рь.
   Джек сказал: "Послушай, хочешь - я тебе сыграю на  этом  рояле?"  Пим
страшно засмеялся, сказал: "Ну, сыграй на этом рояле", - и сел  поодаль.
Джек изо всей силы ударил по клавишам - у  рояля  отвалился  хвост.  Пим
опять страшно много смеялся. Джек второй раз ударил по клавишам - у роя-
ля отвалился бок. "Это ничего", - сказал Джек и дал Пиму по  морде.  Тот
покатился через всю сцену, упал (барабан - бумм). Встал:  "Это  ничего";
выплюнул пригоршню зубов, вынул из "кармана метелку и совок, каким соби-
рают навоз на улицах, почистился. Тогда Джек в третий раз ударил по кла-
вишам, рояль рассыпался весь, под ним оказался  обыкновенный  концертный
рояль. Сдвинув на  нос  войлочный  колпачок,  Джек  с  непостижимым  ис-
кусством, вдохновенно стал играть "Кампанеллу" Листа.
   У Зои Монроз похолодели руки. Обернувшись к Роллингу, она прошептала:
   - Это великий артист.
   - Это ничего, - сказал Пим, когда Джек кончил  играть,  -  теперь  ты
послушай, как я сыграю.
   Он стал вытаскивать из различных карманов дамские  панталоны,  старый
башмак, клистирную трубку, живого котенка (аплодисменты), вынул  скрипку
и, повернувшись к зрительному залу скорбным лицом доброго идиота,  заиг-
рал бессмертный этюд Паганини.
   Зоя поднялась, перекинула через шею соболий мех, сверкнула  бриллиан-
тами.
   - Идемте, мне противно. К сожалению, я когда-то была артисткой.
   - Крошка, куда же мы денемся! Половина одиннадцатого.
   - Едемте пить.
   Через несколько минут их лимузин остановился на Монмартре,  на  узкой
улице, освещенной десятью окнами притона "Ужин Короля". В низкой, пунцо-
вого шелка, с зеркальным потолком и зеркальными стенами, жаркой и  наку-
ренной зале, в тесноте, среди летящих лент серпантина, целлулоидных  ша-
риков и конфетти, покачивались в танце женщины,  перепутанные  бумажными
лентами, обнаженные по пояс, к их гримированным щекам прижимались багро-
вые и бледные, пьяные, испитые, возбужденные мужские лица. Трещал рояль.
Выли, визжали скрипки, и три негра, обливаясь потом, били в тазы, ревели
в автомобильные рожки, трещали дощечками, звонили, громыхали  тарелками,
лупили в турецкий барабан. Чье-то мокрое лицо  придвинулось  вплотную  к
Зое. Чьи-то женские руки обвились вокруг шеи Роллинга.
   - Дорогу, дети мои, дорогу химическому королю, -  надрываясь,  кричал
метрдотель, с трудом отыскал место за  узким  столом,  протянутым  вдоль
пунцовой стены, и усадил Зою и Роллинга. В них полетели шарики,  конфет-
ти, серпантин.
   - На вас обращают внимание, - сказал Роллинг.
   Зоя, полуопустив веки, пила шампанское. Ей было душно  и  влажно  под
легким шелком, едва прикрывающим ее груди. Целлулоидный  шарик  ударился
ей в щеку.
   Она медленно повернула голову, -  чьи-то  темные,  словно  обведенные
угольной чертой, мужские глаза глядели на нее с мрачным  восторгом.  Она
подалась вперед, положила на стол голые руки и  впитывала  этот  взгляд,
как вино: не все ли равно - чем опьяняться?
   У человека, глядевшего на нее, словно осунулось лицо за эти несколько
секунд. Зоя опустила подбородок в пальцы, вдвинутые в пальцы, исподлобья
встретила в упор этот взгляд... Где-то она видела этого человека. Кто он
такой? - ни француз, ни англичанин. В темной бородке запутались  конфет-
ти. Красивый рот. "Любопытно, Роллинг ревнив?" - подумала она.
   Лакей, протолкнувшись сквозь танцующих, подал ей записочку. Она  изу-
милась, откинулась на спинку дивана. Покосилась на  Роллинга,  сосавшего
сигару, прочла:
   "Зоя, тот, на кого вы смотрите с такой нежностью,  -  Гарин...  Целую
ручку. Семенов".
   Она, должно быть, так страшно побледнела, что неподалеку чей-то голос
проговорил сквозь шум: "Смотрите, даме дурно". Тогда она протянула  пус-
той бокал, и лакей налил шампанского.
   Роллинг сказал:
   - Что вам написал Семенов?
   - Я скажу после.
   - Он написал что-нибудь о господине, который нагло разглядывает  вас?
Это тот, кто был у меня вчера. Я его выгнал.
   - Роллинг, разве вы не узнаете его?.. Помните, на  площади  Этуаль?..
Это - Гарин.
   Роллинг только сопнул. Вынул сигару - "Ага". Вдруг лицо  его  приняло
то самое выражение, когда он бегал по серебристому ковру кабинета,  про-
думывая на пять ходов вперед все возможные комбинации борьбы,  Тогда  он
бойко щелкнул пальцами. Сейчас он повернулся к Зое искаженным ртом.
   - Поедем, нам нужно серьезно поговорить.
   В дверях Зоя обернулась. Сквозь дым и путаницу серпантина  она  снова
увидела горящие глаза Гарина. Затем - непонятно, до головокружения - ли-
цо его раздвоилось: кто-то, сидевший  перед  ним,  спиной  к  танцующим,
придвинулся к нему, и оба они глядели на Зою. Или  это  был  обман  зер-
кал?..
   На секунду Зоя зажмурилась и побежала  вниз  по  истертому  кабацкому
ковру к автомобилю. Роллинг поджидал ее. Захлопнув дверцу,  он  коснулся
ее руки:
   - Я не все рассказал вам про свидание с этим мнимым  Пьянковым-Питке-
вичем... Кое-что осталось мне непонятным: для чего ему понадобилось  ра-
зыгрывать истерику? Не мог же он предполагать, что у меня найдется капля
жалости... Все его поведение - подозрительно. Но зачем он ко мне  прихо-
дил?.. Для чего повалился на стол?
   - Роллинг, этого вы не рассказывали...
   - Да, да... Опрокинул часы... Измял мои бумаги...
   - Он пытался похитить ваши бумаги?
   - Что? Похитить? - Роллинг помолчал. - Нет, это было не так. Он поте-
рял равновесие и ударился рукой в бювар... Там  лежало  несколько  лист-
ков...
   - Вы уверены, что ничего не пропало?
   - Это были ничего не значащие заметки. Они оказались смятыми, я  бро-
сил их потом в корзину.
   - Умоляю, припомните до мелочей весь разговор...
   Лимузин остановился на улице Сены. Роллинг и Зоя  прошли  в  спальню.
Зоя быстро сбросила платье и легла в широкую лепную, на  орлиных  ногах,
кровать под парчовым балдахином - одну из подлинных кроватей  императора
Наполеона Первого. Роллинг, медленно раздеваясь, расхаживал по ковру  и,
оставляя части одежды на золоченых стульях,  на  столиках,  на  каминной
полке, рассказывал с мельчайшими подробностями о вчерашнем посещении Га-
рина.
   Зоя слушала, опираясь на локоть. Роллинг  начал  стаскивать  штаны  и
запрыгал на одной ноге. В эту минуту он не был похож на короля. Затем он
лег, сказал: "Вот решительно все, что было", - и натянул атласное одеяло
до носа. Голубоватый ночник освещал пышную спальню, разбросанные одежды,
золотых амуров на столбиках кровати и уткнувшийся в одеяло мясистый  нос
Роллинга. Голова его ушла в подушку, рот полураскрылся,  химический  ко-
роль заснул.
   Этот посапывающий нос в особенности мешал Зое думать. Он отвлекал  ее
совсем на другие, ненужные воспоминания. Она встряхивала головой,  отго-
няла их, а вместо Роллинга чудилась другая голова на подушке. Ей надоело
бороться, она закрыла глаза, усмехнулась. Выплыло побледневшее от волне-
ния лицо Гарина... "Быть может,  позвонить  Гастону  Утиный  Нос,  чтобы
обождал?" Вдруг точно игла прошла сквозь нее: "С  ним  сидел  двойник...
Так же, как в Ленинграде..."
   Она выскользнула из-под одеяла, торопливо натянула чулки. Роллинг за-
мычал было во сне, но только повернулся на бок.
   Зоя пробежала в гардеробную. Надела юбки, дожде -  вое  пальто,  туго
подпоясалась. Вернулась в спальню за сумочкой, где были деньги...
   - Роллинг, - тихо позвала она, - Роллинг... Мы погибли...
   Но он опять только замычал. Она спустилась в  вестибюль  и  с  трудом
открыла высокие выходные двери. Улица Сены была пуста. В узком  просвете
над крышами мансард стояла тусклая желтоватая луна Зою  охватила  тоска.
Она глядела на этот лунный шар над спящим городом...  "Боже,  боже,  как
страшно, как мрачно..." Обеими руками она глубоко  надвинула  шапочку  и
побежала к набережной.
   Старый трехэтажный дом, номер шестьдесят три по улице Гобеленов,  од-
ною стеной выходил на пустырь.  С  этой  стороны  окна  были  только  на
третьем этаже - мансарде. Другая, глухая стена примыкала к парку. По фа-
саду на улицу, в первом этаже, на уровне земли, помещалось кафе для  из-
возчиков и шоферов. Второй этаж занимала гостиница для ночных  свиданий.
В третьем этаже - мансарде - сдавались комнаты постоянным  жильцам.  Ход
туда вел через ворота и длинный туннель.
   Был второй час ночи. На улице Гобеленов - ни одного освещенного окна.
Кафе уже закрыто, - все стулья поставлены на столы. Зоя  остановилась  у
ворот, с минуту глядела на номер шестьдесят три. Было холодно спине. Ре-
шилась. Позвонила. Зашуршала веревка,  ворота  приоткрылись.  Она  прос-
кользнула в темную подворотню.  Издалека  голос  привратницы  проворчал:
"Ночью надо спать, возвращаться надо вовремя". Но не спросил, кто вошел.
   Здесь были порядки притона. Зою охватила страшная тревога. Перед  ней
тянулся низкий мрачный туннель. В корявой  стене,  цвета  бычьей  крови,
тускло светил газовый рожок. Указания Семенова были таковы: в конце тун-
неля - налево - по винтовой лестнице - третий этаж -  налево  -  комната
одиннадцать.
   Посреди туннеля Зоя остановилась. Ей показалось, что вдалеке, налево,
кто-то быстро выглянул и скрылся. Не вернуться ли? Она прислушалась - ни
звука. Она добежала до поворота на вонючую  площадку.  Здесь  начиналась
узкая, едва освещенная откуда-то сверху, винтовая лестница. Зоя пошла на
цыпочках, боясь притронуться к липким перилам.
   Весь дом спал. На площадке второго этажа облупленная арка вела в тем-
ный коридор. Поднимаясь выше, Зоя обернулась, и снова показалось ей, что
из-за арки кто-то выглянул и скрылся... Только это был не Гастон  Утиный
Нос... "Нет, нет, Гастон еще не был, не мог здесь быть, не успел..."
   На площадке третьего этажа горел газовый  рожок,  освещая  коричневую
стену с надписями и рисуночками, говорившими о неутоленных желаниях. Ес-
ли Гарина нет дома, она будет ждать его здесь до  утра.  Если  он  дома,
спит, - она не уйдет, не получив того, что он взял со стола на  бульваре
Мальзерб.
   Зоя сняла перчатки, слегка поправила волосы под шапочкой и пошла  на-
лево по коридору, загибавшему коленом.  На  пятой  двери  крупно,  белой
краской стояло - 11. Зоя нажала ручку, дверь легко отворилась.
   В небольшую комнату, в открытое окно падал лунный свет. На  полу  ва-
лялся раскрытый чемодан. Жестко белели  разбросанные  бумаги.  У  стены,
между умывальником и комодом, сидел на полу человек в одной сорочке, го-
лые коленки его были подняты, огромными казались босые  ступни...  Луной
освещена была половина лица, блестел широко открытый глаз и белели зубы,
- человек улыбался. Приоткрыв рот, без дыхания, Зоя глядела на неподвиж-
но смеющееся лицо, - это был Гарин.
   Сегодня утром в кафе "Глобус" она сказала Гастону Утиный Нос: "Укради
у Гарина чертежи и аппарат и, если можно, убей". Сегодня вечером она ви-
дела сквозь дымку над бокалом шампанского глаза Гарина и  почувствовала:
поманит такой человек - она все бросит, забудет, пойдет за  ним.  Ночью,
поняв опасность и бросившись  разыскивать  Гастона,  чтобы  предупредить
его, она сама еще не сознавала, что погнало ее в такой тревоге по ночно-
му Парижу, из кабака в кабак, в игорные дома, всюду, где мог  быть  Гас-
тон, и привело, наконец, на улицу Гобеленов. Какие чувства заставили эту
умную, холодную, жестокую женщину отворить дверь в комнату человека, об-
реченного ею на смерть?
   Она глядела на  зубы  и  выкаченный  глаз  Гарина.  Хрипло,  негромко
вскрикнула, подошла и наклонилась над ним. Он был мертв.  Лицо  посинев-
шее. На шее вздутые царапины. Это было то лицо - осунувшееся, притягива-
ющее, с взволнованными глазами, с конфетти в шелковистой бородке...  Зоя
схватилась за ледяной мрамор умывальника, с трудом поднялась. Она  забы-
ла, зачем пришла. Горькая слюна наполнила рот. "Не хватает еще  -  грох-
нуться без чувств". Последним усилием она оторвала пуговицу на  душившем
ее воротнике. Пошла к двери. В дверях стоял Гарин.
   Так же, как и у того - на полу, у него блестели зубы,  открытые  зас-
тывшей улыбкой. Он поднял палец и погрозил. Зоя поняла, сжала рот рукой,
чтобы не закричать. Сердце билось, будто вынырнуло из-под воды...  "Жив,
жив..."
   - Убит не я, - шепотом сказал Гарин, продолжая грозить,  -  вы  убили
Виктора Ленуара, моего помощника... Роллинг пойдет на гильотину...
   - Жив, жив, - хриповато проговорила она.
   Он взял ее за локти. Она сейчас же закинула голову, вся подалась,  не
сопротивляясь. Он притянул ее к себе и, чувствуя, что женщину не  держат
ноги, обхватил ее за плечи.
   - Зачем вы здесь?..
   - Я искала Гастона...
   - Кого, кого?
   - Того, кому приказала вас убить...
   - Я это предвидел, - сказал он, глядя ей в глаза.
   Она ответила как во сне:
   - Если бы Гастон вас убил, я бы покончила с собой...
   - Не понимаю...
   Она повторила за ним, точно в забытьи, нежным, угасающим голосом:
   - Не понимаю сама...
   Странный разговор этот происходил в дверях. В окне луна  садилась  за
графитовую крышу. У стены скалил зубы Ленуар. Гарин проговорил тихо:
   - Вы пришли за автографом Роллинга?
   - Да. Пощадите.
   - Кого? Роллинга?
   - Нет. Меня. Пощадите, - повторила она.
   - Я пожертвовал другом, чтобы погубить вашего Роллинга... Я такой  же
убийца, как вы... Щадить?.. Нет, нет.
   Внезапно он вытянулся, прислушиваясь. Резким движением увлек  Зою  за
дверь. Продолжая сжимать ее руку выше локтя, выглянул за арку на лестни-
цу...
   - Идемте. Я выведу вас отсюда через парк. Слушайте,  вы  изумительная
женщина, - глаза его блеснули сумасшедшим юмором, -  наши  дорожки  сош-
лись... Вы чувствуете это?..
   Он побежал вместе с Зоей по винтовой лестнице. Она не сопротивлялась,
оглушенная странным чувством, поднявшимся в ней, как в первый раз забро-
дившее мутное вино.
   На нижней площадке Гарин свернул куда-то в темноту, остановился,  за-
жег восковую спичку и с усилием открыл ржавый замок, видимо,  много  лет
не отпиравшейся двери.
   - Как видите, - все предусмотрено. - Они вышли под темные,  сыроватые
деревья парка. В то же время с улицы в ворота входил отряд полиции, выз-
ванный четверть часа тому назад Гариным по телефону.
   Шельга хорошо помнил "проигранную пешку" на даче на Крестовском. Тог-
да (на бульваре Профсоюзов) он понял,  что  Пьянков-Питкевич  непременно
придет еще раз на дачу за тем, что было спрятано у него в подвале. В су-
мерки (того же дня) Шельга пробрался на дачу, не потревожив сторожа, и с
потайным фонарем спустился в подвал. "Пешка"  сразу  была  проиграна:  в
двух шагах от люка в кухне стоял Гарин. За секунду до  появления  Шельги
он выскочил с чемоданом из подвала и стоял, распластавшись по  стене  за
дверью. Он с грохотом захлопнул за Шельгою люк и принялся заваливать его
мешками с углем. Шельга, подняв фонарик, глядел с усмешкой,  как  сквозь
щели люка сыплется мусор. Он намеревался войти в мирные  переговоры.  Но
внезапно наверху настала тишина. Послышались  убегающие  шаги,  затем  -
грянули выстрелы, затем - дикий крик. Это была схватка  с  четырехпалым.
Через час появилась милиция.
   Проиграв "пешку", Шельга сделал хороший ход. Прямо из дачи он кинулся
на милицейском автомобиле  в  яхт-клуб,  разбудил  дежурного  по  клубу,
всклокоченного морского человека с хриплым голосом, и спросил в упор:
   - Какой ветер?
   Моряк, разумеется, не задумываясь, отвечал:
   - Зюйд-вест.
   - Сколько баллов?
   - Пять.
   - Вы ручаетесь, что все яхты стоят на местах?
   - Ручаюсь.
   - Какая у вас охрана при яхтах?
   - Петька, сторож.
   - Разрешите осмотреть боны.
   - Есть осмотреть боны, - ответил моряк, едва попадая спросонок в  ру-
кава морской куртки.
   - Петька, - крикнул он спиртовым голосом, выходя с Шельгой на веранду
клуба. (Никто не ответил.) - Непременно спит где-нибудь, тяни его за но-
гу, - сказал моряк, поднимая воротник от ветра.
   Сторожа нашли неподалеку в кустах, - он здорово храпел, закрыв голову
бараньим воротником тулупа. Моряк выразился. Сторож крякнул, встал. Пош-
ли на боны, где над стальной, уже засиневшей водой покачивался целый лес
мачт. Била волна. Дул крепкий, со шквалами, ветер.
   - Вы уверены, что все яхты на месте? - опять спросил Шельга.
   - Не хватает "Ориона", он в Петергофе... Да в  Стрельну  загнали  два
судна.
   Шельга дошел по брызжущим доскам до края бонов и здесь  поднял  кусок
причала, - один конец его был привязан к кольцу,  другой  явно  отрезан.
Дежурный не спеша осмотрел причал. Сдвинул зюйдвестку на нос. Ничего  не
сказал. Пошел вдоль бонов, считая пальцем яхты. Рубанул рукой по  ветру.
А так как клубной дисциплиной запрещалось  употребление  военно-империа-
листических слов, то ограничился одними боковыми выражениями:
   - Не так и не мать! - закричал он с невероятной энергией. - Шкот  ему
в глотку! Увели "Бибигонду", лучшее гоночное судно, разорви его в  душу,
сукиного сына, смоляной фал ему куда не надо... Петька, чтобы тебе трид-
цать раз утонуть в тухлой воде, что же ты смотрел, паразит,  деревенщина
паршивая? "Бибигонду" увели, так и не так и не мать...
   Сторож Петька ахал, дивился, бил себя по  бокам  бараньими  рукавами.
Моряк неудержимо мчался фордевиндом по неизведанным безднам  великорусс-
кого языка. Здесь делать больше было нечего. Шельга поехал в гавань.
   Прошло часа три, по крайней мере, покуда он на быстроходном  стороже-
вом катере не вылетел в открытое море. Била сильная волна.  Катер  зары-
вался. Водяная пыль туманила стекла бинокля. Когда поднялось солнце -  в
финских водах, далеко за маяком, - вблизи берега был замечен парус.  Это
билась среди подводных камней несчастная "Бибигонда". Палуба ее была по-
кинута. С катера дали несколько выстрелов для порядка, -  пришлось  вер-
нуться ни с чем.
   Так бежал через границу Гарин, выиграв в ту ночь еще одну  пешку.  Об
участии в этой игре четырехпалого было известно только ему и Шельге.  По
этому случаю у Шельги, на обратном пути в гавань, ход мыслей был таков:
   "За границей Гарин либо продаст, либо сам будет на свободе эксплуати-
ровать таинственный аппарат. Изобретение это для Союза пока потеряно, и,
кто знает, не должно ли оно сыграть в будущем роковой роли. Но за грани-
цей у Гарина есть острастка - четырехпалый. Покуда борьба с ним не  кон-
чена, Гарин не посмеет вылезть на свет с аппаратом. А если в этой борьбе
стать на сторону Гарина, можно и выиграть в результате. Во  всяком  слу-
чае, самое дурацкое, что можно было бы придумать (и самое  выгодное  для
Гарина), - это немедленно арестовать четырехпалого в Ленинграде".  Вывод
был прост: Шельга прямо из гавани приехал к себе на квартиру, надел  су-
хое белье, позвонил в угрозыск о том, что "дело само собой  ликвидирова-
но", выключил телефон и лег спать, посмеиваясь над тем,  как  четырехпа-
лый, - отравленный газами и, может быть, раненый, -  удирает  сейчас  со
всех ног из Ленинграда. Таков был контрудар Шельги в ответ на  "потерян-
ную пешку".
   И вот - телеграмма (из Парижа): "Четырехпалый здесь. События угрожаю-
щие". Это был крик о помощи.
   Чем дальше думал Шельга, тем ясней становилось - надо лететь в Париж.
Он взял по телефону справку об отлете пассажирских аэропланов и вернулся
на веранду, где сидели в нетемнеющих сумерках Тарашкин и  Иван.  Беспри-
зорный мальчишка, после того как прочли у него  на  спине  надпись  чер-
нильным карандашом, притих и не отходил от Тарашкина.
   В просветы между ветвями с оранжевых вод долетали голоса,  плеск  ве-
сел, женский смех. Старые, как мир, дела творились  под  темными  кущами
леса на островах, где бессонно  перекликались  тревожными  голосами  ка-
кие-то птички, пощелкивали соловьи. Все живое, вынырнув из дождей и вьюг
долгой зимы, торопилось жить, с веселой жадностью глотало хмельную  пре-
лесть этой ночи. Тарашкин обнял одной рукой Ивана за плечи,  облокотился
о перила и не шевелился, - глядел сквозь просветы на воду, где  неслышно
скользили лодки.
   - Ну, как же, Иван, - сказал Шельга, придвинув стул и нагибаясь к ли-
цу м