Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
е, - что увидел, войдя в комнату, была наша бывшая
машинистка. Она уволилась в прошлом году, и с тех пор я ее не видел. Звали
мы ее "мадам Смерть", такая была сухая, прямая и желтая. Сейчас она сидела
на стуле, высоко подняв голову, и смотрела в какую-то точку на обоях.
Увидела меня и чуть повела головой - это значит поздоровалась.
Меня усадили рядом с ней и повторили, что я понятой. Я сел и начал
смотреть.
Арестовали нашего завхоза. Это был казах средних лет - скуластый,
крепкий, лысый, кривоногий (кавалерист). Директор считал его пройдой,
ловкачом, подозревал, что он крадет у Клары экспонаты и пьет наш спирт, -
наверно, так оно и было. Но арестовывал его НКВД. Когда мы вошли, обыск уже
кончился. Орудовали двое - штатский и военный. Штатский сидел и писал,
военный рылся в сундуке и вытаскивал какие-то тряпки и коробки. Арестованный
сидел в углу, и лица его я не видел, только слышал, как иногда поскрипывал
его стул. Один раз он еще спросил:
- Слушайте, в чем же дело? И штатский ответил:
- Да вы сами, наверно, знаете.
Тот, кто меня привел, тоже военный, куда-то ушел и возвратился со
второй женщиной. Было темновато, и я не сразу узнал Зою Михайловну. Увидев
меня, массовичка дернулась назад и хотела что-то сказать, но штатский
приказал: "Садитесь". Она села, и тут стул под завхозом прямо-таки взвизгнул
по-собачьи.
- Зоя Михайловна, - крикнул он, - но вы же знаете, я вам ведь все...
Штатский поднял голову и спокойно сказал:
- А ну замолчать!
И опять застрочил. Кончил писать, вынул портсигар, закурил, откинулся
было на спинку кресла, но сейчас же встряхнулся и спросил военного:
- Ну, что там у тебя?
Тот сгреб с пола тряпки, обеими руками запихал их кое-как в сундук и
встал. Штатский кивнул ему на стену, военный подошел и стал снимать
фотографии. Штатский докурил папиросу и взялся за стопку книг. На столе
лежал роман "Страшный Тегеран", фотосправочник и попавшие неизвестно откуда
и как к завхозу "Вопросы ленинизма" - пухлый, растрепанный том в красном
переплете. Фотосправочник штатский пустил веером, а зато в "Вопросы" он так
и впился. Книга была старая, читаная-перечитанная, с массой подчеркиваний,
восклицательных и вопросительных знаков на полях, с какими-то отметками.
Очевидно, кто-то, готовясь к зачету или к докладу, много дней штудировал это
издание. Мне показалось, что у штатского даже пальцы дрогнули и глаза
загорелись охотничьим огнем, когда он увидел, что такое ему попалось.
- А ну-ка, - сказал он мне тихо и взолнованно, протягивая руку, -
пишите на обложке: "Изъято при обыске". Дата и ваша подпись.
Я взял ручку и понял, что кто бы эту книжку ни читал, что бы он здесь
ни отчеркивал или ни подчеркивал, а отвечать за все и на все придется только
завхозу. "А что вы хотели сказать, - спросят его, - подчеркивая вот именно
это место? А почему именно здесь у вас восклицательный знак? Объясните
следствию".
И попробуй-ка объясни! Понял это и завхоз. Когда я взял ручку, он
заскрипел и закричал:
- Да это не моя, не моя. Это я на чердаке нашел. Здесь раньше студенты
жили. Вот и Зоя Михайловна...
- Отстаньте, - сухо отрезала Зоя Михайловна и отвернулась.
Я расписался и положил книгу на стол. Вдруг все сразу задвигались и
обернулись к двери: вошел седой румяный военный в плаще. Я сразу же понял,
что вот это и есть главный обыскивающий. Понял это и завхоз. Он вскочил и
закричал:
- Товарищ начальник, за что же?
Но ему надавили на плечи, и он послушно сел. А начальник не спеша
прошелся по комнате, подошел к столу, заглянул через плечо штатского в акт,
о чем-то спросил его вполголоса, кивнул головой и подошел ко мне.
- Ну как, товарищ ученый, - спросил он весело. - Что у вас в музее
новенького? - Он засмеялся. - Ну, как же ничего? А змей-то? Весь город
теперь к ним валит, - повернулся он к Зое Михайловне. - Моя дочка вчера
целый день покою не давала: пойдем в музей да пойдем в музей, ты скажешь,
тебе его покажут. Да никакого там змея нет, говорю. Плачет, не верит.
- Я тоже музейный работник, - обворожительно улыбнулась ему Зоя
Михайловна.
- А-а! - быстро взглянул на нее начальник, вдруг повернулся к
обыскивающим и спросил: - Ну, как у вас, все?
Штатский ему что-то ответил и что-то спросил.
- Обязательно! - сказал начальник. - И вот товарища с собой пригласите,
он в этом доме живет, он вам покажет.
Военный положил последнюю фотографию на край стола и сказал мне:
- Пошли на чердак.
Мы вышли из комнаты, прошли по длинному коридору и остановились около
стены. Отсюда поднималась узкая деревянная лестница на чердак. В коридоре
было темно и сыро, по крыше звенел дождик. Военный засветил фонарик - и
стали видны узкие грязные ступеньки и поломанные зеленые перила.
- Я пойду первый, - сказал он мне и бойко вбежал на первые ступеньки.
Но вдруг зашипел и куда-то ухнул. Что-то треснуло.
- Чччерт, - выругался он.
Я вбежал на ступеньки, подал ему руку и помог подняться: оказалось, что
он провалился по колено между ступеньками. Когда я подымал его, он посмотрел
на коленку, потряс рукой - гвоздем порвало мякоть - и вдруг к превеликому
моему удивлению пустил меня матом.
- Что же вы, мать вашу... - спросил он свирепо/не предупреждаете? Я
пожал плечами.
- А откуда я знал?
- Откуда ты знал, - передразнил он и облизал большой палец. - Все
притворяетесь?
Я молча сунул ему фонарик. Он взял его, захромал вверх, я за ним.
Влезли на чердак.
- Ну, - сказал он, останавливаясь на пороге, - где тут что?
Показывайте.
В лиловом пятне света навстречу нам выплывали какие-то рогатые тени,
показался, как будто вынырнул из глубины океана, огромный черный сундук с
металлическими затворами и зелеными пятнами плесени. Навстречу качнулось
разбитое трюмо, и я увидел в его туманном свете наши отражения и тьму сзади.
- Ну, где тут его вещи? - спросил он меня. Я ответил, что не знаю.
- Тут живете и не знаете? - выругался он и взмахнул рукой.
Необычайное спокойствие овладело мной, я как-то свысока даже поглядел
на него и сказал:
- Осторожно, дурак, опять провалишься. Он дико посмотрел на меня,
открыл было рот, но вдруг, хромая, резко отошел от меня и подошел к комоду.
С великим трудом вырвал верхний ящик, набитый тряпками, и чуть не рухнул
вместе с ним.
- Его это? - спросил он, морщась.
Я ответил, что нет.
Он слегка покопался в тряпках, рванул было второй ящик, но тот не
поддался. Тогда он вдруг попросил:
- Слушайте, а ну-ка тот чемодан?
И так как в его голосе уже не было угрозы, а кроме того, он хромал и
кровоточил, я подошел к рогатой пирамиде из сломанных стульев, вырвал из-под
низу чемодан и подал ему. Все, конечно, рухнуло, и поднялась такая пыль, что
мы оба сразу же задохнулись.
- Мать вашу... - сказал я.
- Да не тащите сюда, откройте там, - крикнул он мне, кашляя.
Я рванул замок чемодана, он не поддавался, я рванул еще, потом стал
коленкой (пропадай мои брюки!), начал выворачивать запор, но тут он мне
сказал:
- Да ладно, бросьте к черту. Потом постоял еще немного, поиграл
фонариком по углам и уныло сказал:
- Идем.
Когда мы вернулись, штатский на полу увязывал книги. Кипу фотографий
без рамок и с десяток писем он вложил в какую-то плоскую жестянку с пальмой
и верблюдом. Зоя Михайловна стояла около начальника и о чем-то ему тихо
рассказывала.
- Ну что? - спросил седой.
Мой спутник только махнул рукой. Штатский подал мне протокол и ручку и
сказал:
- Вот, пожалуйста, здесь.
Я расписался. Штатский засунул протокол обыска в планшет, кивнул
красноармейцам на связки книг и приказал завхозу:
- Пошли.
Я посмотрел на завхоза. Лицо у него было зеленовато-бледное, худое,
глаза провалились. И зелень и худоба эти были заметны даже при дрянной
электрической лампочке. Это был не особенно хороший человек - хвастун,
дешевка, пижон, и я, как и все, не любил его. Но, пришло мне в голову, вот
он сейчас шагнет за порог, и этим шагом окончится его жизнь.
Мне было не жаль его, и если бы он заплакал, я бы, вероятно,
почувствовал только отвращение. Но эта покорная обреченность, молчание это -
они были попросту ужасны. И вдруг завхоз поднял голову, посмотрел на меня и
слегка улыбнулся одной щекой.
- Ну что ж, ничего не поделаешь, - решил он печально и твердо. - Не
ругайте меня, хранитель с директором.
- Ну, пошли, пошли, - негромко и благодушно сказал седой и похлопал его
по спине.
Они ушли. Осталось четверо - я, Зоя Михайловна, седой военный и мадам
Смерть.
- Так, - сказал военный и прошелся по комнате. - Так! Я вас очень
попрошу - вас и вас, - он строго ткнул в меня пальцем, - никому ничего не
рассказывать, понятно? А лучше вообще не говорите, что были здесь, понятно?
- Понятно, - ответил я.
- Ну, конечно, конечно же, - воскликнула Зоя Михайловна и, перепутав
нас, одарила меня нежно-восторженным, чутким взглядом.
Мадам Смерть молчала, за все время обыска она не произнесла ни слова.
- Все, что относится к нашей работе, является государственной тайной, -
продолжал военный. - И разглашение ее карается очень строго. Понятно?
- Так точно, - ответил я. - Все понятно. Он недоверчиво покосился на
меня, открыл портфель, вынул палочку сургуча, веревку, печать, спички и
сказал:
- Идемте.
Я пришел к себе и бухнулся в кресло. Подумал, что надо бы хоть согреть
чаю, но вдруг как-то разом перестал чувствовать, думать, существовать.
Разбудил меня только телефонный звонок.
Я посмотрел - солнце уже затопило всю комнату, по вишням в саду веял
теплый ветерок, было полное утро.
Я встал и снял трубку. Говорил директор.
- Приходи сейчас же, - сказал он мне.
- Знаю, - ответил я.
- Откуда? - удивился он.
- Присутствовал.
Последовала небольшая пауза, а потом он приказал:
- Ну, иди.
Когда я вошел в кабинет, директор сидел за письменным столом и о чем-то
тихо разговаривал с Кларой. Увидев меня, они оба замолчали.
- Так как же это вышло? - спросил директор хмуро.
Я стал рассказывать и когда дошел до того, что поругался с военным,
директор усмехнулся и покачал головой.
- Все партизанишь? - сказал он горько. - Ну-ну! А Клара пропела:
- И надо было вам связываться.
- Ну а в чем дело, не знаешь? - спросил директор. - За что его?
Я пожал плечами и улыбнулся.
Он поймал мой взгляд и снова нахмурился.
- Как это для тебя просто, - сказал он, вздыхая, - ну, до чего же все
просто!
- Да не знает он, ничего не знает, - быстро сказала Клара и взглянула
на меня: "Молчи".
Директор тоже посмотрел на меня и нахмурился, потом отвернулся, снял
трубку и начал куда-то звонить.
- Пошли, - шепнула мне Клара. Мы вышли. На лестнице она вдруг
остановилась и взглянула на меня. Это был открытый, ясный, вопросительный
взгляд.
- Ну что, Клара? - спросил я. - Что, дорогая?
- Ничего, - ответила она громко и вдруг тихо спросила: - Мало вам было,
мало? Для чего вы их дразните, зачем это вам?
- Я их... - начал я, да так и не окончил. Ведь и в самом деле
получается, что дразню. Я-то стараюсь пройти тихо-тихо, незаметно-незаметно,
никого не толкнуть, не задеть, не рассердить, а выходит, что задеваю всех -
и Аюпову, и массовичку, и того военного. И все они на меня кричат, хотят
что-то мне доказать, что-то показать. А что мне доказывать, что мне
показывать, меня просто нужно оставить в покое!
"Товарищи, - говорю я всем своим тихим существованием, - я археолог, я
забрался на колокольню и сижу на ней, перебираю палеолит, бронзу, керамику,
определяю черепки, пью изредка водку с дедом и совсем не суюсь к вам вниз.
Пятьдесят пять метров от земли - это же не шутка! Что же вы от меня хотите?"
А мне отвечают: "История - твое личное дело, дурак ты этакий. Шкура, кровь и
плоть твоя, ты сам! И никуда тебе не уйти от этого - ни в башню, ни в
разбашню, ни в бронзовый век, ни в железный, ни в шкуру археолога". - "Я
хранитель древностей, - говорю я, - древностей - и все! Доходит до вас это
слово - древностей?" - "Доходит, - отвечают они. - Мы давно уже поняли,
зачем ты сюда забрался! Только бросай эту муру, ни к чему она! Слезай-ка со
своей колокольни! Чем вздумали отгородиться - пятьдесят пять метров,
подумаешь! Да тебя и десять тысяч не спасут".
Конечно, я сейчас здорово упрощаю весь ход моих мыслей: делаю все ясным
и четким. Тогда ничего этого, понятно, не было и не могло быть. Но вот то,
что я крошечная лужица в песке на берегу океана, это я чувствовал почти
физически. Вот огромная, тяжело дышащая, медленно катящаяся живая
безграничность, а вот я - ямка, следок на мокром песке, глоток холодной
соленой воды. Но сколько ты его ни вычерпывай, а не вычерпаешь, ведь океан
тоже здесь.
Я стоял против Клары и не знал, что сказать, молча смотрел на нее. А
она вдруг улыбнулась, дотронулась до моей руки и очень певуче, медленно
произнесла:
- А что, если я влюблюсь в вас, хранитель? - хохотнула и убежала.
"Да, - подумал я, - не надо было мне приезжать сюда с раскопок, ведь
чувствую, чувствую, что этот день так не кончится, что-то еще обязательно
произойдет".
...Так оно и вышло.
Прибежала вдруг старуха- казашка.
- Иди, иди, пожалуйста, вниз, - сказал она, - иди канцеляр.
- Да в чем дело, - спросил я, - что такое?
- Иди, пожалуйста, скорей, - повторила сторожиха.
Я пошел. Дверь канцелярии была заперта, пришлось стучаться. Отперла
массовичка. В комнате были люди: Клара, кассир - молодой, крепкий казах в
своей постоянной кожаной куртке и крагах, контролерша, крошечная
старуха-татарка, еще кто-то из обслуги музея.
Все они столпились вокруг большого епископского кресла. На кресле
сидела девочка. Была она худенькая, русенькая, с тощими острыми косичками, в
старом, линялом, стираном-перестираном розовом платье. Она сидела и теребила
платочек. Все молчали. В комнате царила тяжелая, отвратительная тишина. Я
взглянул на Клару.
- В чем дело? - спросил я. Никто не ответил.
- Вот эта девочка, - вдруг громко сказала массовичка, - выдает себя за
племянницу товарища Сталина.
Этого я, конечно, никак не ожидал.
- То есть как? - спросил я ошалело и посмотрел на девочку.
Она не шелохнулась, только крепче стиснула узелок.
- Прошла без билета, - объяснила мне массовичка. - И когда контролерша
ее остановила, она сказала, что она племянница товарища Сталина и он
разрешил ей ходить во все музеи и театры бесплатно.
Только этой идиотской петрушки мне и не хватало", - подумал я и
наклонился над племянницей Сталина.
- А у вас есть какой-нибудь документ, девочка? Она не ответила, только
платочек в ее руке хрустнул - в нем была какая-то твердая бумажка (судя по
размеру, чуть мелочишки - десятка, на неделю, может быть, хватит).
- А когда ее спросили документы, - вдруг прогремела массовичка, - она
ответила: "Мы наши документы не всем показываем".
Я даже рассмеялся, настолько это было хорошо. Молодец девчонка! Нашла
правильные позывные.
В кабинете наступило молчание. Я стоял и думал, что же мне делать,
потом снова наклонился над девочкой.
- Вы сами-то не Алма-Атинка? - спросил я. Она молчала.
- Учитесь где-нибудь? Приехали к кому-нибудь? Ищите работу? - осторожно
спрашивал я.
- Да что вы... - начала Зоя Михайловна, но Клара вдруг повернулась и
так взглянула на нее, что она не договорила.
- У одних служила, - ответила девочка, - но они мне ничего не давали,
не одевали, я ушла.
И только она сказала это, как лицо у нее стало сразу мокрым от слез.
- Ну, ладно, ладно, - сказал я сурово. Подошел к столу, налил ей полный
стакан воды и сунул под нос. - Пей!
Она покачала головой.
- Пей, пей! - повторил я и вдруг увидел, как затряслись ее тоненькие,
перевязанные красными тряпочками косички, как заходили ее острые лопаточки.
- Пей и иди, - сказал я. - Вон сколько людей собрала!
И тут она вдруг заревела во все горло. Кто-то громко вздохнул. Я встал
и отворил ей дверь.
- Иди!
- То есть как? - громко заговорила массовичка. - Как?.. Послали уже за
милиционером. Товарищи, что же вы молчите? Что же такое делается? Девочка, а
ну-ка, ну-ка...
- Да замолчите вы, - сказал я тихо. - Клара Фазулаевна...
Но их обеих уже не было. В окно я видел, как Клара вывела девочку на
крыльцо, раскрыла свою сумочку из серебряных колец, сунула девочке что-то в
руку. Девочка взяла, взглянула на нее каким-то быстрым, зверушечьим взглядом
и вдруг скатилась со ступенек. Я отошел от окна.
- Хорошо, - сказала массовичка. - Вот сейчас придет милиционер, что мы
ему будем говорить? Вот что вы ему скажете?
- Ничего, как придет, так и уйдет.
- Так все просто? - спросила она меня иронически.
- А как же, - ответил я. - Простое простого.
- А она?
- Ну что же она? Больной ребенок, и все.
- И все?
- И все, Зоя Михайловна, - ответил я очень твердо. - Все, до грошика! И
ничего больше тут нет.
- Послушайте же вы, - с каким-то даже горестным вдохновением взмолилась
Зоя Михайловна. - Да она, может, из семьи врага, у нее, может быть, вся
семья сидит. Вы слышали? Она служила там где-то в домработницах. Почему? Она
не похожа на домработницу. Судя по ее внешности, она... А как она себя там
держала?
Пришел милиционер - пожилой, усталый, простой человек в запотевшей
гимнастерке. Пришел и ушел, ничего не поняв и ничего не записав. Просто
неодобрительно покачал головой и ушел.
- Второй холостой вызов сегодня, - сказал он, - прямо с ума сошли люди,
от жары, что ли?
Меня вызвали в Наркомпрос. Передал мне вызов директор, специально
позвонил, чтобы я зашел к нему в кабинет, дождался, когда все уйдут, и
только тогда сообщил, что меня хочет видеть замнаркома товарищ Мирошников.
Предупредил, чтобы я ни в коем разе не опаздывал. Товарищ Мирошников только
что пришел из армии и все вопросы понимает по-военному - четко, ясно, точно,
расхлябанности не терпит, растяп ненавидит. И еще директор мне посоветовал
лишнего не трепать, да и вообще (тут он сделал какой-то вихрастый жест) не
быть уж слишком умным. Я улыбнулся.
- А тут и полсмеха нет, - сурово обрезал меня директор. - Индюк
мудрил-мудрил, да и в суп попал. Ты знаешь эту историю?
- Знаю, - ответил я.
- Ну вот. А так не бойся, он человек справедливый. Только вот такие
штучки (опять тот же жест, но уже около головы) ты брось. Понял? Ну, иди.
Я пошел.
Замнаркома меня принял сейчас же, хотя и был занят: разговаривал по
телефону. Был он высок и плечист, с аккуратно подстриженными усами, и ими ли
или еще чем он очень напоминал тот большой поясной портрет, что висел над
его столом. Во всяком случае, хотел напоминать. А вообще-то это был
рыжеватый мужчина, веснушчатый, медлительный, уже, пожалуй, склонный к
полноте, но еще никак не полный. Когда я вошел, он скосил на меня глаза и
кивнул на диван. Я сел.
- Хорошо, - сказал он в телефон, - я тебе еще звякну. Ты что, у себя
будешь? Хорошо! Вот и он как раз.
Он положил трубку и позвонил. Вошла секретарша.
- Ту мою папку, - попросил он. И, когда