альчика, - где тебе лучше нравится: там ли,  здесь  ли?  На  Дальнем
Востоке ты, чай, плохо жил, впроголодь?
   Иван глядел на Шельгу, не мигая. Глаза его в  сумерках  казались  пе-
чальными, как у старика. Шельга вытащил из жилетного кармана  леденец  и
постучал им Ивану в зубы, покуда те не разжались, - леденец проскользнул
в рот.
   - Мы, Иван, с мальчишками хорошо обращаемся. Работать не  заставляем,
писем на спине не пишем, за семь тысяч верст под  вагонами  не  посылаем
никуда. Видишь, как у нас хорошо на островах, и - это все, знаешь,  чье?
Это все мы детям отдали на вечные времена. И река, и острова, и лодки, и
хлеба с колбасой, - ешь досыта - все твое...
   - Так вы мальчишку собьете, - сказал Тарашкин.
   - Ничего, не собью, он умный. Ты, Иван, откуда?
   - Мы с Амура, - ответил Иван неохотно. - Мать померла, отца убили  на
войне.
   - Как же ты жил?
   - Ходил по людям, работал.
   - Такой маленький?
   - А чего же... Коней пас...
   - Ну, а потом?
   - Потом взяли меня...
   - Кто взял?
   - Одни люди. Им мальчишка был нужен, - на деревья лазать, грибы, оре-
хи собирать, белок ловить для пищи, бегать за чем пошлют...
   - Значит, взяли тебя в экспедицию? (Иван моргнул, промолчал.) Далеко?
Отвечай, не бойся. Мы тебя не выдадим. Теперь ты - наш брат...
   - Восемь суток на пароходе плыли... Думали, живые не останемся. И еще
восемь дней шли пешком. Покуда пришли на огнедышащую гору...
   - Так, так, - сказал Шельга, - значит, экспедиция была на Камчатку.
   - Ну да, на Камчатку... Жили мы там в лачуге... Про  революцию  долго
ничего не знали А когда узнали, трое ушли, потом еще  двое  ушли,  жрать
стало нечего. Остались он да я...
   - Так, так, а кто "он - то? Как его звали?
   Иван опять насупился. Шельга долго его успокаивал,  гладил  по  низко
опущенной, остриженной голове...
   - Да ведь убьют меня за это, если скажу. Он обещался убить...
   - Кто?
   - Да Манцев же, Николай Христофорович... Он сказал: "Вот, я  тебе  на
спине написал письмо, ты не мойся, рубашки, жилетки не снимай, хоть  че-
рез год, хоть через два - доберись до Петрограда, найди Петра  Петровича
Гарина и ему покажи, что написано, он тебя наградит..."
   - Почему же Манцев сам не поехал в Петроград, если ему  нужно  видеть
Гарина?
   - Большевиков боялся... Он говорил: "Они хуже чертей. Они меня убьют.
Они, говорит, всю страну до ручки довели, - поезда не ходят, почты  нет,
жрать нечего, из города все разбежались..." Где ему знать, - он на  горе
сидит шестой год...
   - Что он там делает, что ищет?
   - Ну, разве он скажет? Только я знаю... (У Ивана весело,  хитро  заб-
лестели глаза.) Золото под землей ищет...
   - И нашел?
   - Он-то? Конечно, нашел...
   - Дорогу туда, на гору, где сидит Манцев, указать можешь, если  пона-
добится?
   - Конечно, могу... Только вы меня, смотрите, не выдавайте, а  то  он,
знаешь, сердитый...
   Шельга и Тарашкин с величайшим вниманием слушали  рассказы  мальчика.
Шельга еще раз внимательно осмотрел надпись у него на спине. Затем  сфо-
тографировал ее.
   - Теперь иди вниз, Тарашкин  вымоет  тебя  мылом,  ложись,  -  сказал
Шельга. - Не было у тебя ничего: ни отца, ни матери, одно голодное пузо.
Теперь все есть, всего по горло, - живи, учись, расти на  здоровье.  Та-
рашкин тебя научит уму-разуму, ты его слушайся. Прощай.  Дня  через  три
увижу Гарина, поручение твое передам.
   Шельга засмеялся, и скоро фонарик его велосипеда,  подпрыгивая,  про-
несся за темными зарослями.
   Сверкнули алюминиевые крылья высоко над зеленым аэродромом, и  шести-
местный пассажирский самолет скрылся за снежными облаками. Кучка  прово-
жающих постояла, задрав головы к лучезарной синеве,  где  лениво  кружил
стервятник да стригли воздух ласточки, но дюралюминиевая птица уже лете-
ла черт знает где.
   Шесть пассажиров, сидя в поскрипывающих плетеных креслах, глядели  на
медленно падающую вниз лиловато-зеленую землю. Ниточками вились  по  ней
дороги. Игрушечными - слегка наклонными - казались гнезда построек,  ко-
локольни. Справа, вдалеке, расстилалась синева воды.
   Скользила тень от облака, скрывая подробности земной карты. А  вот  и
само облако появилось близко внизу.
   Прильнув к окнам, все шесть пассажиров улыбались несколько принужден-
ными улыбками людей, умеющих владеть собой. Воздушное передвижение  было
еще внове Несмотря на комфортабельную кабину, журналы и каталоги,  разб-
росанные на откидных столиках, на видимость безопасного уюта, - пассажи-
рам все же приходилось уверять себя, что, в конце концов, воздушное  со-
общение гораздо безопаснее, чем, например, пешком переходить  улицу.  То
ли дело в воздухе. Встретишься с облаком - пронырнешь, лишь запотеют ок-
на в кабине, пробарабанит град по дюралюминию или встряхнет аппарат, как
на ухабе, - ухватишься за плетеные ручки кресла, выкатив глаза, но сосед
уже подмигивает, смеется: вот это так ухабик! Налетит шквал из тех,  что
в секунду валит мачты на морском паруснике, ломает руль,  сносит  лодки,
людей в бушующие волны, - металлическая птица прочна и увертлива, - кач-
нется на крыло, взвоет моторами, и уже выскочила, взмыла на тысячу  мет-
ров выше гнездовины урагана.
   Словом, не прошло и часа, как пассажиры в кабине освоились и с пусто-
той под ногами, и с качкой. Гул мотора мешал говорить. Кое-кто надел  на
голову наушники с микрофонными мембранами, и завязалась беседа. Напротив
Шельги сидел худощавый человек лет тридцати пяти в поношенном  пальто  и
клетчатой кепке, видимо приобретенной для заграничного путешествия.
   У него было бледноватое, с тонкой кожей, лицо,  умный  и  нахмуренный
изящный профиль, русая бородка, рот сложен спокойно и твердо.  Сидел  он
сутулясь, сложив на коленях руки. Шельга с улыбкой сделал ему знак.  Че-
ловек надел наушники. Шельга спросил:
   - Вы не учились в Ярославле, в реальном? (Человек  наклонил  голову.)
Земляк - я вас помню. Вы Хлынов Алексей Семенович. (Наклон  головы.)  Вы
теперь где работаете?
   - В физической лаборатории политехникума, - проговорил в трубку  заг-
лушенный гулом мотора слабый голос Хлынова.
   - В командировку?
   - В Берлин, к Рейхеру.
   - Секрет?
   - Нет. В марте этого года нам стало известно, что в лаборатории  Рей-
хера произведено атомное распадение ртути.
   Хлынов повернулся всем лицом к Шельге, - глаза со  строгим  волнением
уперлись в собеседника. Шельга сказал:
   - Не понимаю, - не специалист.
   - Работы ведутся пока еще в лабораториях. До применения в  промышлен-
ности еще далеко... Хотя, - Хлынов глядел на клубистые, как  снег,  поля
облаков, глубоко внизу застилающие землю, - от кабинета физика  до  мас-
терской завода шаг не велик. Принцип  насильственного  разложения  атома
должен быть прост, чрезвычайно прост.  Вы  знаете,  конечно,  что  такое
атом?
   - Маленькое что-то такое, - Шельга показал пальцами.
   - Атом в сравнении с песчинкой - как песчинка в  сравнении  с  земным
шаром. И все же мы измеряем атом, исчисляем скорость вращения его элект-
ронов, его массу, величину электрического заряда. Мы подбираемся к само-
му сердцу атома, к его ядру. В нем весь секрет власти над материей.  Бу-
дущее человечества зависит от того, сможем ли мы овладеть  ядром  атома,
частичкой материальной энергии, величиной в одну стобиллионную сантимет-
ра.
   На высоте двух тысяч метров над землей Шельга слушал удивительные ве-
щи, почудеснее сказок Шехеразады, но они не были сказкой.  В  то  время,
когда диалектика истории привела один класс к  истребительной  войне,  а
другой - к восстанию; когда горели города, и прах, и  пепел,  и  газовые
облака клубились над пашнями и садами; когда сама земля  содрогалась  от
гневных криков удушаемых революций и, как в старину, заработали в тюрем-
ных подвалах дыба и клещи палача; когда по ночам в парках  стали  вырас-
тать на деревьях чудовищные плоды с высунутыми языками;  когда  упали  с
человека так любовно разукрашенные идеалистические ризы, - в  это  чудо-
вищное и титаническое  десятилетие  одинокими  светочами  горели  удиви-
тельные умы ученых.
   Аэроплан снизился над Ковной. Зеленое поле, смоченное дождем,  быстро
полетело навстречу. Аппарат прокатился и стал. Соскочил на траву  пилот.
Пассажиры вышли размять ноги. Закурили папиросы. Шельга в стороне лег на
траву, закинул руки, и чудно было ему глядеть на далекие облака с  сине-
ватыми днищами. Он только что был там, летел среди снежных  легких  гор,
над лазоревыми провалами.
   Его небесный собеседник, Хлынов, стоял, слегка сутулясь,  в  потертом
пальтишке, около крыла серой рубчатой птицы. Человек как человек, - даже
кепка из Ленинградодежды.
   Шельга рассмеялся:
   - Здорово все-таки, забавно жить. Черт знает как здорово!
   Когда взлетели с ковенского аэродрома,  Шельга  подсел  к  Хлынову  и
рассказал ему, не называя ничьих имен, все, что знал о необычайных  опы-
тах Гарина и о том, что ими сильно, видимо, заинтересованы за границей.
   Хлынов спросил, видел ли Шельга аппарат Гарина.
   - Нет. Аппарата никто еще не видал.
   - Стало быть, все это - в области догадок  и  предположений,  да  еще
приукрашенных фантазией?
   Тогда Шельга рассказал о подвале на разрушенной даче,  о  разрезанных
кусках стали, об ящиках с угольными пирамидками. Хлынов кивал,  поддаки-
вал:
   - Так, так. Пирамидки. Очень хорошо. Понимаю. Скажите,  если  это  не
слишком секретно, - вы не про инженера Гарина рассказываете?
   Шельга минуту молчал, глядя в глаза Хлынову.
   - Да, - ответил он, - про Гарина. Вы знаете его?
   - Очень, очень способный человек. - Хлынов сморщился,  будто  взял  в
рот кислого. - Необыкновенный человек. Но - вне науки.  Честолюбец.  Со-
вершенно изолированная личность. Авантюрист. Циник. Задатки гения. Непо-
мерный темперамент. Человек с чудовищной фантазией. Но его  удивительный
ум всегда возбужден низкими желаниями. Он  достигнет  многого  и  кончит
чем-нибудь вроде беспробудного пьянства либо попытается "ужаснуть  чело-
вечество"... Гениальному человеку больше, чем кому бы то ни было,  нужна
строжайшая дисциплина. Слишком ответственно.
   Красноватые пятна снова вспыхнули на щеках Хлынов а.
   - Просветленный, дисциплинированный разум - величайшая святыня,  чудо
из чудес. На земле, - песчинка во вселенной, - человек -  порядка  одной
биллионной самой малой величины... И у этой умозрительной частицы, живу-
щей в среднем шестьдесят оборотов земли вокруг солнца, - разум,  охваты-
вающий всю вселенную... Чтобы постигнуть это, мы должны перейти на  язык
высшей математики... Так вот, что вы скажете, если у вас из  лаборатории
возьмут какойнибудь драгоценнейший микроскоп и станут им забивать  гвоз-
ди?.. Так именно Гарин обращается со своим гением... Я знаю, - он сделал
крупное открытие в области передачи на расстояние инфракрасных лучей. Вы
слыхали, конечно, о лучах смерти Риндель-Мэтьюза? Лучи смерти  оказались
чистейшим вздором. Но принцип верен. Тепловые  лучи  температуры  тысячи
градусов, посланные параллельно, - чудовищное орудие  для  разрушения  и
военной обороны. Весь секрет в том, чтобы послать нерассеивающийся  луч.
Этого до сих пор не было достигнуто. По вашим рассказам, видимо,  Гарину
удалось построить такой аппарат. Если это так, - открытие  очень  значи-
тельное.
   - Мне давно уж кажется, - сказал Шельга, - что вокруг этого изобрете-
ния пахнет крупной политикой.
   Некоторое время Хлынов молчал, затем даже уши у него вспыхнули.
   - Отыщите Гарина, возьмите его за шиворот и вместе с аппаратом верни-
те в Советский Союз. Аппарат не должен попасть к нашим врагам.  Спросите
Гарина, - сознает он свои обязанности? Или  он  действительно  пошляк...
Тогда дайте ему, черт возьми, денег - сколько он захочет... Пусть  заво-
дит роскошных женщин, яхты, гоночные машины... Или убейте его...
   Шельга поднял брови. Хлынов положил трубку на столик, откинулся, зак-
рыл глаза. Аэроплан плыл над деленными  ровными  квадратами  полей,  над
прямыми линеечками дорог. Вдали, с  высоты,  виднелся  между  синеватыми
пятнами озер коричневый чертеж Берлина.
   В половине восьмого поутру, как обычно, Роллинг  проснулся  на  улице
Сены в кровати императора Наполеона. Не открывая глаз, достал из-под по-
душки носовой платок и решительно высморкался, выгоняя из себя вместе  с
остатками сна вчерашнюю труху ночных развлечений.
   Не совсем, правда, свежий, но вполне владеющий мыслями  и  волей,  он
бросил платок на ковер, сел посреди шелковых подушек и  оглянулся.  Кро-
вать была пуста, в комнате - пусто. Зоина подушка холодна.
   Роллинг нажал кнопку звонка, появилась горничная Зои.  Роллинг  спро-
сил, глядя мимо нее: "Мадам?" Горничная подняла плечи,  стала  поворачи-
вать голову, как сова. На цыпочках прошла в уборную, оттуда, уже поспеш-
но, - в гардеробную, хлопнула  дверью  в  ванную  и  снова  появилась  в
спальне, - пальцы у нее дрожали с боков кружевного фартучка: "Мадам ниг-
де нет".
   - Кофе, - сказал Роллинг. Он сам налил ванну, сам оделся,  сам  налил
себе кофе. В доме в это время шла тихая паника, - на цыпочках,  шепотом.
Выходя из отеля, Роллинг толкнул локтем швейцара, испуганно  кинувшегося
отворять дверь. Он опоздал в контору на двадцать минут.
   На бульваре Мальзерб в это утро пахло порохом. На лице секретаря было
написано полное непротивление злу. Посетители выходили  перекошенные  из
ореховой двери. "У мистера Роллинга неважное настроение сегодня", -  со-
общали они шепотом. Ровно в час мистер Роллинг посмотрел на стенные часы
и сломал карандаш. Ясно, что Зоя Монроз не заедет за ним завтракать.  Он
медлил до четверти второго. За эти ужасные четверть часа у  секретаря  в
блестящем проборе появились два седых волоса. Роллинг поехал  завтракать
один к "Грифону", как обычно.
   Хозяин ресторанчика, мосье Грифон, рослый и  полный  мужчина,  бывший
повар и содержатель пивнушки, теперь - высший  консультант  по  Большому
Искусству Вкусовых Восприятии и Пищеварения, встретил Роллинга героичес-
ким взмахом руки. В темносерой визитке, с холеной ассирийской бородой  и
благородным лбом, мосье Грифон стоял посреди небольшой залы своего  рес-
торана, опираясь одной рукой на серебряный  цоколь  особого  сооружения,
вроде жертвенника, где под выпуклой крышкой томилось знаменитое жаркое -
седло барана с бобами.
   На красных кожаных диванах вдоль четырех  стен  за  узкими  сплошными
столами сидели постоянные посетители - из делового мира Больших  бульва-
ров, женщин - немного. Середина залы была пуста, не считая  жертвенника.
Хозяин, вращая головой, мог видеть процесс вкусового восприятия  каждого
из своих клиентов. Малейшая гримаска неудовольствия не ускользала от его
взора. Мало того, - он предвидел многое: таинственные процессы выделения
соков, винтообразная работа желудка и вся психология еды, основанная  на
воспоминаниях когда-то съеденного, на предчувствиях и на приливах  крови
к различым частям тела, - все это было для него открытой книгой.
   Подходя со строгим и вместе отеческим лицом, он  говорил  с  восхити-
тельной грубоватой лаской: "Ваш темперамент, мосье, сегодня требует рюм-
ки мадеры и очень сухого Пуи, - можете послать меня на гильотину - я  не
даю вам ни капли красного. Устрицы,  немного  вареного  тюрбо,  крылышко
цыпленка и несколько стебельков спаржи. Эта гамма вернет вам силы". Воз-
ражать в этом случае мог бы только патагонец, питающийся водяными крыса-
ми.
   Мосье Грифон не подбежал, как можно было  предполагать,  с  униженной
торопливостью к прибору химического короля. Нет. Здесь, в академии пище-
варения, миллиардер, и мелкий бухгалтер, и тот, кто сунул мокрый  зонтик
швейцару, и тот, кто, сопя, вылез из рольс-ройса, пропахшего гаванами, -
платили один и тот же счет. Мосье Грифон был республиканец и философ. Он
с великодушной улыбкой подал Роллингу карточку и посоветовал взять  дыню
на первое, запеченного с трюфелями омара на второе и седло барана.  Вина
мистер Роллинг днем не пьет, это известно.
   - Стакан виски-сода и бутылку шампанского заморозить, -  сквозь  зубы
сказал Роллинг.
   Мосье Грифон отступил, на секунду в глазах его  мелькнули  изумление,
страх, отвращение: клиент начинает с водки, оглушающей вкусовые пупырыш-
ки в полости рта, и продолжает шампанским, от  которого  пучит  желудок.
Глаза мосье Грифона потухли, он почтительно наклонил голову:  клиент  на
сегодня потерян, - примиряюсь.
   После третьего стакана виски Роллинг начал мять салфетку. С  подобным
темпераментом человек, стоящий на другом конце социальной лестницы, ска-
жем, Гастон Утиный Нос, сегодня бы еще до  заката  отыскал  Зою  Монроз,
тварь, грязную гадину, подобранную в луже, - и всадил бы ей в бок лезвие
складного ножа. Роллингу подобали иные приемы. Глядя в тарелку, где стыл
омар с трюфелями, он думал не о том, чтобы  раскровенить  нос  распутной
девке, сбежавшей ночью из его постели... В мозгу Роллинга, в желтых  па-
рах виски, рождались, скрещивались,  извивались  чрезвычайно  изысканные
болезненные идеи мщения. Только в эти минуты он понял, что  значила  для
него красавица Зоя... Он мучился, впиваясь ногтями в салфетку.
   Лакей убрал нетронутую тарелку. Налил  шампанского.  Роллинг  схватил
стакан и жадно выпил его, - золотые зубы стукнули о стекло. В это  время
с улицы в ресторан вскочил Семенов. Сразу увидел Роллинга. Сорвал шляпу,
перегнулся через стол и зашептал:
   - Читали газеты?.. Я был только что в морге... Это он...  Мы  тут  ни
при чем... Клянусь под присягой... У нас алиби... Мы всю ночь оставались
на Монмартре, у девочек... Установлено - убийство произошло между  тремя
и четырьмя утра, - это из газет, из газет...
   Перед глазами Роллинга прыгало землистое, перекошенное  лицо.  Соседи
оборачивались. Приближался лакей со стулом для Семенова.
   - К черту, - проговорил Роллинг сквозь завесу виски, - вы мешаете мне
завтракать...
   - Хорошо, извините... Я буду ждать вас на углу в автомобиле...
   В парижской прессе все эти дни было тихо, как на лесном озере. Буржуа
зевали, читая передовицы о литературе, фельетоны о театральных постанов-
ках, хронику из жизни артистов.
   Этим безмятежным спокойствием пресса подготовляла ураганное наступле-
ние на среднебуржуазные кошельки. Химический концерн Роллинга,  закончив
организацию и истребив мелких противников, готовился к большой  кампании
на повышение. Пресса была куплена, журналисты вооружены нужными сведени-
ями по химической промышленности. Для политических передовиков  заготов-
лены ошеломляющие документы. Две-три пощечины, две-три  дуэли  устранили
глупцов, пытавшихся лепетать не согласно общим планам концерна.
   В Париже настала тишь да гладь. Тиражи  газет  несколько  понизились.
Поэтому чистой находкой оказалось убийство в доме шестьдесят три по ули-
це Гобеленов.
   На следующее утро все семьдесят пять газет вышли с жирными заголовка-
ми о "таинственном и кошмарном преступлении". Личность убитого  не  была
установлена, - документы его похищены, - в гостинице  он  записался  под
явно вымышленным именем. Убийство, казалось, было не с целью ограбления,
- деньги и золотые вещи остались при убитом. Трудно было также предполо-
жить месть, - комната номер одиннадцатый носила следы тщательного  обыс-
ка. Тайна, все - тайна.
   Двухчасовые газеты сообщили протрясающую деталь:  в  роковой  комнате
найдена женская черепаховая шпилька с пятью крупными бриллиантами. Кроме
того, на пыльном полу обнаружены следы женских туфель. От  этой  шпильки
Париж действительно дрогнул. Убийцей оказалась шикарная  женщина.  Арис-
тократка? Буржуазка? Или кокотка из первого десятка? Тайна... Тайна...
   Четырехчасовые газеты отдали свои страницы интервью со знаменитейшими
женщинами Парижа. Все они в один голос восклицали: нет,  нет  и  нет,  -
убийцей не могла быть француженка, это дело рук немки, бошки.  Несколько
голосов бросило намек в сторону Москвы, - намек успеха не имел.  Извест-
ная Ми-Ми - из театра "Олимпия" - произнесла ист