ему известные приметы. Однажды он закричал, раскачива-
ясь на кедровой ветке:
   - Вот он! Артур Артурович, вот он!..
   На отвесной скале, висевшей над горной речкой,  было  видно  древнее,
высеченное на камне, полуистертое временем изображение воина в конусооб-
разной шапке, со стрелой и луком в руках...
   - Отсюда теперь на восток, прямо по стреле до Шайтан-камня, а там не-
далеко лагерь! - кричал Иван.
   Здесь стали привалом.  Перепаковали  вьюки.  Зажгли  большой  костер.
Утомленные люди заснули. В темноте  сквозь  шум  кедров  доносились  от-
дельные глухие взрывы, вздрагивала земля. И  когда  огонь  костра  начал
угасать, на востоке под тучами обозначилось зарево, будто какой-то вели-
кан раздувал угли между гор и их мрачный отсвет мигал под тучами...
   Чуть свет Артур Леви, не отнимавший руки от кобуры маузера, уже  рас-
талкивал пинками людей. Он не дал развести огонь, вскипятить чай.  "Впе-
ред, вперед!.." Измученные люди побрели через непролазный лес, загромож-
денный осколками камней. Деревья здесь были необыкновенной высоты. В па-
поротнике лошади скрывались с головой. У всех ноги  были  в  крови.  Еще
двух лошадей пришлось бросить. Артур Леви шел сзади, держа руку на  мау-
зере. Казалось, еще несколько шагов, - и хоть убивай на месте - никто не
сдвинется с места...
   По ветру донесся звонкий голос Ивана.
   - Сюда, сюда, товарищи, вот он, Шайтан-камень...
   Это была огромная глыба в форме человеческой головы, окутанная клуба-
ми пара. У ее подножия из земли била, пульсируя, струя горячей  воды.  С
незапамятных времен люди, оставившие путевые знаки на скалах, купались в
этом источнике, восстанавливающем силы. Это была та самая "живая  вода",
которую в сказках приносил ворон, - вода, богатая радиоактивными солями.
   Весь этот день дул северный ветер, ползли тучи низко над  лесом.  Пе-
чально шумели высокие сосны, гнулись  темные  вершины  кедров,  облетали
лиственницы. Сыпало крупой из туч, сеяло ледяным дождем. Тайга была пус-
тынна. На тысячу верст шумела хвоя над болотами, над каменистыми  сопка-
ми. С каждым днем студенее, страшнее дышал север с беспросветного неба.
   Казалось, ничего кроме важного шума вершин да посвистывания ветра, не
услышишь в этой пустыне. Птицы улетели, зверь ушел, попрятался.  Человек
разве только за смертью забрел бы в эти места.
   Но человек появился. Он был в рыжей рваной дохе,  низко  подпоясанной
веревкой, в разбухших от дождя пимах. Лицо заросло космами  не  чесанной
уже несколько лет бороды, седые волосы падали на плечи. Он с трудом  пе-
редвигался, опираясь на ружье, огибал косогор, скрываясь иногда за  кор-
невищами. Останавливался, согнувшись, и начинал посвистывать:
   - Фють, Машка, Машка... Фють...
   Из бурьяна поднялась голова лесного козла с обрывком веревки  на  вы-
тертой шее. Человек поднял ружье, но козел снова скрылся в бурьяне.  Че-
ловек зарычал, опустился на камень. Ружье дрожало у него между колен, он
уронил голову. Долго спустя опять стал звать:
   - Машка, Машка...
   Мутные глаза его искали среди бурьяна эту единственную надежду - руч-
ного козла: убить его последним оставшимся зарядом, высушить мясо и про-
тянуть еще несколько месяцев, быть может, даже до весны.
   Семь лет тому назад он искал применения своим гениальным замыслам. Он
был молод, силен и беден. В роковой день он встретил Гарина,  развернув-
шего перед ним такие грандиозные планы, что  он,  бросив  все,  очутился
здесь, у подножия вулкана. Семь лет тому назад здесь был  вырублен  лес,
поставлено зимовище, лаборатория, радиоустановка от маленькой гидростан-
ции. Земляные крыши поселка, просевшие и провалившиеся, виднелись  среди
огромных камней, некогда выброшенных вулканом, у стены шумящего вершина-
ми мачтового леса.
   Люди, с которыми он пришел сюда, - одни умерли, другие убежали. Пост-
ройки пришли в негодность, плотину маленькой гидростанции снесло  весен-
ней водой. Весь труд семи лет, все удивительные  выводы  -  исследования
глубоких слоев земли - Оливинового пояса - должны были погибнуть  вместе
с ним из-за такой глупости, как Машка - козел, не желающий подходить  на
ружейный выстрел, сколько его, проклятого, ни зови.
   Прежде шуткой бы показалось - пройти в тайге километров триста до че-
ловеческого поселения. Теперь ноги и руки изломаны ревматизмом, зубы вы-
валились от цинги. Последней надеждой был ручной козел, - старик готовил
его на зиму. Проклятое животное перетерло веревку и удрало из клетки.
   Старик взял ружье с последним зарядом и ходил, подманивая Матку. Бли-
зился вечер, темнели гряды туч, злее шумел  ветер,  раскачивая  огромные
сосны. Надвигалась зима - смерть. Сжималось  сердце...  Неужели  никогда
больше ему не увидеть человеческих лиц, не посидеть у огня печи,  вдыхая
запах хлеба, запах жизни? Старик молча заплакал.
   Долго спустя - еще раз позвал:
   - Машка, Машка...
   Нет, сегодня не убить... Старик, кряхтя, поднялся, побрел к зимовищу.
Остановился. Поднял голову, - снежная крупа ударила в лицо, ветер трепал
бороду... Ему показалось... Нет, нет, - это ветер, должно быть,  заскри-
пел сосной о сосну... Старик все же долго стоял, стараясь, чтобы не  так
громко стучало сердце...
   - Э-э-э-эй, - слабо долетел человеческий голос со стороны Шайтан-кам-
ня.
   Старик ахнул. Глаза застлало слезами. В разинутый рот било крупой.  В
надвинувшихся сумерках уже ничего нельзя было различить на поляне...
   - Э-э-э-эй, Манцев, - снова  долетел  срываемый  ветром  мальчишеский
звонкий голос. Из бурьяна поднялась козлиная голова, - Машка  подошла  к
старику и, наставив ушки, тоже  прислушивалась  к  необычайным  голосам,
потревожившим эту пустыню... Справа, слева приближались, звали.
   - Э-эй... Где вы! там, Манцев? Живы?
   У старика тряслась борода, тряслись губы, он разводил руками и повто-
рял беззвучно:
   - Да, да, я жив... Это я, Манцев.
   Прокопченные бревна зимовища никогда еще не видели  такого  великоле-
пия. В очаге, сложенном из вулканических камней, пылал огонь, в котелках
кипела вода, Манцев втягивал ноздрями давно забытые запахи  чая,  хлеба,
сала.
   Входили и выходили громкогласные люди, внося  и  распаковывая  вьюки.
Какой-то скуластый человек подал ему кружку с дымящимся чаем, кусок хле-
ба... Хлеб... Манцев задрожал, торопливо пережевывая  его  деснами.  Ка-
кой-то мальчик, присев на корточки, сочувственно глядел, как  Манцев  то
откусит хлеб, то прижмет его к косматой бороде, будто боится: не сон  ли
вся эта жизнь, ворвавшаяся в его полуразрушенное зимовище.
   - Николай Христофорович, вы меня не узнаете, что ли?
   - Нет, нет, я отвык от людей, - бормотал Манцев, - я очень  давно  не
ел хлеба.
   - Я же Иван Гусев... Николай Христофорович, ведь я все сделал, как вы
наказывали. Помните, еще грозились мне голову оторвать.
   Манцев ничего не помнил, только таращился на озаренные пламенем  нез-
накомые лица. Иван стал ему рассказывать про то, как тогда шел тайгой  к
Петропавловску, прятался от медведей, видел рыжую кошку величиной с  те-
ленка, сильно ее испугался, но кошка и за ней еще три кошки прошли мимо;
питался кедровыми орехами, разыскивая их в беличьих гнездах; в Петропав-
ловске нанялся на пароход чистить картошку; приплыл во Владивосток и еще
семь тысяч километров трясся под вагонами в угольных ящиках.
   - Я свое слово сдержал, Николай Христофорович, привел за вами  людей.
Только вы тогда напрасно мне на спине чернильным карандашом писали. Надо
было просто сказать: "Иван, даешь слово?" - "Даю". А вы мне на спине на-
писали, может, что-нибудь против советской власти.  Разве  это  красиво?
Теперь вы на меня больше не рассчитывайте, я - пионер.
   Наклонившись к нему, Манцев спросил, выворачивая губы, хриплым  шепо-
том:
   - Кто эти люди?
   - Французская ученая экспедиция, говорю вам. Специально меня разыска-
ли в Ленинграде, чтобы вести ее сюда, за вами...
   Манцев больно схватил его за плечо:
   - Ты видел Гарина?
   - Николай Христофорович, бросьте запугивать, у меня теперь за плечами
советская власть... Ваша записка на моем горбу попала в надежные руки...
Гарин мне ни к чему.
   - Зачем они здесь? Что они от меня хотят?.. Я им ничего не  скажу.  Я
им ничего не покажу.
   Лицо Манцева багровело, он возбужденно озирался. Рядом с н