увеличиваю или уменьшаю толщину "лучевого шнура".  По-
теря его энергии при прохождении через воздух ничтожна. При этом я  могу
довести его (практически) до толщины иглы.
   При этих словах Зоя поднялась, хрустнула пальцами и снова села,  обх-
ватила колено.
   - Во время первых опытов я брал источником  света  несколько  обычных
стеариновых свечей. Путем установки гиперболоида (В) я доводил  "лучевой
шнур" до толщины вязальной спицы и легко разрезывал им  дюймовую  доску.
Тогда же я понял, что вся задача - в нахождении компактных и чрезвычайно
могучих источников лучевой энергии. За три года работы,  стоившей  жизни
двоим моим помощникам, была создана вот эта угольная пирамидка.  Энергия
пирамидок настолько уже велика, что, помещенные в аппарат, - как вы  ви-
дите, - и зажженные (горят около пяти минут), они дают  "лучевой  шнур",
способный в несколько секунд разрезать железнодорожный мост... Вы предс-
тавляете, какие открываются возможности? В природе не существует ничего,
что бы могло сопротивляться силе "лучевого шнура"...  Здания,  крепости,
дредноуты, воздушные корабли, скалы, горы, кора земли  -  все  пронижет,
разрушит, разрежет мой луч...
   Гарин внезапно оборвал и поднял голову, прислушиваясь. За окном  шур-
шал и скрипел гравий, замирая работали моторы. Он прыгнул к окну и прос-
кользнул за портьеру. Зоя глядела, как за пыльным малиновым бархатом не-
подвижно стояло очертание Гарина, затем оно содрогнулось. Он выскользнул
из-за портьеры.
   - Три машины и восемь человек, - сказал он шепотом, -  это  за  нами.
Кажется - автомобиль Роллинга. В гостинице только мы и привратница.  (Он
живо вынул из ночного столика револьвер и сунул в карман  пиджака.)  Ме-
ня-то уж, во всяком случае, не выпустят живым... - Он весело вдруг поче-
сал сбоку носа. - Ну, Зоя, решайте: да или нет? Другой такой  минуты  не
выберешь.
   - Вы с ума сошли, - лицо Зои вспыхнуло, помолодело, - спасайтесь!..
   Гарин только вскинул бородкой.
   - Восемь человек, вздор, вздор! - Он приподнял аппарат и повернул его
дулом к двери. Хлопнул себя по карману. Лицо его внезапно осунулось.
   - Спички, - прошептал он, - нет спичек...
   Быть может, он сказал это нарочно, чтобы испытать Зою. Быть может,  и
вправду в кармане не оказалось спичек, - от них зависела жизнь. Он  гля-
дел на Зою, как животное, ожидая смерти. Она,  будто  во  сне,  сняла  с
кресла сумочку, вынула коробку восковых спичек.  Протянула  медленно,  с
трудом. Беря, он ощутил пальцами ее ледяную узкую руку.
   Внизу по винтовой лестнице поднимались шаги, поскрипывая осторожно.
   Несколько человек остановились за дверью. Было слышно их дыхание. Га-
рин громко спросил по-французски:
   - Кто там?
   - Телеграмма, - ответил грубый голос, - отворите!..
   Зоя молча схватила Гарина за плечи, затрясла головой. Он увлек  ее  в
угол комнаты, силой посадил на ковер. Сейчас  же  вернулся  к  аппарату,
крикнул:
   - Подсуньте телеграмму под дверь.
   - Когда говорят - отворите, нужно отворять, - зарычал тот же голос.
   Другой, осторожный, спросил:
   - Женщина у вас?
   - Да, у меня.
   - Выдайте ее, вас оставим в покое.
   - Предупреждаю, - свирепо проговорил Гарин, - если вы не уберетесь  к
черту, через минуту ни один из вас не останется в живых...
   - О-ля-ля!.. О-хо-хо!.. Гы-гы!.. - завыли, заржали голоса, и на дверь
навалились, завертелась фарфоровая ручка,  посыпались  с  косяков  куски
штукатурки. Зоя не сводила глаз с лица Гарина. Он был  бледен,  движения
быстры и уверенны. Присев на корточки, он прикручивал в аппарате  микро-
метрический винт. Вынул несколько спичек и положил на стол рядом  с  ко-
робкой. Взял револьвер и выпрямился, ожидая. Дверь затрещала.  Вдруг  от
удара посыпалось оконное стекло, колыхнулась портьера. Гарин  сейчас  же
выстрелил в окно. Присел, чиркнул спичкой, сунул ее в аппарат и  захлоп-
нул сферическую крышку.
   Прошла всего секунда тишины после его выстрела. И сейчас же  началась
атака одновременно на дверь и на окно. В дверь стали бить  чем-то  тяже-
лым, от филенок полетели щепы. Портьера на окне завилась и упала  вместе
с карнизом.
   - Гастон! - вскрикнула Зоя. Через железную решетку  окна  лез  Утиный
Нос, держа во рту нож-наваху. Дверь еще держалась. Гарин, белый как  бу-
мага, прикручивал микрометрический винт, в левой  руке  его  плясал  ре-
вольвер. В аппарате билось, гудело пламя. Кружочек света на стене  (про-
тив дула аппарата) уменьшался, - задымились обои. Гастон, косясь на  ре-
вольвер, двигался вдоль стены, весь подбирался  перед  прыжком.  Нож  он
держал уже в руке, по-испански - лезвием к себе. Кружочек света стал ос-
лепительной точкой. В разбитые филенки двери лезли усатые морды... Гарин
схватил обеими руками аппарат и дулом направил его на Утиного Носа...
   Зоя увидела: Гастон разинул рот, не то чтобы крикнуть,  не  то  чтобы
заглотнуть воздух... Дымная полоса прошла поперек его груди, руки подня-
лись было и упали. Он опрокинулся на ковер. Голова его вместе с плечами,
точно кусок хлеба, отвалилась от нижней части туловища.
   Гарин повернул аппарат к двери. По пути "лучевой шнур" разрезал  про-
вод, - лампочка под потолком погасла. Ослепительный, тонкий, прямой, как
игла, луч из дула аппарата чиркнул поверх двери,  -  посыпались  осколки
дерева. Скользнул ниже. Раздался короткий вопль, будто раздавили  кошку.
В темноте Кто-то шарахнулся. Мягко упало тело. Луч  танцевал  на  высоте
двух футов от пола. Послышался запах горящего мяса. И вдруг стало  тихо,
только гудело пламя в аппарате.
   Гарин покашлял, сказал плохо повинующимся, хрипловатым голосом:
   - Кончено со всеми.
   За разбитым окном ветерок налетел на невидимые липы, они  зашелестели
по-ночному - сонно. Из темноты, снизу,  где  неподвижно  стояли  машины,
крикнули по-русски.
   - Петр Петрович, вы живы? - Гарин появился в окне. - Осторожнее,  это
я, Шельга. Помните наш уговор? У меня автомобиль Роллинга. Надо  бежать.
Спасайте аппарат. Я жду...
   Вечером, как обычно по воскресеньям, профессор Рейхер играл в шахматы
у себя, на четвертом этаже, на открытом небольшом балконе. Партнером был
Генрих Вольф, его любимый ученик. Они курили, уставясь в шахматную  дос-
ку. Вечерняя заря давно погасла в конце длинной улицы. Черный воздух был
душен. Не шевелился плющ, обвивавший выступы веранды. Внизу, под звезда-
ми, лежала пустынная асфальтовая площадь.
   Покряхтывая, посапывая, профессор разрешал ход. Поднял плотную руку с
желтоватыми ногтями, но не дотронулся до фигуры. Вынул  изо  рта  окурок
сигары.
   - Да. Нужно подумать.
   - Пожалуйста, - ответил Генрих. Его красивое  лицо  с  широким  лбом,
резко очерченным подбородком, коротким прямым носом выражало покой могу-
чей машины. У профессора было больше темперамента (старое поколение),  -
стального цвета борода растрепалась, на морщинистом лбу  лежали  красные
пятна.
   Высокая лампа под широким цветным абажуром  освещала  их  лица.  Нес-
колько чахлых зелененьких существ кружились у лампочки, сидели  на  све-
жепроглаженной скатерти, топорща усики, глядя точечками глаз  и,  должно
быть, не понимая, что имеют честь присутствовать при том, как  два  бога
тешатся игрою небожителей. В комнате часы пробили десять.
   Фрау Рейхер, мать профессора, чистенькая старушка, сидела неподвижно.
Читать и вязать она уже не могла при искусственном свете. Вдали,  где  в
черной ночи горели окна высокого дома, угадывались огромные пространства
каменного Берлина. Если бы не сын за шахматной  доской,  не  тихий  свет
абажура, не зелененькие существа на скатерти, ужас,  давно  прилегший  в
душе, поднялся бы опять, как много раз в эти годы и  высушил  бескровное
личико фрау Рейхер. Это был ужас перед надвигающимися на город, на  этот
балкон миллионами. Их звали не Фрицы, Иоганны, Генрихи, Отто,  а  масса.
Один, как один, - плохо выбритые, в бумажных манишках,  покрытые  желез-
ной, свинцовой пылью, - они по временам заполняли улицы. Они многого хо-
тели, выпячивая тяжелые челюсти.
   Фрау Рейхер вспомнила блаженное время, когда ее жених,  Отто  Рейхер,
вернулся из-под Седана победителем французского императора. Он весь про-
пах солдатской кожей, был бородат и громогласен. Она  встретила  его  за
городом. На ней было голубое платьице, и ленты, и цветы. Германия летела
к победам, к счастью вместе с веселой бородой Отто, вместе с гордостью и
надеждами. Скоро весь мир будет завоеван...
   Прошла жизнь фрау Рейхер. И настала и прошла  вторая  война.  Кое-как
вытащили ноги из болота, где гнили миллионы человеческих трупов. И вот -
появились массы. Взгляни любому под каскетку в глаза.  Это  не  немецкие
глаза. Их выражение упрямо, невесело, непостижимо. К их глазам нет  дос-
тупа. Фрау Рейхер охватывал ужас.
   На веранде появился Алексей Семенович Хлынов. Он  был  по-воскресному
одет в чистенький серый костюм.
   Хлынов поклонился фрау Рейхер, пожелал ей доброго вечера и сел  рядом
с профессором, который добродушно сморщился и с юмором подмигнул шахмат-
ной доске. На столе лежали журналы и иностранные газеты. Профессор,  как
и всякий интеллигентный человек в Германии,  был  беден.  Его  гостепри-
имство ограничивалось мягким светом лампы на свежевыглаженной  скатерти,
предложенной сигарой в двадцать пфеннигов и беседой, стоившей,  пожалуй,
дороже ужина с шампанским и прочими излишествами.
   В будни от семи утра до семи вечера профессор бывал молчалив, деловит
и суров. По воскресеньям он "охотно отправлялся с друзьями на прогулку в
страну фантазии". Он любил поговорить "от одного до другого конца  сига-
ры".
   - Да, надо подумать, - опять сказал профессор, закутываясь дымом.
   - Пожалуйста, - холодно-вежливо ответил Вольф.
   Хлынов развернул парижскую "Л'Энтрансижан" и на первой  странице  под
заголовком "Таинственное преступление  в  Билль  Давре"  увидел  снимок,
изображающий семерых людей, разрезанных на куски "На куски так  на  кус-
ки", - подумал Хлынов. Но то, что он прочел, заставило его задуматься:
   "... Нужно предполагать, что преступление  совершено  каким-то  неиз-
вестным до сих пор орудием, либо раскаленной проволокой,  либо  тепловым
лучом огромного напряжения.  Нам  удалось  установить  национальность  и
внешний вид преступника: это, как и надо было ожидать, - русский (следо-
вало описание наружности, данное хозяйкой гостиницы). В ночь  преступле-
ния с ним была женщина. Но дальше все загадочно. Быть  может,  несколько
приподнимет завесу кровавая находка в лесу Фонтенебло. Там,  в  тридцати
метрах от дороги, найден в бесчувственном состоянии неизвестный. На теле
его оказались четыре огнестрельных раны. Документы и все,  устанавливаю-
щее его личность, похищено. Повидимому, жертва была сброшена с автомоби-
ля. Привести в сознание его до сих пор еще не удалось..."
   - Шах! - воскликнул профессор, взмахивая взятым конем. - Шах  и  мат!
Вольф, вы разбиты, вы оккупированы, вы на коленях, шестьдесят шесть  лет
вы платите репарации. Таков закон высокой империалистической политики.
   - Реванш? - спросил Вольф.
   - О нет, мы будем наслаждаться всеми преимуществами победителя.
   Профессор потрепал Хлынова по колену.
   - Что вы такое вычитали в газетке, мой юный и непримиримый большевик?
Семь разрезанных французов? Что поделаешь, - победители всегда склонны к
излишествам. История стремится к равновесию. Пессимизм - вот что притас-
кивают победители к себе в дом вместе с награбленным. Они начинают слиш-
ком жирно есть. Желудок их не справляется с  жирами  и  отравляет  кровь
отвратительными ядами. Они режут людей на куски, вешаются на  подтяжках,
кидаются с мостов. У них пропадает любовь к жизни. Оптимизм  -  вот  что
остается у побежденных взамен награбленного. Великолепное свойство чело-
веческой воли - верить, что все к лучшему в этом лучшем из миров. Песси-
мизм должен быть выдернут с корешками. Угрюмая и кровавая мистика Восто-
ка, безнадежная печаль эллинской цивилизации, разнузданные страсти  Рима
среди дымящихся развалин городов, изуверство средних веков,  каждый  год
ожидающих конца мира и Страшного суда, и наш век, строящий картонные до-
мики благополучия и глотающий нестерпимую чушь кинематографа, - на каком
основании, я спрашиваю, построена эта чахлая психика царя природы? Осно-
вание - пессимизм... Проклятый пессимизм... Я читал вашего  Ленина,  мой
дорогой... Это великий оптимист. Я его уважаю...
   - Вы сегодня в превосходном настроении, профессор,  -  мрачно  сказал
Вольф.
   - Вы знаете почему? - Профессор откинулся на плетеном кресле,  подбо-
родок его собрался морщинами, глаза весело, молодо  посматривали  из-под
бровей. - Я сделал  прелюбопытнейшее  открытие...  Я  получил  некоторые
сводки, и сопоставил некоторые данные,  и  неожиданно  пришел  к  удиви-
тельному заключению... Если бы германское правительство не  было  шайкой
авантюристов, если бы я был уверен, что мое открытие не попадет  в  руки
жуликам и грабителям, - я бы, пожалуй, опубликовал его... Но нет,  лучше
молчать...
   - С нами-то, надеюсь, вы можете поделиться, - сказал Вольф.
   Профессор лукаво подмигнул ему:
   - Что бы вы, например, сказали, мой друг, если бы я предложил честно-
му германскому правительству... вы слышите, - я подчеркиваю: "честному",
в это я вкладываю особенный смысл... - предложил бы любые запасы золота?
   - Откуда? - спросил Вольф.
   - Из земли, конечно...
   - Где эта земля?
   - Безразлично. Любая точка земного шара... Хотя бы в центре  Берлина.
Но я не предложу. Я не верю, чтобы золото обогатило вас, меня, всех Фри-
цев, Михелей... Пожалуй, мы станем еще бедней... Один только человек,  -
он обернул к Хлынову седовласую львиную голову, -  ваш  соотечественник,
предложил сделать настоящее употребление из золота... Вы понимаете?
   Хлынов усмехнулся, кивнул.
   - Профессор, я привык слушать вас серьезно, - сказал Вольф.
   - Я постараюсь быть серьезным. Вот у них в Москве зимние морозы дохо-
дят до тридцати градусов ниже нуля, вода, выплеснутая с третьего  этажа,
падает на тротуар шариками льда. Земля  носится  в  межпланетном  прост-
ранстве десять - пятнадцать миллиардов лет. Должна была  она  остыть  за
этот срок, черт возьми? Я утверждаю - земля давным-давно остыла,  отдала
лучеиспусканием все свое тепло межпланетному пространству. Вы  спросите:
а вулканы, расплавленная лава, горячие  гейзеры?  Между  твердой,  слабо
нагреваемой солнцем земной корой и  всей  массой  земли  находится  пояс
расплавленных металлов, так называемый Оливиновый пояс. Он происходит от
непрерывного атомного распада основной массы земли. Эта  основная  масса
представляет шар температуры межпланетного пространства, то есть  в  нем
двести семьдесят три градуса ниже нуля. Продукты  распада  -  Оливиновый
пояс - не что иное, как находящиеся в жидком состоянии металлы:  оливин,
ртуть и золото. И нахождение их, по многим данным, не  так  глубоко:  от
пятнадцати до трех тысяч метров глубины. Можно в центре Берлина  пробить
шахту; и расплавленное золото само хлынет, как нефть, из глубины  Оливи-
нового пояса...
   - Логично, заманчиво, но  невероятно,  -  после  молчания  проговорил
Вольф. - Пробить современными орудиями шахту такой глубины  -  невозмож-
но...
   Хлынов положил руку на развернутый лист "Л'Энтрансижан".
   - Профессор, этот снимок напомнил мне разговор на аэроплане, когда  я
летел в Берлин. Задача  пробраться  к  распадающимся  элементам  земного
центра не так уже невероятна.
   - Какое это имеет отношение к разрезанным французам? -  спросил  про-
фессор, опять раскуривая сигару.
   - Убийство в Вилль Давре совершено тепловым лучом.
   При этих словах Вольф придвинулся к столу, холодное лицо его насторо-
жилось.
   - Ах, опять эти лучи, - профессор сморщился, как от кислого, - вздор,
блеф, утка, запускаемая английским военным министерством.
   - Аппарат построен русским, я знаю этого человека, - сказал Хлынов, -
это талантливый изобретатель и крупный преступник.
   Хлынов рассказал все, что знал об инженере Гарине: об его  работах  в
Политехническом институте, о  преступлении  на  Крестовском  острове,  о
странных находках в подвале дачи, о вызове Шельги в Париж и о том,  что,
видимо, сейчас идет бешеная охота за аппаратом Гарина.
   - Свидетельство налицо, - Хлынов указал на фотографию, -  это  работа
Гарина.
   Вольф хмуро рассматривал снимок. Профессор проговорил рассеянно:
   - Вы полагаете, что при помощи тепловых лучей можно бурить землю? Хо-
тя... при трехтысячной температуре расплавятся и глины и гранит.  Очень,
очень любопытно... А нельзя ли куда-нибудь телеграфировать этому Гарину?
Гм... Если соединить бурение с  искусственным  охлаждением  и  поставить
электрические элеваторы для отчерпывания породы, можно пробраться глубо-
ко... Друг мой, вы меня чертовски заинтересовали...
   До второго часа ночи, сверх обыкновения, профессор ходил по  веранде,
дымил сигарой и развивал планы, один удивительнее другого.
   Обычно Вольф, уходя от профессора, прощался с Хлыновым на площади. На
этот раз он пошел рядом с ним, постукивая тростью,  опустив  нахмуренное
лицо.
   - Ваше мнение таково, что инженер Гарин скрылся  вместе  с  аппаратом
после истории в Вилль Давре? - спросил он.
   - Да.
   - А эта "кровавая находка в лесу Фонтенебло" не может оказаться Гари-
ным?
   - Вы хотите сказать, что Шельга захватил аппарат?..
   - Вот именно...
   - Мне это не приходило в голову... Да, это было бы очень неплохо.
   - Я думаю, - подняв голову, насмешливо сказал Вольф.
   Хлынов быстро взглянул на собеседника. Оба остановились. Издалека фо-
нарь освещал лицо Вольфа, - злую усмешку, холодные глаза, упрямый подбо-
родок. Хлынов сказал:
   - Во всяком случае, все это только догадки, нам пока еще незачем ссо-
риться.
   - Я понимаю, понимаю.
   - Вольф, я с вами не хитрю, но говорю твердо, - необходимо, чтобы ап-
парат Гарина оказался в СССР. Одним этим желанием я создаю в вас  врага.
Честное слово, дорогой Вольф, у вас очень смутные понятия, что вредно  и
что полезно для вашей родины.
   - Вы стараетесь меня оскорбить?
   - Фу-ты, черт! Хотя - правда. - Хлынов чисто пороссийски,  что  сразу
отметил Вольф, двинул шляпу на сторону, почесал за ухом. - Да разве пос-
ле того, как мы перебили друг у друга миллионов семь человек, можно  еще
обижаться на слова?.. Вы - немец от головы до ног, бронированная пехота,
производитель машин, у вас и нервы, я думаю, другого состава.  Слушайте,
Вольф, попади в руки таким, как вы, аппарат Гарина, чего  вы  только  не
натворите...
   - Германия никогда не примирится с унижением.
   Они подошли к дому, где в первом этаже Хлынов снимал  комнату.  Молча
простились. Хлынов ушел в ворота. Вольф стоял, медленно катая между  зу-
бами погасшую сигару. Вдруг окно в первом этаже распахнулось,  и  Хлынов
взволнованно высунулся:
   - А... Вы еще здесь?.. Слава богу. Вольф, телеграмма  из  Парижа,  от
Шельги... Слушайте: "Преступник ушел. Я ранен, встану  не  скоро.  Опас-
ность величайшая, неизмеримая грозит миру. Необходим ваш приезд".
   - Я еду с вами, - сказал Вольф.
   На белой колеблющейся шторе бегали тени от листвы. Неумолкаемое  жур-
чание слышалось за шторой. Это на газоне больничного сада из  переносных
труб распылялась вода среди радуг, стекала каплями с листьев платана пе-
ред окном.
   Шельга дремал в белой высокой комнате, освещенной сквозь штору.
   Издалека доносился шум Парижа. Близкими были звуки - шорох  деревьев,
голоса птиц и однообразный плеск воды.
   Неподалеку крякал автомобиль или раздавались шаги по коридору. Шельга
быстро открывал глаза, остро, тревожно глядел на дверь. Пошевелиться  он
не мог. Обе руки его были окованы гипсом, грудь  и  голова  забинтованы.
Для защиты - одни глаза. И снова сладкие звуки из сада навевали сон.
   Разбудила сестра-кармелитка, [3] вся в белом, осторожно полными рука-
ми понесла к губам Шельги фарфоровый соусничек с чаем. Когда  ушла,  ос-
тался запах лаванды.
   Ме