застывшие  в
неподвижности фигуры и ушел.
     Неведомо сколько времени, они провели без пищи и  воды.  Пирифой  был
слабее и умер первым. Тесей с горькой усмешкой следил за тем, как тень его
друга покидает тело. Ей  даже  не  потребуется  вновь  пересекать  Ахерон,
Пирифой уже позаботился о плате.
     Но друг остается другом даже после смерти. Тень Пирифоя направилась к
черному креслу Аида. Видно побратим  успел  заметить,  что  делал  владыка
Тартара в тот миг, когда  они  намертво  приросли  к  скамье.  Невероятным
усилием воли тень  сдвинула  потайной  рычаг  и  Тесей  почувствовал,  что
свободен. Упав на колени, он отполз от скамьи, а затем с  трудом  поднялся
на онемевшие от долгого сидения ноги. Тень подошла к нему.
     - Спасибо, брат! - с чувством произнес Тесей,  кладя  руку  на  плечо
тени. Рука провалилась внутрь эфемерного образования, - Сейчас я сниму  со
скамьи твое тело.
     - Не надо, - промолвила тень Пирифоя. Она с грустью смотрела на  свою
бренную оболочку, в которую уже никогда не суждено вернуться.  -  Я  хочу,
чтобы Аид подумал, что ты оказался сильней его  чар.  Пускай  позлится.  А
теперь перережь мне горло и включи магическую силу.
     Тесей заколебался.
     - Режь! - велела тень. - Пусть он считает, что я предпочел смерть  от
руки друга.
     Герой выполнил эту  просьбу,  залив  пол  черной  кровью.  Тень  была
удовлетворена.
     - А сейчас уходи. И прости, что я вовлек тебя в эту глупую авантюру.
     - Прости меня, - ответил Тесей, - что мне не довелось умереть первым.
     Тень усмехнулась.
     - Ты всегда любил быть первым. Но в другом. Иди.
     - Прощай, Пирифой.
     - Прощай.
     И Тесей покинул Тартар. Он был  первый,  кому  довелось  вернуться  к
солнцу. Ведь:

               ...в Аверн спуститься нетрудно,
            День и ночь распахнута дверь в обиталище Дита.
            Вспять шаги обратить и к небесному свету пробиться -
            Вот что труднее всего?
                                      [Вергилий "Энеида" 6, 127-130]
                                   [Аверн - латинское название Тартара;
                                    Дит - латинский аналог Аида]

     Харон не слишком удивился, когда Тесей выскочил из кустов и прыгнул в
его челн.
     - Вернулся? - спросил он, почесав заросшую сизым волосом шею.
     - Как видишь.
     - А приятель - нет?
     - Ему повезло меньше. - Тесей потянул из ножен меч и поинтересовался:
     - Повезешь или мне взять весло самому?
     - Повезу.
     - Тогда держи. - Тесей протянул перевозчику душ монетку.
     - Не надо. Твой друг уже оплатил проезд в оба конца.
     На середине реки он вдруг пожаловался:
     - Мне здорово попало от Аида.
     Тесей не отреагировал на эти  слова.  Очутившись  на  противоположном
берегу, он кинул Харону предмет, который до этого прятал под полой плаща.
     - Отдашь своему хозяину.
     Это была голова чудовища Эмпуса, выпивавшего у людей кровь.  На  беду
свою Эмпус переоценил силенки, напав на Тесея.
     Харон вдруг рассмеялся. Ему понравилось, что шатающийся от  голода  и
усталости, чудом оставшийся в живых человек  все  же  нашел  в  себе  силы
досадить могущественному Аиду.
     - Эй, приятель! - крикнул  он  вслед  удаляющемуся  Тесею.  -  Хочешь
бесплатный совет?
     Воин обернулся.
     - Валяй!
     - Тебе лучше исчезнуть.
     - Я так и сделаю.
     Он действительно так и поступил. Он насолил  слишком  многим,  в  том
числе и доброй половине олимпийцев. Слишком многие желали  его  смерти.  И
ожидания их были удовлетворены.
     Вскоре прошел слух о смерти великого героя. Его будто бы  сбросил  со
скалы в море царь Скироса Диомед.
     Тело, конечно, не нашли, а значит Аид не мог отыскать  тень  Тесея  в
Тартаре. Должно быть, она страдала на берегу Ахерона, ибо никто не  предал
земле бренные останки героя.
     Минули века. Память о дурных поступках Тесея канула в Лету,  а  число
подвигов, совершенных им, сказочно умножилось. Право быть родителем  героя
стали оспаривать Зевс и Посейдон.
     Спустя триста лет со дня первых Олимпийских игр [спустя  300  лет  со
дня первых Олимпийских игр, т.е. в 476 году  до  н.э.],  афиняне  порешили
перенести останки героя на родину. На Скиросе были раскопаны  кости  воина
огромного роста. При нем нашли нетронутые временем копье и меч.
     Ареопаг объявил, что это  останки  Тесея,  и  они  были  торжественно
погребены в центре города.
     Был ли это в самом деле Тесей или какой-то  безвестный  богатырь,  но
Аид так никогда и не обнаружил тени героя на  асфоделевых  лугах.  А  тень
Пирифоя загадочно улыбалась.



                             2. АФИНЫ. АТТИКА

     Круг плавно  вращался,  подгоняемый  мерными  ударами  ноги.  Влажная
глиняная  лепешка  постепенно  принимала   коническую   форму,   пока   не
превратилась  в   изящный   лекиф   [древнегреческий   сосуд   для   масла
цилиндрической формы]. Лиофар смочил в плошке с водой чуть липкие пальцы и
сгладил стенки так,  что  они  жирно  заблестели  в  тусклом  свете  скупо
проникающих в мастерскую полуденных лучей. Затем он  умело  скатал  тонкую
глиняную колбаску, чуть расплющил ее края и соединил ею горлышко и  тулово
лекифа.
     Сосуд был готов. Лиофар подозвал  к  себе  раба-финикийца  Тердека  и
знаком показал ему, что изделие следует отправить в печь. Раб  поклонился,
ножом аккуратно срезал лекиф с гончарного круга и установил его на  медную
доску, где красовались еще два сосуда. При этом он мычал какую-то грустную
мелодию - наверно тосковал по родине. Тердек попал к нему совсем  недавно.
Лиофар купил его  на  распродаже  пленных  с  двух  захваченных  афинскими
триерами купеческих судов, Болван никак не  мог  выучиться  хотя  бы  азам
эллинского языка, объясняться с ним приходилось жестами.
     Второй раб, Врасим, жил у  Лиофара  уже  давно.  Он  был  куплен  еще
мальчиком и  долгие  годы  пользовался  особой  благосклонностью  хозяина.
Сейчас он уже не интересовал  Лиофара,  но  тот  сохранил  к  рабу  доброе
отношение. Врасим был занят тем, что расписывал вазы и покрывал их  лаком.
Получалось это у него очень здорово.  Недаром  многие  мастера  завидовали
Лиофару и предлагали за умелого  раба  большие  деньги.  Но  горшечник  не
соглашался продать своего  помощника,  понимая,  что  в  этом  случае  ему
придется разрисовывать лекифы самому, а глаза его были уже не те.
     Лиофар подошел к столику, за которым сидел Врасим и взял в  руки  уже
готовый сосуд. Тонкими кистями раб изобразил  на  нем  сцену  битвы.  Пять
гоплитов в шлемах с гребнем бились над телом смертельно  раненного  воина.
Ослабев от боли, тот пал на одно колено,  а  из  бока  его  обильно  текли
струйки крови, мастерски изображенные Врасимом киноварью. Покупатели любят
подобные сцены, и лекифы не залеживались на прилавке.
     Лиофар пощелкал по стенке сосуда пальцем, а затем провел ладонью.  Ни
трещинки, ни неровности. Добрая работа. Прослужит лет десять, не меньше. А
если он попадет  в  кенотаф  [надгробный  памятник  или  могила  умершего,
останки которого захоронены на чужбине] павшего на чужбине воина, то будет
служить вечно. Хорошая работа!
     - Молодец, Врасим! - похвалил Лиофар своего  помощника.  -  Закончишь
работу, можешь отправляться на агору щупать девок. Проследи только,  чтобы
лентяй Тердек прибрал мастерскую.
     - Хорошо, хозяин.
     Теперь Лиофар мог без  волнения  оставить  мастерскую.  Врасим  очень
добросовестный раб и сделает все как  нужно.  Через  небольшой  внутренний
дворик горшечник прошел в свой дом. Это скромное по афинским меркам жилище
состояло из четырех комнат. В одной из них,  самой  большой,  жил  Лиофар,
другую занимали подмастерья-рабы, а третью - кухарка  Фиминта,  к  которой
прежде Лиофар был не прочь залезть под подол.  Эллин  прошел  в  четвертую
комнату, служившую сразу кухней и столовой.
     Фиминта, толстая и крикливая баба, колдовала над жаровней. Та нещадно
чадила,  клубы  дыма  собирались  под  потолком  и  улетали  в  специально
проделанную  щель.  "Опять  опрокинула  горшок  с  водой   на   угли",   -
неприязненно подумал Лиофар. Фиминта славилась  своей  безалаберностью.  И
вообще, она была никудышней хозяйкой, и Лиофар время от времени  подумывал
о том, чтобы избавиться от  нее,  но  все  не  решался  это  сделать.  Она
досталась ему в качестве приданого  жены,  которая  умерла  несколько  лет
назад при родах. Терпеливое отношение к  неряшливой  кухарке  было  своего
рода данью памяти ушедшей в царство мертвых Полимнии.
     Подавив зевоту, Лиофар бросил:
     - Дай чего-нибудь пожрать!
     - Успеешь! - буркнула в ответ кухарка.
     Как уже имел возможность не единожды убедиться Лиофар,  спорить  было
бесполезно. Фиминта давно свыклась с мыслью, что хозяин позволяет помыкать
над собой. Она по-прежнему неторопливо шевелилась у  жаровни  и,  наконец,
швырнула на стол две миски. В одной была рыба, в другой оливки  и  кусочек
ячменной лепешки.
     - А вино? - спросил Лиофар, подозрительно принюхиваясь к рыбе.
     - Сейчас.
     Фиминта  подала  ему  вместительный   килик.   Горшечник   немедленно
продегустировал вино. Как и обычно, оно было  разбавлено  сильнее,  нежели
следовало. Но такой уж скверный характер  был  у  Фиминты.  Она  старалась
выгадать на всем, а  прежде  всего  на  своем  хозяине.  В  очередной  раз
вздохнув, Лиофар  принялся  за  еду.  Рыба  была  пересоленной.  Наверняка
скупердяйка купила дешевую кефаль, что привозят в  бочках  из  Боспора,  и
забыла вымочить ее. "Что б тебя в Тартаре всю жизнь  кормили  только  этой
рыбой!" - подумал Лиофар, торопливо сглатывая последний  кусок.  Затем  он
допил вино, отставил от  себя  килик  и  не  говоря  ни  слова,  вышел  из
столовой.
     Очутившись в своей комнате, он стал рыться в сундуке,  пытаясь  найти
новый хитон. Но под руку попадались лишь старые, в которых  перед  любимым
было стыдно показаться. Отчаявшись обнаружить нужную вещь, Лиофар заорал:
     - Фиминта!
     Ему пришлось подождать, прежде чем кухарка явилась на зов.
     - Что тебе?
     - Где мой новый пурпурный хитон, что я купил у торговца-милетянина?
     - С золотой каймой по подолу?
     - Да! Да! - заорал горшечник, досадуя на тупоумие рабыни. Как будто у
него десять пурпурных хитонов!
     Фиминта хмыкнула.
     - Он еще спрашивает!  Да  ты  же  сам  его  изгваздал  на  симпосионе
[симпосион, симпосий - попойка, организуемая  после  совместной  трапезы].
Залил вином и финиковым соком.  Мне  пришлось  выстирать  его,  сейчас  он
сушится на улице.
     Лиофар помянул Лернейскую гидру и  прочие  порождения  Ехидны.  Затем
вновь заорал:
     - Что же мне делать?!
     - Надень что-нибудь другое.
     Горшечник расстроился.
     - Я не могу пойти к Педариту в старом хитоне.
     - Ничего, сойдешь и так. Тебе на нем не жениться!
     Отмахнувшись от злоязыкой бабы, Лиофар  выбрал  хитон  поприличнее  и
переоблачился. Он побрызгал волосы благовониями и тщательно вычистил грязь
из-под ногтей.  После  этого  горшечник  придирчиво  осмотрел  себя.  Жаль
конечно, что на нем не пурпурный хитон, но смотрелся он  вполне  прилично.
Велев Фиминте приготовить нормальный - он подчеркнул - нормальный! - ужин,
Лиофар отправился на свидание.
     Педарит  должен  был  ждать  в  гимнасионе  [гимнасион,  гимнасий   -
первоначально помещение для физического воспитания, позднее высшее учебное
заведение]  на  Киносарге  [Киносарг  -  холм  близ  Афин,  где  находился
гимнасион, посещать который могли люди, не имеющие афинского гражданства].
В последнее время гимнасионы вошли в моду и их стали  посещать  не  только
аристократы, но и  простые  граждане,  и  даже  незаконнорожденные.  Юноши
развивали здесь свою силу,  граждане  постарше  беседовали  да  любовались
стройными телами своих молодых друзей.
     Чинно здороваясь с знакомыми, Лиофар  направился  вокруг  окруженного
колоннами двора для занятий. Находившиеся здесь юноши бегали, метали копье
и диск, боролись друг с другом. Обнаженные тела, увлажненные потом,  жирно
блестели на солнце. Педарита здесь не было. Горшечник отправился дальше  к
бассейнам с ключевой водой.
     Его любимец  стоял  у  перевитой  плющом  беседки  и  разговаривал  с
каким-то мужчиной. Незнакомец  был  высок  и  плечист,  тело  его  облегал
дорогой белый хитон,  на  плечи  был  небрежно  наброшен  пурпурный  фарос
[парадный плащ]. Он что-то, горячась, доказывал Педариту, нежно держа  его
за локоть.
     С трудом сдерживая раздражение, Лиофар подошел к беседующим.  Мужчина
бросил на него недобрый взгляд. Педарит подарил улыбку,  невинную,  как  у
ребенка.
     - Здравствуй, Педарит, - ласково сказал Лиофар своему любимцу.
     - Здравствуй, Лиофар. - Юноша обвел чуть лукавым  взглядом  вызывающе
разглядывающих друг друга мужчин. - Позволь тебе  представить  -  Клеодул,
гость из Абдеры. А это Лиофар, афинский гражданин.
     Лиофар и Клеодул дружно кивнули.
     -  О  чем  вы  здесь  с  таким  живым  интересом  разговариваете?   -
полюбопытствовал горшечник.
     - Да вот Клеодул рассказывает мне о тех бедах, которые постигли его в
последнее время.
     - И что же произошло с уважаемым абдеритом?
     - Представлять, к их городу  подошли  мидяне,  переправившиеся  через
Геллеспонт. Это так ужасно, так ужасно!
     - Точно так, мой мальчик, - подтвердил Клеодул. - Мне пришлось спешно
собрать все свое добро и бежать  прочь,  чтобы  не  попасть  в  руки  этих
варваров.
     Лиофар, которого очень раздражал покровительственный тон чужеземца  и
особенно то, что он назвал Педарита "Мой мальчик" с ехидцей спросил:
     - И много было добра?
     - Я не смог взять все. У меня под рукой были лишь три судна. Погрузил
золото, статуи и картины, а также запас дорогих тканей и  благовоний.  Все
остальное пришлось оставить на разграбление мидянам.
     Упоминание о трех кораблях, груженых золотом и серебром,  словно  нож
полоснуло по сердцу горшечника. Но он постарался вынести этот удар  судьбы
достойно.
     - А велика ли сила мидян?
     Клеодул понизил голос.
     - Я сам не видел и не могу  поручиться,  но  люди  говорили,  что  их
неисчислимая тьма. Будто одних коней они ведут пятьдесят раз по сто сотен,
а на каждого конного приходится по пять пеших воинов.
     Горшечник покачал головой.
     - Врут, - сказал он не очень уверенно.
     - Наверно, - согласился купец. И добавил с кривой усмешкой.
     - У меня не возникло желания проверить.
     Абдерит посмотрел на горшечника, словно вопрошая, остались ли у  того
какие-либо вопросы. У Лиофара их не было. Вместо  этого,  он  обратился  к
Педариту:
     - Я пришел, как мы и договаривались.
     - Хорошо, - протянул тот.  -  Идем.  А  ответ  на  твое  предложение,
Клеодул, я дам сегодня вечером.
     - Я буду ждать, - сказал гость.
     Лиофар  не  стал  прощаться.  Когда  они  отошли  достаточно  далеко,
горшечник спросил:
     - О каком предложении идет речь?
     - Да так! - отмахнулся Педарит. - Не будем об этом говорить.
     Немного подумав, Лиофар решил не настаивать.
     Они спустились с холма и вышли на поросший кустарником  берег  мелкой
речушки. Идеальное место для любовных игр. Так судя по всему,  считали  не
только они. Неподалеку в густой  траве  мелькали  чьи-то  смуглые  тела  и
слышались приглушенные вскрики. Ничуть  не  стесняясь,  Лиофар  и  Подарит
устроились под ближайшим кустом.  Пока  Подарит  стягивал  с  себя  хитон,
горшечник  извлек  из  кошеля  небольшую  золотую  застежку,  изображавшую
сплетенных в любовном объятии Зевса и Ганимеда.
     - Это тебе. Подарок.
     Юноша рассеянно посмотрел на безделушку. Еще  вчера  подобная  вещица
привела бы его в восторг, но сегодня он остался равнодушен.
     - Спасибо. Очень красивая застежка.
     Не в силах больше сдерживать  себя,  горшечник  заключил  Педарита  в
объятия и жарко поцеловал его в уста. Его ласки были в этот день неистовы,
Подарит же, напротив, оставался прохладен. Когда пресытившись любовью, они
облачались в хитоны, он сказал своему любовнику:
     - Я хочу, чтобы ты знал - это наша последняя встреча.
     - Почему? - изумился Лиофар.
     - Я охладел к тебе. Нам надо подобрать себе новых партнеров.
     - Ты уже, кажется, себе подобрал... - протянул  горшечник,  вспоминая
волевое лицо абдерита.
     - Ты о Клеодуле? Да, он мне нравится, и я наверно соглашусь стать его
возлюбленным.
     - Так, значит, вот о каком предложении шла речь?
     Юноша лениво усмехнулся.
     - Ты пойми, Лиофар, - он положил руку на бедро  любовника,  -  ты  не
можешь содержать меня достойно, а он богат и с ним я не буду знать никаких
лишений. Смотри, что он подарил мне сегодня.
     Педарит продемонстрировал перстень с изумрудным  цветком  удивительно
изящной работы.
     - Ты ведь не можешь делать мне таких подарков.
     - Не могу, - согласился горшечник.
     - Поэтому я и ухожу  к  нему.  Ты  сам  говорил,  нужно  наслаждаться
жизнью, пока молод.
     С  этими  словами  Педарит  поднялся  и  пошел  прочь.   Ошеломленный
горшечник остался сидеть на примятой траве. Он смотрел на мутную  реку,  а
потом заплакал.
     Отвергнутая любовь вселяет в сердце печаль.


     Их встречу нельзя было назвать теплой. Слишком  многое  лежало  между
ними. Но сейчас каждый из них был нужен  родине  и  это  заставило  прежде
непримиримых противников сесть за одну сторону стола. Что они  и  сделали,
отвесив взаимный поклон.
     Очень легко поссориться,  неимоверно  трудно  помириться.  Друзья  их
понимали это и потому взяли на себя роль посредников. Они не спорили - для
споров не было времени - и оба без возражений явились на обед  в  пританей
[здание, в котором собирались на общественную трапезу пританы, члены буле,
исполнявшие текущие государственные обязанности; обед в пританее  считался
для афинянина высокой почестью].
     Теперь они сидели рядом, ловя на себе косые  взгляды  окружающих.  Но
они не хотели дать толков к пересудам. Одинаково не доев мясо с миндалевой
подливой, оба встали со своих мест и вышли.
     По-прежнему  не  говоря  ни  слова,  они  пересекли  город,  миновали
городские ворота и направились  по  Священной  дороге  в  оливковую  рощу.
Усевшись под одним из деревьев, они внимательно посмотрели  в  глаза  друг
другу.
     - Я не уверен, что рад видеть  тебя,  -  сказал  тот,  что  был  чуть
помоложе.
     - А я вернулся сюда не для того, чтобы доставить тебе радость. Хочешь
ты этого или нет, тебе придется смириться с моим присутствием, Фемистокл.
     - Я знаю, Аристид...
     Так встретились два виднейших политика Афин Аристид и Фемистокл.  Вот
уже более двадцати лет они стояли по разные стороны  баррикад,  поочередно
одерживая верх.
     Аристид  был  богат,  а  главное,  знатен.  Последнее  обстоятельство
открывало перед ним большие возможности. Аристократ по рождению,  Аристид,
естественно, возглавлял партию аристократов. Он как нельзя лучше  подходил
для этой роли. Он был храбр, щедр и очень честен. Столь честен,  что  даже
заслужил прозвище Справедливого.  Никто  и  никогда  не  решился  обвинить
Аристида в том, что он хоть раз  использовал  свое  положение  для  личной
выгоды.
     В нем рано обнаружились задатки крупного политика.  Он  обладал  теми
качествами, которые импонируют  и  толпе,  и  личности.  Его  заметил  еще
великий законодатель Кимон и сделал своим другом Мильтиад.
     Но даже поддержав  демократические  перемены,  в  душе  он  оставался
аристократом в высшем смысле этого слова. Ему претила  страсть  к  наживе,
вспыхнувшая вдруг у афинских граждан. Он брезгливо наблюдал  за  тем,  как
крикливый охлос рвется  к  власти.  В  глубине  души  он  порой  завидовал
спартиатам, создавшим  державу  рыцарей.  Он  и  сам  был  таким  рыцарем,
служащим отчизне не ради корысти, а за совесть.
     С другой стороны он сознавал, что  легко  быть  бессребреником,  имея
вс