Охота на удава", - прочел я.
     "За последние дни в районе стана 6-й бригады  колхоза  "Горный  гигант"
участилась пропажа кур и кроликов. Колхозники знали вора,  но  на  глаза  он
показывался редко. 8 августа ребята из 6-й бригады играли в саду недалеко от
стана и заметили большую  змею.  Она  поднялась  до  первых  ветвей  яблони,
срывала яблоки и ела. Ребята догадались, что это удав, и  побежали  в  стан.
Колхозники вооружились веревками, длинными шестами, и когда пришли к указан-
ному месту, удава уже не было.
     Колхозники решили непременно изловить удава живьем",
     Я. положив газету на стол и посмотрел на  заместителя.  Он  поймал  мой
взгляд и улыбнулся.
     - Вот мы, - сказал он, - то есть редакция - и просим ваш музей дать нам
научную консультацию на тему: существует удав в природе или нет.  Но  только
точно, ясно, авторитетно, категорично. Понятно?
     - Да понятно-то понятно, - сказал я, переминаясь. - Но неужели это  вас
действительно интересует?
     - А как же? - опять очень весело удивился он. - Как же нас это может не
интересовать,  дорогой  старик?  Два  года  ползает  по  колхозам   какое-то
чудо-юдо, пугает народ, срывает работу, портит яблони, душит кур - возьмите,
возьмите эти вырезки, покажете в музее! - и никто ничего не знает. Так  кого
же просить навести ясность, как не республиканскую научную  организацию?  Но
если вы отказываетесь - хорошо! Тогда мы обратимся в филиал Академии наук.
     - Да нет, почему же, - пробормотал я. - Почему же мы  отказываемся?  Мы
совсем не отказываемся...
     - Ну вот, я тоже думаю, что не надо вам отказываться, - улыбнулся он. -
К тому же, материал интересный, необычный,  его,  конечно,  и  напечатают  и
перепечатают, но ясность нужна крайняя. Сами знаете, какое сейчас время, как
смотрят на паникеров.
     Знаю, знаю, ох как знаю...
     Я что-то пробормотал, взял заметку и пошел в  отдельный  кабинет:  надо
было обдумать все как следует. Подпись под машинописными строчками, что дала
мне   секретарша,   была:   "Д.   Никитич"    (следовательно,    понял    я,
Добрыня-змееборец). Но я сразу же узнал волшебное перо местного златоуста  -
Даниила Ротатора. (Так я и не знаю, фамилия это или прозвище.)
     "Тихи вершины Алатау, густы и темны леса его, -  писал  Д.  Никитич,  -
цветисты альпийские луга и полны чудесных плодов  яблочные  сады  предгорий.
Синяя птица прилетает в эти сады  из  Индии.  Она  гнездится,  эта  чудесная
странница небес - голубого цвета с голосом флейты, -  на  таких  недоступных
скалах, куда не ступала еще  нога  человека.  Никто  не  сумел  до  сих  пор
заключить в клетку синюю птицу! До недавнего времени она  была  единственным
индийским гостем, посетившим наш город. Но вот появился  и  второй  гость  -
молчаливый, таинственный и древний.  Несколько  лет  тому  назад  наш  город
посетил передвижной зверинец. В нем были львы и тигры, барсы  и  пантеры,  в
бассейне плавал нильский крокодил, а в отдельном  павильоне  жила  огромная,
похожая на дракона змея. Днем она спала, свернувшись чудовищными кольцами, а
ночью зеленые фосфорические глаза гада... (Колонка про эти  глаза;  про  то,
как удав гипнотизирует свои жертвы;  про  заклинателей  змей,  про  факиров,
полколонки про Саламбо и про ее возлюбленного питона и, наконец, колонка про
то, как ночью удав загипнотизировал сторожа и сбежал. Как  пришли  открывать
зверинец, сторож спал, растянувшись на каком-то ящике. Когда его растолкали,
он сказал, что его загипнотизировали, - а что скажешь иное?)... С  этих  пор
этот легендарный, библейский зверь поселился в яблочных  садах  Алатау.  Два
года он был неуловим и невидим. Но неделю тому назад бригадир шестой бригады
колхоза "Горный гигант" Иван Федорович  Потапов,  обходя  хозяйскими  шагами
свой участок..."
     Тут я разыскал незанятый телефон  и  вызвал  "Горный  гигант".  Подошли
сразу. Грубый мужской голос спросил, кого надо. Я ответил: Ивана  Федоровича
Потапова, бригадира шестой бригады.
     - Ну вот это я и есть, - ответил тот же голос. - Кто говорит?
     Я ответил:
     - Музей.
     - Ну и что? - спросил Потапов.
     Я сказал, что мы хотели получить от него кое-какие сведения.
     - Это какие же еще сведения? - спросил он почти враждебно.
     Я начал спрашивать его про удава: сам ли он его  видел  или  слышал  от
кого и есть ли в колхозе еще  кто-нибудь,  кто  его  видел?  Когда  все  это
произошло?
     Потапов слушал-слушал меня, а потом вдруг тихо спросил:
     - Командировочные получил?
     - Какие командировочные? - не понял я.
     - Какие? - крикнул он вдруг. - Золотые! Я вот про твои  дела  отпишу  и
сам приеду сдам  вам  в  контору,  тогда  узнаешь  какие!  Бездельник!  Черт
лохматый! "Подпишите  мне,  пожалуйста,  командировочную".  И  я-то,  дурак,
подписал, мать твою... - Он с размаху бросил трубку.
     Я постоял, посмотрел на секретаря-машинистку, почесал лоб -  ничего  не
понял - и поплелся к себе домой.
     Вот тут меня и поймал этот проклятый Родионов. Он сидел  на  лавочке  и
ждал. Около его сапог лежала на земле наволочка,  набитая  до  краев  чем-то
твердым и угловатым.
     "Уже на дом стали приходить", - подумал я и спросил:
     - Вы ко мне?
     - Так точно, к вам! - Он встал. - Мне сегодня сказали, что вы  в  музее
не будете. А у меня сегодня выходной. Я в горах живу.  Вот  я  и  осмелился.
Говорил он вежливо, но холодно и  важно.  И  вообще  он  был  весь  какой-то
подтянутый, с планшетом  на  бедре,  этакий  седенький  козлик,  с  бородкой
клинышком  и  строгими,  выжидающими  глазами.  А  сверх  этого  ничего:  ни
улыбочки, ни лишнего жеста. Парило вовсю, а на нем  был  бордовый  шерстяной
жилет и сапоги, на голове фуражка, на фуражке - малиновые "молнии".
     "Не отвязаться", - понял я и сказал:
     - Ну что ж, пойдем в комнату, - и толкнул  ногой  дверь.  (Она  у  меня
никогда не запиралась.)
     Он осуждающе взглянул на меня, но ничего  не  сказал.  В  комнате  было
прохладно и темно. (Директор мне пожертвовал китайские занавески и  жестяной
вентилятор, и он целые сутки повизгивал и чуть не прыгал по столу.)
     - Вы почтовый работник? - сказал я, подвигая старику  кресло  (кожаное,
поповское, с бесшумно взрывающимися пружинами).
     - Был, - ответил он, - сейчас  уже  на  пенсии,  работаю  счетоводом  в
кооперативе дома отдыха "Каменное плато".
     - А это что? Далеко от колхоза "Горный гигант"? - спросил я  как  будто
вскользь.
     - Да нет, рядом, - ответил он. - Они на прилавках, в саду, а мы  внизу,
через Алма-Атинку, у шоссе.
     - А вы там кого-нибудь знаете? - спросил я. -  Всех  знаете?  Бригадира
Потапова не знаете?
     Очень нехороший  был  у  меня  тон,  какой-то  напряженно  равнодушный,
выспрашивающий, фальшивый. Никак он не мог не заметить этого.
     - Это бригадира из шестой бригады? - спросил он. - Нет,  не  знаю.  Так
видеть много раз видел, а вот говорить что-то не приходилось.
     Я думал, что он спросит: а зачем мне нужен этот Потапов? Но  он  ничего
не спросил, только сидел смотрел на меня и ждал, "Вот черт", - подумал  я  и
спросил:
     - Что, змей у вас там, говорят, появился? Не удивляясь, он пожал  одним
плечом.
     - Да всякое говорят бабы. Я, откровенно говоря, не  прислушивался.  Мне
это все ни к чему. - Он наклонился над своей наволочкой. - Я вот  что  хотел
показать вам. Если разрешите, конечно...
     Вся эта сухость, равнодушие, строгий взгляд, издевательская  вежливость
и учтивость - все это взятое вместе походило просто-напросто на вызов. И  не
знаю, зачем я протянул ему статью.
     - Прочтите.
     Он опустил наволочку, полез в карман жилетки, вынул  пухлый  сафьяновый
футляр с золотыми инициалами, открыл, достал очки, надел,  потом  поднял  со
стола один лист и стал читать. Я смотрел на него.  Читал  он  внимательно  и
хмуро. Прочел один лист, положил его на стол,  взял  другой,  потом  третий.
Читал вдумчиво, не пропуская ни строки. Дочитал до конца все три листа, снял
очки, спрятал в футляр, щелкнул им, положил в карман и сказал:
     - Ну что ж, вполне художественно. Только вот про синюю птицу - зря, она
не голубая, а темно-синяя с отливами, как вороненая сталь. И поймать ее тоже
можно. Трудно, но можно. Я ловил. Это вы перемените. Это ведь дрозд,  только
зовут его - синяя птица. Так вот...
     Он снова нагнулся, размотал бечевку  на  наволочке  и  достал  довольно
большую игрушечную лодку с тремя гребцами на корме.  Лодка  была  черная,  а
фигурки - желто-палевые. Старик поставил игрушку  на  стол  и  посмотрел  на
меня. А я тоже смотрел на нее и думал: да где  же  все  это  -  и  лодку,  и
фигурки гребцов, стоячих, а не сидячих, - видел?
     - Позвольте, позвольте, - сказал я, - да  ведь  это  же...  -  Я  хотел
сказать: "Это же из музея игрушек", но почему-то осекся.
     Вот только тут  он  позволил  себе  чуть-чуть  улыбнуться,  вернее,  не
улыбнуться, а только слегка растянуть углы рта.
     - Узнали? - сказал он. - Точнейшая копия, могу сказать без хвастовства.
Вот вырезал и подношу музею! Дар Родионова. - И он слегка даже поклонился.
     - Спасибо, - сказал я ошарашенно. - Большое вам  спасибо,  но...  я  не
знаю... - Я в самом деле не  знал,  как  сказать  ему,  что  эта  игрушка  -
индийская или яванская джонка (даже не подлинник, а ремесленная копия) -  ни
на кой черт нам не нужна. Да ее и поставить негде, ни к одному отделу она не
подходит. - Но  только  я  не  знаю...  Мы  ведь  игрушки  не  собираем,  мы
республиканский музей.
     А он уже опять подтянулся, одеревенел и смотрел на меня сурово.
     - Не собираете игрушки? - спросил он любезно. - А вот эта, скажите? Это
тоже игрушка? - Он снова наклонился над наволочкой и поставил на  стол  одну
за другой несколько вещей: статую будды, позолоченную и раскрашенную -  алые
губы, голубые глаза, белый лотос в руке, потом золотого китайского дракона и
наконец узорчатую резную башню, похожую на винтовую  лестницу  с  карнизами,
перилами, узорной верхушкой, - все  это  было  сделано  чисто  и  точно  под
слоновую кость. Надо сознаться, что такие работы мне приходилось  видеть  не
часто.
     "Да, но делать-то с этим что? - тоскливо подумал я.  -  Ну,  будда  еще
туда-сюда - тут где-то рядом был буддийский монастырь, ну а все это..."
     - Так вы полагаете, что все это игрушки? - спросил Родионов.  Он  сидел
на стуле и не отрываясь смотрел на меня.
     - Да нет, не игрушки, - ответил я неловко. - Будду мы у вас  возьмем  и
оплатим...
     - Ну вот и та лодка тоже не игрушка, - отрезал он и  начал  собирать  и
засовывать  в  наволочку  все  свои  изделия.  -  Эта   лодка   мертвых   из
изобразительного музея Пушкина. Если вы археолог, то должны были ее  видеть.
Там даже фотографии с нее продают. Я по  фотографии  резал,  а  потом  ходил
сличать. А вы говорите игрушки!  Для  исторического  отдела  эти  игрушки  -
первое дело.
     Вот черт возьми, надо же, надо же так сесть в галошу! И главное: только
что он сказал про музей Пушкина, как я вспомнил, что ведь десятки раз  видел
я эту барку и даже знаю, где она стоит - по правую сторону от  входа,  возле
шкафчика с мумиями: мумия крокодильчика,  мумия  кошки,  голова  женщины  на
подставке, а рядом, в другом шкафу, на нижней полке  -  вот  эта  барка.  Но
доказывать или говорить что-нибудь, конечно, уже было ни к чему.
     - Так вот будду мы возьмем, - тупо повторил я.
     - Спасибо, не надо, - гордо  отрезал  он.  -  Пойду  через  парк,  кину
детишкам, пусть играют... Теперь вот какое дело...
     Он полез в планшет и вынул оттуда что-то большое, плоское, завернутое в
суровую тряпку, развернул тряпку, а под ней оказалась  пергаментная  бумага.
Развернул пергаментную бумагу  -  в  ней  оказались  три  небольших  осколка
сосуда: горлышко, - донышко и стенка. Все это было здорово  обточено  водой.
Но я сразу же узнал останки родной сестры  своей  корчаги.  "Ведь  притащит,
идиот, две или три такие цистерны, - в  "Горном  гиганте"  ими  все  участки
засорены, - и не повернешься, и не посадишь никого".
     - Откуда это у вас? - спросил я бессильно, вертя в руках обломки.
     - Из колхоза "Горный гигант" - ответил он спокойно. - Как  раз  из  тех
мест, где голубая птица поет и удав ползает.
     "Вот проклятый, - подумал я. - А ехать все равно придется". - Ну что ж,
приеду посмотрю, - сказал я, вздыхая. - Вы оставьте здесь это все,  я  потом
как-нибудь...
     Но он сидел, смотрел на меня так-то я невольно спросил:
     - Еще у вас чего-нибудь?
     Он вдруг молча наклонился, полез в  планшет,  достал  оттуда  сложенный
вчетверо лист ватмана.
     - Что это? - спросил я, не протягивая руки.
     Тогда он, сверкнув глазом, молча развернул, вернее распахнул, бумагу  и
положил ее передо мной на  стол.  Это  был  план.  Зеленым  карандашом  были
нанесены холмы, деревья, кудрявые кусты (так символисты изображали  облака),
а посередине прямоугольник с крупной надписью: "Копать здесь"
     - Ну и что здесь выкопаешь? - спросил я  уныло.  Он  сверкнул  на  меня
глазом и ответил.
     - Если копать по-умному, - это он подчеркнул особо, - то  большие  вещи
можно найти.
     - А именно, - спросил я, - корчаги? Никак не удавалось  мне  справиться
со своим голосом. Как ни хотел я говорить тихо и  спокойно,  не  получалось.
Старик посмотрел на меня и отвернулся.
     -  Разнообразные,  -  ответил  он,  коротко  опять  посмотрел  и  опять
отвернулся. - Два сосуда выкопаны, в правлении стоят, приезжаете заберите, а
здесь целый римский город можно откопать.
     - Даже  уж  римский?  -  улыбнулся  я.  -  Ну,  ну.  А  мне  ведь  было
по-настоящему совсем не смешно. Я понимал: эта новая идиотская  история  мне
будет стоить изрядно крови. От меня этот кладоискатель пойдет к директору, а
у директора пропадают спущенные еще с начала года кредиты на научную работу,
за неиспользованием их срезали в, прошлом году, срежут и в этом, а в будущем
так и совсем не предусмотрят: раз не  можете  освоить,  так  зачем  просить?
Директор был человек новый, в музее никогда  не  работал,  и  этот  свирепый
старик со своими планами, черепками, римским городом, закопанным где-то  тут
поблизости, здорово может закрутить ему голову. Он ведь не знает, что  такие
приходят в музей чуть ли не каждый месяц. Один приносит карту местности, где
зарыт клад Александра Македонского, другой  отыскал  в  подвале  чемодан  со
старыми бумагами,  а  в  них  оказалась  десятая  глава  "Евгения  Онегина",
отстуканная на машинке, третий пошел гулять в  горы,  и  там  за  ним  вдруг
погнался дикий человек, четвертый же... ну, вот этот четвертый сидит  сейчас
передо мной и свирепо глядит на меня. Он старый, восторженный дурак,  но  от
него скоро не избавишься. У  таких  мухоморов  не  поймешь,  чего  больше  -
ослиной настойчивости или восторженной петушиной злости.
     - Да почему же именно римский? - спрашиваю я уже вяло. -  Ну  пусть  бы
какая-нибудь Усуни или Саки, ну это еще туда-сюда,  а  римляне-то  как  сюда
попадут? Они-то вон где жили!
     Он усмехается. Я ему буду толковать про римлян! Так академик смотрит на
шарлатана, выдающего себя за профессора.
     - А что Александр Македонский воду из Сырдарьи шлемом черпал, вы знаете
это? - спрашивает он меня в упор.
     Этот проклятый Александр  Македонский!  Никуда  от  него  не  уйдешь  в
Средней Азии - он  проходил  везде,  произносил  афоризмы,  зачерпывал  воду
шлемом, зарывал сокровища в каждом холме.
     - Так ведь он же грек был, - кричу я, сорвавшись, - грек! Вы же слышите
- Ма-ке-дон-ский! Значит, грек, если Македонский. А потом, где Сырдарья, где
Алма-Ата? Есть разница?
     Он усмехается все тоньше, все презрительнее.
     - Никакой особой разницы. Обе в Казахстане. Сойдите вниз, взгляните  на
карту. А греки и римляне одной нации.
     - Это как же так? - спрашиваю я ошалело.
     - Да вот так, - отрезает он. - Античность!
     Ну что тут делать и говорить? Я только развел руками, но это-то вдруг и
вывело его из себя. Он даже фыркнул по-кошачьи.
     - Ну что, что вы на меня машете? - зло заговорил он. -  Махать  нечего,
если дело говорят. Там, коли хотите знать, уже находки  сделаны.  Пресса  об
них писала. Вам, как музейному работнику, первому надлежало бы знать.
     - Это про римскую монету, что ли? - спрашиваю.
     Он зло улыбается.
     -  Ага!  Римскую?  Признаете,  что  римскую?  Так  что  ж,  ее  нарочно
подбросили, что ли?
     - Да нет, зачем же, - вяло отвечаю я,  -  кто  ее  будет  подбрасывать?
Монета, вероятно, подлинная.
     - Ну и вот, - успокоенно кивает он головой.  -  Так  бы  и  говорили  с
самого начала.
     Тут и я засмеялся. Так уж это все хорошо получалось. Он  крыл  меня  по
всем швам!
     А история с монетой была такая: год тому назад (значит,  еще  до  моего
поступления в музей) республиканская газета поместила  на  четвертой  полосе
большую статью: "Казахстан был римской колонией?" Знак в  конце  был  чистым
кокетством. Автор статьи, профессор Института национальной культуры Столяров
никаких вопросов не ставил, а просто утверждал, и все. Утверждал же он очень
многое. Казахстан от Арала до Тянь-Шаня,  утверждал  профессор,  был  частью
римской провинции "Азия" ("остатки империи Александра Македонского"). Правил
этой провинцией римский наместник Сабанар; он впервые ввел в колонии  латынь
вместо  "бытовавшего  там  греческого  языка".  Случилось   это,   по   всей
вероятности, в двадцатых годах первого века нашей эры. На  западной  окраине
Алма-Аты, "в районе  нынешних  садов  и  огородов",  находился  тогда  центр
провинции  с  правительственными  зданиями  и  дворцом  губернатора.  Холмы,
тянущиеся вдоль улицы Дачной,  не  холмы,  а  "могилы  императорских  особ".
(Каких-каких?)   И   наконец,   заключал   он   перечень   своих   открытий,
"представляется  несомненным,  что  клинопись,  несколько   осложненная   по
сравнению с ассиро-вавилонской и персидской, была в ходу в Казахстане две  с
половиной тысячи лет тому назад".
     И обо всем этом поведала профессору римская монета, откопанная где-то в
огороде. Статья иллюстрировалась ее  перерисовкой.  На  одной  стороне  этой
монеты был изображен бюст бородатого мужчины "в обычном римском  шлеме",  на
другой - "фигура человека, освещенного лучами солнца". ("Ногами он  попирает
побежденные народы", - писал профессор.) Вокруг бюста шла  надпись,  которую
автор расшифровывает так: "Imp[erator] Cave[t] Elin[orum] Mu[ndum] S an a [b
ar] ", то есть "Император хранит мир эллинов Санабар". На  обратной  стороне
около фигуры человека была другая надпись:
     "Orines Mu[ndus]" - "Мир Востока", - и внизу непонятные буквы "Т. X. X.
Т.".
     Писалось далее, что  монета  эта  совершенно  уникальная.  В  Эрмитаже,
правда, имеется  динарий  этого  же  самого  Санабара,  но  надпись  на  ней
халдейская, а не латинская. Английский историк Суингем относит такие  монеты
к началу двадцатых годов первого века нашей эры. Кончал  профессор  призывом
ко всем научным учреждениям, археологам и краеведам произвести  раскопки  по
Дачной улице. Лет сорок тому  находили  монеты,  утварь,  золу,  столбики  с
орлами. Зола - следы кремации, орлы - знамя легионов.
     Так можно же предполагать, какие сокровища хранят эти холмы!
     Через два дня после этой статьи на  дачные  огороды  двинулись  люди  с
заступами и пятериками. И вскоре несчастные холмы выглядели так,  как  будто
на них выпустили стадо носорогов. Но  копались  не  только  любители.  (Ведь
боевые орлы отливались, из чистого золота и серебра - передавалось из уст в;
уста какое-то замечание профессора.) Вся десятая школа  -  самая  большая  в
городе - вышла сюда на субботник с лопатами. А однажды, проходя случайно  по
этой же улице, я встретил  Добрыню  Никитича.  Он  шел,  мудро  и  загадочно
улыбался. Это был пузатый, грузный старик в пенсне, кокетливый и  величавый,
с розовой лысиной и острым подбородком. В г