Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
грубо. - Что тут попусту языком теперь трепать. Было не было, на
том свете разберут. Не было бы, так не взяли бы. - И он выдернул из земли
вилы, положил их на плечо и пошел от меня. Пока я смотрел ему вслед, ко мне
подошел Корнилов.
- Что это он? - спросил Корнилов. Я не ответил. Корнилов покачал
головой и усмехнулся.
- Вилы зачем-то таскает с собой. Рабочие рассказывают: пошли вчера
гулять с гармошкой, ну с бабами, конечно, а он по кустам крадется с вилами и
топором, а через плечо мешок.
- А топор-то зачем? - спросил я.
- А вилы зачем? Шут его знает, зачем топор, небольшой такой, говорят.
Не топор, а топорик, ну знаете, сучья обрубать.
- Странно, - сказал я, - очень странно...
И еще одно происшествие крепко запало мне в память. То есть само по
себе оно ровно ничего не значило, так, мелочь, смешной анекдот. Но я его
запомнил потому, что тогда я в последний раз увидел Потапова именно таким,
каким он был в первый день нашей встречи в те часы, когда мы сидели под
яблоней и толковали об археологии, саранче и судьбах мира.
Два дня до этого я провел в городе, возвратился рано утром на казенной
машине и первое, что увидел, вылезая около правления, была спина Потапова. С
лопатой через плечо он стремглав несся вверх по дороге.
- Иван Семенович, - крикнул я ему в спину, - подожди, милый человек,
куда ты так разогнался, эй!
Он обернулся и зарычал.
- К дураку твоему бегу, дурак-то твой что натворил, он кости чумные
раскопал! Там сто лет пропащий скот закапывали, а он всю эту заразу вытащил
и скрозь, скрозь по саду разбросал. Вот если бабы узнают!
И побежал дальше. Я догнал его уже у самой ямы. Картина предстала мне
очень выразительная. Яма была большая, четырехугольная, полная до краев
каким-то косточным крошевом. Рабочие молча стояли вокруг. Корнилов держал в
руках кость. Рядом на траве лежала огромная куча костей - белых, желтых,
черных. Потапов шпынял их сапогом и шипел:
- И чтоб сей минут, сей минут! Чтоб ни косточки! Ах ты ученый! - и с
размаху вонзил лопату в эту груду.
Через час под яблонями уже ничего не осталось. И только раз Потапов
оторвался от работы: это когда Корнилов вдруг швырнул заступ и, что-то
бормоча, сердито пошел прочь.
- Ах, бежите, - загремел ему вслед Потапов. - Барин! Белые ручки
напаскудили, а работать не хотят. Ах, барин!..
Но тут я его толкнул, и он замолчал.
- А он у нас точный барин, - сказал молодой парень. - Работать никак не
любит, только показывает, где копать. Вот они, - и он показал на меня, -
сразу видно, без дела сидеть не будут, а наш ученый...
И тут Потапов мне рассказал, что же произошло. Он выделил Корнилову
дополнительно для каких-то особых работ по его просьбе еще пятерых парней.
Корнилов привел их в сад и приказал раскапывать тот самый холм, что старик
пометил стрелкой "Копать тут!", а сам ушел пить чай в колхозную столовую. В
этот день ничего не выкопали, а наутро в сторожку Корнилова ворвались два
парня, и у одного в руках были сухие турьи рога, и у другого обломок
древнего глиняного светильника. Оказывается, срыв холм, землекопы наткнулись
на кости. Эти турьи рога и светильник лежали сверху. Корнилов, который лежал
на топчане в одних трусах и майке, вскочил и, как был, пронесся к месту
раскопки. Яма почти до самых краев была полна костным крошевом: рога,
лопатки, позвонки, ребра, черепа - овцы, лошади, свиньи. Увидев свиной
череп, Корнилов схватил его и, поднимая над всеми, как фонарь, заорал:
- Доисламский период, друзья! Усуни. Шестой век! Копайте дальше! Ура!
- Вот ведь какой дурак! - сказал Потапов, дойдя до этого "ура". -
Золото он нашел!.. Да раньше, доведись у нас в станице... Эх, научники!
Он был так возмущен, что не мог ни одну фразу договорить до конца,
только фыркал и махал рукой.
- Ладно, Иван Семенович, - сказал я мирно. - Ладно! Конечно, сейчас это
нам ни к чему. Но вообще кость в раскопках - это вещь.
Он посмотрел на меня и усмехнулся.
- Вещь! Да я, знаешь, сколько этой вещи каждый месяц в город отвожу?
Вагоны! И что-то никто не интересуется ими. А ведь те же самые: коза, овца,
барашек. Так что же, не такая же кость? Интересно!
- Такая, да не такая, - ответил я. - Этим вот барашкам, что Корнилов
открыл, может, тысяча лет. Понял?
Потапов усмехнулся и что-то поддал ногой.
- Вот тоже наука валяется, - сказал он и поднял с травы что-то черное и
грязное, какой-то влажный ком земли. - Эй вы, артисты! Чего заразу
разбросали? - крикнул он парням. - Куда теперь это девать?
- А что это такое? - спросил я.
- Чурка! - ответил он презрительно. - Столб тысячу лет назад тут стоял.
Столб! На столбе мочала... Он нагнулся, поднял чурку и размахнулся, чтоб
пустить ее под откос.
- Стой! - сказал я, перехватывая его руку. - Дай-ка я посмотрю.
Это был срез бревна - очень ровный, только слегка подгнивший по краям.
Сердцевина же сохранилась полностью.
- Вот что, - сказал я. - Это я заберу. Пойду сейчас к реке и отмою.
- Иди, - сказал Потапов сердито. - Вещь! Иди! Мой! Вещь! Иди!
И пошел, сердито бормоча и размахивая руками. Но, дойдя до дороги,
вдруг остановился и крикнул совсем иным тоном - ясным и добрым:
- Слышь! Отмоешь свою вещь, чай пить приходи! И своего чудака-мученика
приводи, а то совсем отощал, пока тебя не было. Вещь! Ах ты!.. Вещь!
А для меня эта чурка и впрямь была самой настоящей вещью. Несколько лет
тому назад мне в руки попала книга "Занимательная метеорология". Уж не
помню, кто был ее автором, но одна глава заинтересовала меня чрезвычайно.
Древесина, писалось в книжке, является очень точным документом, она
свидетель всех земных и небесных сил, проявившихся за период роста дерева.
Засухи, ливни, суховеи, большие пожары, слишком суровая зима, слишком жаркое
лето, солнечные пятна, изменение климата, отход Гольфстрима, ледяная
арктическая блокада (и такое было в жизни нашей планеты) - словом, все-все,
что пережила земля и увидело небо, все это фиксируется и хранится в туго
свернутой ленте годового кольца.
Помню, как тогда меня, ученика восьмого класса, поразила эта связь
всего со всем. Я подумал: а может быть, это только начало, и гораздо более
тонкие, непрослеживаемые нити соединяют космос и сосну, куст орешника и
созвездие Ориона? Кто знает, какие затмения, северные сияния, происхождение
кометы, вспышки новых звезд прочтут наши потомки по доске, скажем, старого
шкафа, стащенного с чердака. Может, и все звездное небо зашифровано там! Я
так был захвачен этим, что стал искать специальную литературу и узнал еще
больше.
Я узнал, что кольца деревьев указывают на какую-то пульсацию климата,
на какие-то циклы жизнедеятельности планеты, не совпадающие ни с периодом
солнечной активности, ни с чем иным. Что-то неведомое случается с землей
через каждые десять, через каждые тринадцать, тридцать пять лет, и все это
складывается в мощный столетний цикл. Он тоже прослежен - узнал я - в
течение трех с половиной тысячелетий на кольцах гигантской секвойи из
Калифорнии.
Вот бы сделать такую таблицу и для наших широт!
Я носился с этой идеей целый месяц, а потом как-то забыл о ней и
вспомнил только через десять лет. На чердаке музея хранилось несколько
отличных спилов с тянь-шаньских сосен. На одном из них было двести семьдесят
пять годичных колец, другие были моложе, но тоже очень старые. Я поговорил
об этом с директором и он мне привел дендролога, совсем еще молодого
человека, футболиста и баскетболиста, в майке и с жестким ежиком на голове.
Исходя из нашего материала, он составил сравнительную (судя по толщине
колец) таблицу влажных и засушливых годов в районе города Алма-Аты за двести
пятьдесят лет, и мы выставили ее в музее.
Однако дендролог не был доволен.
- Двести пятьдесят лет? Что это? - говорил он. - Современность! Вот
если бы узнать, какой здесь был климат тысячу лет тому назад. Неужели в
курганах ничего нельзя найти? Ведь бывают там какие-то деревянные
подпорки...
Никаких подпорок в курганах, конечно, не бывает, но вот один отпил, и,
может быть, даже именно тысячелетней давности, все-таки оказался в моих
руках.
Внизу у реки я тщательно отскреб чурку от грязи, промыл ее несколько
раз и положил сушиться. А сам пошел по берегу смотреть валуны. Здесь их было
превеликое множество, как будто целое стадо - красных, зеленых, синих,
аспидно-черных - приковыляло сюда с гор и, добравшись до песка, застыло в
разных позах: кто повалился на бок, кто заполз под кусток, кто по колено
зашел в реку, подставляя горбатую спину солнцу и ледяным брызгам. Один самый
длинный черный валун с узкой хищной мордой поднялся на дыбы и замер так в
нелепой позе, похожий на только что вылезшего из берлоги перезимовавшего
медведя.
Вот около него через час с чуркой в руках и застал меня Корнилов.
Посмотрев на меня, он засмеялся и легко сбежал по тропинке. На нем был белый
костюм, плащ, переброшенный через плечо.
- Ну как Потапов? - спросил я. Он опять засмеялся.
- А что Потапов? - ответил он. - Эти злые и нервные мужики, писал
где-то Чехов, - удивительно верно подмечено! Удивительно! Вот и этот такой
же: накричит, наплюется, а потом ходит и качает головой: "Эх, неладно
получилось". Ведь это он меня за вами послал: "Хранитель обиделся, с чуркой
на реку побежал". - Он засмеялся. - Нет, в самом деле, что за чурка-то?
Он наклонился, поднял ее и стал рассматривать.
- Но ведь нет на ней ничего, - сказал он удивленно. - Это попросту
кусок гнилого бревна, и все!
Меня коробил его тон, но объясниться, конечно, было необходимо.
- Видите ли, - сказал я, - с этим связана одна проблема, которая меня
когда-то очень интересовала.
И в нескольких словах я изложил ее сущность: годовые слои, возможность
получить картину температурного режима столетия, возможность сравнить ее с
данными летописей и документов.
Я говорил, он слушал меня и молчал. А потом вдруг пожал плечами и
спросил:
- Господи, ну как это у вас все вмещается? Черепки, чурки, Хлудов,
гражданская война... Господи, мне и с археологией-то одной и то не
справиться... Копаем, копаем - и ничего нет. А вы... слои!
И он засмеялся.
И вдруг бригадир пропал. То он ходил, бухтел, рассказывал,
поддразнивал, а тут вдруг как в тучку канул. Рабочие заметили это в первый
же день.
И вечером, после работы, Корнилов сказал мне:
- В самом деле, что это с Потаповым случилось? Сильно он задумываться в
последнее время стал.
- Войны боится, - ответил я. - Насчет детей думает. Это сейчас бывает с
людьми.
К Потапову я собрался вечером и пошел прямо через косогоры. Быстро
темнело, и я засветил фонарь. Собирался дождь. На горизонте несколько раз
вспыхивали бесшумные молнии. Тогда становились видными облака, дикие и
обрывистые, как те кручи, мимо которых я шел. Вскоре сделалось уж так душно,
что мне показалось, будто я заперт в узком и длинном сарае, накрытом мокрой
ватой. Дождь должен был хлынуть вот-вот. Я остановился на краю обрыва и стал
соображать, где же удобнее спуститься. Было уже так темно, что я не различал
дороги. Чуть не коснувшись лица, мимо меня пролетела длинная и бесшумная,
как кошка, ночная серая птица. И только я нащупал дорогу и начал спускаться,
как внизу в кустах ответно зажегся другой фонарик. Я остановился и два раза
описал рукой светящуюся дугу (глупее, конечно, ничего уж нельзя было
придумать), и другой фонарик проделал то же самое. Затрещали ветки, и я
увидел на фоне кустов, как при свете молнии внезапно появилась неподвижная
белая фигура. На секунду мне сделалось вдруг очень неприятно. Но тут вдруг
фигура засмеялась и голосом Софы сказала:
- Ну как хорошо, что я с вами встретилась. Ведь я заблудилась.
Здравствуйте, дорогой. - Она протянула мне руку. - А Михаила Степановича вы
здесь нигде не встречали?
- Нет, - сказал я.
- Вот незадача, вот незадача, - повторила она, глядя мне в лицо. -
Понимаете, испортилась машина, и как-то безнадежно, как-то совсем
испортилась. И вот пока он возился, я решила пойти пешком, да, видите,
запуталась, никак не могу найти дорогу.
Дорога была рядом, только надо было спуститься. Я сказал ей об этом.
Она опять засмеялась.
- Ну, значит, лешак водит, как говорил мой дед, - сказала она. - Вы
знаете, мой дед замерз около стены своей усадьбы. Дошел до нее, уперся в
стену спиной, сполз и замерз. - Она посмотрела на меня. - Он был помещик
Якушев. Слышали таких?
- Ну как же, - воскликнул я. - Так вот вы из каких!
- Да-да, - сказала она, - да, я из таких! Старый дворянский род.
Тем временем мы уже спустились и сошли, вернее, спрыгнули, на дорогу.
- Ну вот вы и на месте, - сказал я. - Но куда же вы шли? К машине
или... куда вас проводить?
- К Потапову, - сказала Софа. - Я хотела достать у него яблок для
посылки.
- Ну вот смотрите, как хорошо! - воскликнул я. - И я к нему тоже. Он
пропал куда-то, вот мы боимся, не случилось ли чего-нибудь.
Она поглядела на меня.
- А что же может с ним случиться? - спросила она осторожно и не сразу.
- Не заболел ли? - предположил я.
- Ах, не заболел ли! - воскликнула она. - Нет, не заболел. Сегодня
Михаил Степанович встретил его в городе, там они и сговорились насчет яблок.
- Она пошла и остановилась. - Знаете что, давайте спустимся на шоссе к
машине, посмотрим, что там стряслось, может, он зря возится. Может, нужно
просто поехать в город за помощью. Идемте-ка.
И, не дожидаясь моего согласия, она быстро пошла назад. И только мы
сделали с ней несколько шагов, как из-за поворота вылетела длинная желтая
машина, ширнула лиловым лучом по дороге, осветила нас, кусты барбариса на
обочине и вдруг резко, с визгом остановилась. Из машины выскочил Михаил
Степанович и бросился к нам. В кабине сидело еще два человека в серых
военных плащах.
- Ну, как, - спросила Софа, - все в порядке?
- Вроде, - уклончиво ответил Михаил Степанович, смотря на меня. -
Откуда вы, прекрасное дитя?
- Встретились по дороге, - сказала Софа, - тоже шел к Потапову.
- Так я был там, - ответил Михаил Степанович, - Потапов в городе.
"Когда же они тогда с ним сговаривались?" - подумал я, но ничего не
спросил.
- А вам, кстати, в город не нужно? - спросил меня Михаил Степанович. -
А то можем довезти.
- Нет, - сказал я, - в город мы ездим только по выходным.
В кабине что-то произошло, зашевелился кто-то из военных и не то
спросил, не то сказал что-то.
- Так мы вас довезем до вашего лагеря, - воскликнул Михаил Степанович,
- садитесь, садитесь!
Не могли они меня довезти до нашего лагеря, не было туда дороги, и они
отлично знали это. Я стоял, не зная, что предпринять, - все было странно,
очень странно.
- Поедемте, - ласково предложила, даже скорее попросила меня Софа и
слегка дотронулась до моего плеча.
- Поедет, поедет, - весело повторил Михаил Степанович и взял меня за
руку.
Мне стало вдруг очень не по себе. Черт знает, что хотели от меня эти
люди. Ясно было только одно: они совсем не то и не те, за кого себя выдают.
- Ну, прошу, - сказал Михаил Степанович уже без всякой улыбки.
В это время впереди нас мягко вспыхнули лучом фары, и другая машина,
черная и бесшумная, остановилась около нас. В ней никого не было, кроме
шофера. Впрочем, не походил на шофера человек, сидящий за рулем. Был он
маленький, очень тщедушный, с холодными серыми глазами и морщинами - две
глубокие складки прорезали его лицо. Он мимолетно, но зорко взглянул не
меня, потом молча перегнулся, протянул руку, отворил дверь кабины, тут я
увидел, что под плащом на нем мундир.
- Садись, - кивнул он Софе. И она сейчас же пошла к машине.
- Нет, ко мне, - приказал он, - а его в другую.
И тогда Михаил Степанович слегка подтолкнул меня, а один из военных
подвинулся и освободил мне место.
- В тесноте, да не в обиде, - сказал он улыбаясь. - Едем!
И мы поехали.
Мы молчали. Михаил Степанович достал из кармана портсигар и протянул
его мне. Я покачал головой.
- Тут недалеко, - успокоил он меня вполголоса.
Машина неслась по асфальтированному шоссе в город, но вдруг шофер
осадил ее, повернул руль, и мы нырнули на боковую дорогу. Я знал про эту до-
рогу только то, что она ведет к зданию, расположенному на противоположном
прилавке. Машина мчалась очень легко, дорога была асфальтирована, и свет фар
опять вырывал аккуратные кусты по обочинам дороги. Какие-то сторожевые
будочки, сторожевой гриб, поднятый шлагбаум, а около него лавочка и человек
на ней в военной гимнастерке. Здесь машина сделала поворот и понеслась уже
не вверх, а вниз. Мы въехали в широко открытые, большие деревянные ворота. Я
увидел двор, усыпанный белым песком, и в глубине большую каменную дачу с
застекленной террасой. Окна были освещены и плотно задрапированы.
Машина остановилась, завизжала проволока, и к машине не торопясь
подошла и остановилась огромная серая собака, похожая на волка. Михаил
Степанович обхватил ее за шею и сказал:
- Вылезайте.
Я вылез. Впереди меня очутился один из моих спутников. Он слегка
дотронулся до моего плеча и сказал, показывая на дом:
- Пошли.
Тут я впервые увидел его лицо - светлые глаза, аккуратно зализанные
волосы, тяжелые скулы. Второй мой спутник был высок, худощав, костист,
осыпан золотыми веснушками, рыжеволос. И хотя на первого, плотно и крепко
сбитого, он совсем не походил, ясно было, что оба они существа одной и той
же породы, оба одинаково подтянуты, чисто вымыты, ухожены.
- Пройдемте, - пригласил или приказал мне первый.
Пошли. Он впереди, я за ним, рыжий сзади. Он привел меня в большую
комнату с завешенным окном, письменным столом около него и книжным шкафом в
углу, выдвинул ящик стола, вынул оттуда кипу "Огонька", два-три номера
"Вокруг света", положил все это на стол и вышел, плотно закрыв дверь, и
сказал: "Только одну минуточку". Я постоял, посмотрел, потом перегнулся
через стол и поднял занавеску. Окно упиралось в забор и мощные ворота,
заложенные бревном. Между забором и окном не было ничего - белый песок, и ни
кустика, ни цветика. Я опустил занавеску, подошел к шкафу и стал
рассматривать книги. Впрочем, книга была только одна: Большая Советская
Энциклопедия в новешеньком зелено-красном переплете. И тут в комнату вошел
Михаил Степанович.
- Ну как, нравится вам у нас? - спросил он радушно. - Ведь вы, наверно,
по этой дороге никогда не забирались?
- Нет, - сказал я.
- Ну вот теперь поднялись и увидели, как живем! Садитесь, садитесь,
пожалуйста, курите. Этот дом сейчас пустует. Здесь живут иногородние
преподаватели Высшей пограничной школы, когда они к нам приезжают. Ведь и
сама школа рядом. Я преподаю в ней международное право, а Софа - моя
аспирантка. Я руковожу ее практикой.
- Ах вот как! - сказал я.
- Да, вот так. Да не стойте, садитесь. Вы же гость. - Он поглядел на
меня и улыбнулся. - Тут ведь вот какое дело. Да, стойте-ка, я сейчас принесу
стул и приду - поговорим.
Он вышел, аккуратно притворив дверь за собой. Пришел он только минуты
через полторы со ст