С этой  целью я написал  докладную записку  в Лондон, указав,  что  мы,
возможно,  зря тратим время  на дотошное  изучение  обслуживающего персонала
посольства.  Я  по памяти напомнил некоторые  старые  материалы, из  которых
следовало, что  начальник  отдела советской разведки по  Западной  Европе  в
середине 30-х годов завербовал  одного молодого человека, который только что
поступил  в министерство иностранных дел. Этот молодой человек происходил из
хорошей семьи и  получил образование в Итоне  и Оксфорде. Он оказывал помощь
советскому   разведчику  по   идейным  соображениям,  а  не  за  деньги.   Я
порекомендовал сопоставить эти данные со сведениями о дипломатах, работавших
в  Вашингтоне в  1944-1945 годах,  то есть  в период, к  которому относились
сведения об  утечке информации.  Я получил ответ от  Вивьена,  в  котором он
заверял меня, что эта сторона дела тоже имеется в виду. Однако из материалов
не  было видно, что  в  этом направлении  что-то  делается,  а  ошеломляющая
скорость, с которой начали  развиваться  последующие  события, показала, что
эта идея была относительно новой.
     Сопоставление  старых материалов  с  данными  об  утечке  информации  в
посольстве позволило составить список из шести имен, который был прислан нам
из Лондона  с сообщением,  что ведется  интенсивное расследование. В  списке
были  имена Роджера Мейкинса  (председатель комиссии по атомной  энергии.  -
Прим.  авт.),  Поля Гор-Бута  (возглавлял английскую информационную службу в
Америке. Впоследствии постоянный  помощник министра иностранных дел. - Прим.
авт.), Майкла Райта и  Дональда Маклина (можно было возразить, что Маклин не
учился ни в Итоне, ни в Оксфорде, и он в самом деле не  учился там, но  МИ-5
не придала особого значения этой детали, считая, что, по мнению иностранцев,
все молодые англичане  из хороших семей должны  учиться в Итоне и Оксфорде).
Этот список доставил Бобби Маккензи одну из счастливейших минут в его жизни.
Внимание Бобби привлек Гор-Бут.  Почему? Он учился в  Итоне  и Оксфорде;  он
поступил  в  министерство  иностранных  дел в  середине  30-х годов;  он был
знатоком  классической  литературы,  и  поэтому   псевдоним  "Гомер"  вполне
подходил к нему, а,  кроме того, имя Гомер по-русски созвучно  с именем Гор.
Что касается убеждений, то Гор-Бут был христианином и трезвенником. Чего еще
надо? Это была неплохая идея, и я надеялся, что она займет Лондон по крайней
мере на несколько дней.
     Берджесс собрал  свой  багаж и  уехал. В  последний  вечер мы обедали в
китайском  ресторане, где в каждой  кабине был репродуктор и играла  музыка,
которая помогала заглушать наши голоса. Шаг  за шагом мы обсудили весь план.
По прибытии в Лондон Берджесс должен  был встретиться  с  советским другом и
информировать его обо  всем. После этого, приготовив лист бумаги с указанием
времени и места встречи,  он должен был нанести визит Маклину в его кабинете
и передать ему  этот  листок.  Затем ему предстояло прийти  на эту встречу с
Маклином  и ввести его  в курс дела.  С этого  момента  я уже  отключался от
операции.  Берджесс выглядел расстроенным,  и я догадывался, что было у него
на душе.  Когда  на следующее утро я привез его на станцию, моими последними
словами, сказанными полушутя, были: "Смотри и сам не убеги".
     Осенившая  Маккензи идея в  отношении  Гор-Бута  не  произвела  особого
впечатления  на МИ-5.  Изучая свой  короткий список, они искали человека  из
ряда  вон  выходящего, который  меньше  всего соответствовал  обычному  типу
дипломата. Это был разумный метод, и в результате они поставили имя  Маклина
во   главе   списка.  Он  никогда   не  увлекался   светскими  развлечениями
дипломатического корпуса  и предпочитал общество независимых умов. В отличие
от него все  другие люди в списке удивительно  соответствовали нормам своего
круга.  Сообщив  нам  свои  выводы,  МИ-5 информировала нас,  что  Маклином,
вероятно, займутся, когда дело против него будет завершено. Тем временем ему
будет  закрыт доступ к некоторым документам министерства иностранных  дел, а
сам он будет взят под наблюдение. Два последних решения, принятые, видимо, с
целью  успокоить  американцев,  были  неразумными.  Но  я  не  видел  причин
критиковать их. Я  рассудил, что со временем они могут сослужить мне хорошую
службу в случае каких-либо неприятностей, и оказался прав.
     Тем не  менее, меня встревожила скорость, с которой развивалось дело, и
на следующей  встрече  с  советским  коллегой я предупредил  его,  что  надо
торопиться.  У  меня  оказался  также  предлог  написать  прямо   Берджессу.
Заведующий  транспортом  посольства  дважды  спрашивал меня,  что  делать  с
"линкольном" Берджесса,  который  тот  оставил  в  гараже.  Использовав этот
предлог,  я написал Берджессу, что, если он немедленно  не примет мер, будет
слишком поздно, потому что я отправлю его машину на свалку. Ничего другого я
сделать уже  не мог.  Однажды  рано  утром мне позвонил  по телефону Джоффри
Патерсон  и сообщил,  что только  что  получил ужасно длинную  телеграмму из
Лондона  с грифом  "Весьма срочно". Он отпустил свою секретаршу  на неделю в
отпуск, а лично  ему потребуется целый  день, чтобы расшифровать телеграмму.
Он  просил  прислать  ему в  помощь  мою  секретаршу.  Я  отдал  необходимое
распоряжение  и  присел, чтобы успокоиться.  Это наверняка  было  то  самое.
Попался  ли  Маклин  или  успел  скрыться?  Мне  не  терпелось  броситься  в
посольство и  самому помочь в расшифровке телеграммы.  Но,  несомненно, было
благоразумнее заняться своими обычными  делами, будто  ничего не  случилось.
Придя  в посольство,  я пошел в кабинет Патерсона.  Он  был  бледен. "Ким, -
прошептал  он,  -  птичка улетела". Я  изобразил  на  лице  выражение  ужаса
(надеюсь, мне это  удалось): "Какая  птичка? Неужели Маклин?" "Да, - ответил
он. -  Но  хуже того: Гай Берджесс бежал вместе с ним". Тут  уж мой ужас был
неподдельным...

ГЛАВА XII.

ИСПЫТАНИЕ.

     Бегство  Берджесса  вместе  с  Маклином  поставило меня  перед  роковым
решением. Еще  в  самом  начале, когда мы обсуждали план побега Маклина, мои
советские  коллеги  допускали,  что какие-либо непредвиденные обстоятельства
могут поставить меня в опасное положение. На этот случай мы разработали план
побега для меня, и  решение о введении его  в действие я должен  был принять
сам в случае крайней необходимости. Было ясно,  что  исчезновение  Берджесса
вызывало такую  необходимость, но была  ли  она  крайней? Пришлось  отложить
решение на несколько часов, чтобы успеть сделать два срочных дела. Первое  -
освободиться от всего  того,  что  могло скомпрометировать меня;  и второе -
прощупать настроение  в  ФБР,  так  как от этого могли зависеть детали моего
побега. В первую очередь нужно было избавиться от некоторых вещей, связанных
с моей  работой, но я решил, что это  подождет, так  как показалось бы очень
странным, если бы, услышав новость о Берджессе и Маклине, я сразу покинул бы
посольство. Кроме того, телеграмма  Патерсона давала мне благовидный предлог
для того,  чтобы безотлагательно  прощупать  ФБР.  Телеграмма  заканчивалась
распоряжением информировать о ее содержании Лэдда.  Патерсон,  предвидя, что
ему придется немало краснеть, к концу беседы попросил меня сопровождать его,
видимо,  на том основании, что два красных лица  лучше, чем одно.  Тот факт,
что  мое лицо  было скорее серым, чем красным, не менял в принципе положения
вещей.
     Лэдд выслушал новость  с удивительным спокойствием.  Лукавые искорки  в
его глазах заставляли  думать,  что  он,  возможно,  был  даже доволен,  что
проклятые англичане сели в такую лужу.  Но  я догадался, что его спокойствие
скрывает лишь личную озабоченность. Лэдд  часто встречался с Берджессом  и у
меня дома  и приглашал его к себе. Несмотря  ни на  что,  они  очень неплохо
ладили.   Оба  обладали  вспыльчивым  характером   и   нередко  обменивались
оскорблениями.  При  первой  встрече  Берджесс  набросился  с  нападками  на
коррупцию  и  подкуп,  которые,  как он  утверждал,  лишили  всякого  смысла
автомобильные  гонки  в  Индианаполисе.  При этом он  не  преминул мимоходом
обругать  американский образ жизни в целом. Лэдду это явно  понравилось. Он,
видимо,  никогда  не слышал,  чтобы чопорный  англичанин разговаривал  таким
образом.  В  данной  критической ситуации он не  был бы  Лэддом,  если бы не
беспокоился   о  своих  отношениях   с  Берджессом.   Я  решил,  что  личная
заинтересованность Лэдда будет действовать в мою пользу. От него мы прошли к
Лэмферу, который реагировал на новость  вполне  нормально. Мы обсудили побег
дипломатов,  и  он в  своей  солидной,  серьезной манере выдвинул  несколько
теорий,  которые показали, что он был еще  далек от  истины.  Покидая здание
ФБР, я почувствовал значительное облегчение. Я допускал,  что Лэдд и  Лэмфер
были хорошими актерами и одурачивали  меня, но  не  было  смысла сражаться с
ветряными мельницами. Надо  было действовать  исходя из  того, что  ФБР  еще
ничего не знает.
     Не исключалась возможность, что в любой момент МИ-5 может попросить ФБР
взять  меня  под наблюдение.  Она могла легко это сделать  без моего ведома,
использовав представителя ФБР в Лондоне для прямой связи с Вашингтоном. Но я
все-таки чувствовал, что у меня будет несколько дней передышки. Трудно  было
представить, чтобы МИ-5  напустила на  меня  иностранную службу безопасности
без предварительной  консультации  с МИ-6,  а  последняя,  по моему  мнению,
подумала бы, прежде чем порочить репутацию одного из своих старших офицеров.
Должен  подчеркнуть, что все это  были  лишь мои  догадки,  которые остаются
догадками  до  сего  дня.  Однако  они  подтвердились  тем,  что  в  течение
нескольких дней меня никто не трогал.
     Когда  мы с Патерсоном вернулись в посольство, было уже за полдень, и я
мог с полным правом сказать ему,  что хочу сходить домой выпить рюмку виски.
В своем гараже,  который  служил  также кладовой,  я взял  садовую  лопатку,
засунул ее в портфель и спустился в подвал. Завернул  фотоаппарат, треногу и
другие принадлежности в непромокаемую материю и все  это положил в машину. Я
часто  мысленно  репетировал необходимые действия и  выработал  определенный
порядок.  У  меня  вошло в  привычку выезжать на  Грейт-Фолс, чтобы провести
спокойных  полчаса между визитами в  ФБР и ЦРУ. По дороге  я  наметил место,
подходящее  для  такого  случая,  в  котором   в  настоящее  время  возникла
необходимость. Я оставил машину на пустынном участке дороги,  где слева  нес
свои воды Потомак, а справа стоял лес с высоким подлеском, достаточно густым
для укрытия. Я прошел пару сотен ярдов через кустарник и принялся за работу.
Через несколько минут я вышел из леса, поправляя брюки. Вернувшись домой,  я
некоторое  время  повозился еще  в  саду  с  лопаткой.  Итак,  что  касается
неодушевленных предметов, могущих скомпрометировать  меня, то я был чист как
агнец.
     Теперь я  мог уделить внимание  проблеме побега.  Поскольку  в  течение
последних недель я время от  времени думал над этим вопросом, у меня к концу
дня уже созрело  решение остаться на месте. Я считал, что, пока имеются хоть
какие-то шансы, мой долг  -  бороться до  конца. Несомненно, мне придется на
некоторое время прекратить всякую деятельность, а это время может затянуться
и, разумеется, будет  для меня тяжелым. Но зато, когда  оно кончится, у меня
вполне  могут   оказаться  дальнейшие   возможности  для   работы.   События
подтвердили мою правоту.
     Проблема сводилась  к оценке моих шансов уцелеть,  если я останусь. Мне
казалось, что их баланс складывается в значительной  степени  в мою  пользу.
Следует учесть,  что  я имел огромные  преимущества  перед людьми, подобными
Фуксу,  которые  почти  ничего  не  знали  о  разведывательной  работе. Я же
проработал  в секретной  службе  одиннадцать  лет, семь  из  них  я  занимал
довольно высокое положение, а в течение восьми дет работал в тесном контакте
с  МИ-5,  В  продолжение  восьми  лет  я  поддерживал, хотя  и  нерегулярно,
отношения с  американскими секретными службами, а почти два года был тесно с
ними  связан.  Я  считал,  что  достаточно  хорошо  знаю  противника,  чтобы
предвидеть в общих чертах те  шаги, которые он, вероятно, предпримет. Я знал
главное оружие  противника - его архивы - и, кроме того,  был  знаком с теми
ограничениями, которыми  связывают его  деятельность законы и  формальности.
Было  также очевидно, что найдется  много  людей,  которые  занимают  видное
положение в Лондоне и которым очень захочется доказать мою невиновность. Они
будут  склонны  истолковывать  в  мою  пользу любые  сомнения, а  я со своей
стороны должен создать как можно больше оснований для таких сомнений.
     Какие известные мне доказательства могли быть выдвинуты против меня?
     К ним можно  отнести юношеские связи с левым  движением в Кембридже. Об
этом  было широко известно, и  потому  не  имело  смысла что-либо  скрывать.
Однако я никогда не  вступал в Англии в коммунистическую партию, и, конечно,
будет  трудно  доказать  по  прошествии  восемнадцати  лет,  что  я  был  на
нелегальной работе в  Австрии,  тем  более  что  большей части моих  венских
друзей,  к   сожалению,   наверное,   уже  нет  в  живых.  Была  также  одна
компрометирующая фраза в старых материалах о том, что ОГПУ послало в Испанию
во время гражданской  войны  одного  молодого английского  журналиста. Но не
имелось никаких  подробностей, по которым можно было бы  установить личность
этого журналиста, а  в то время многие  молодые люди с Флит-стрит побывали в
Испании. Не в  мою пользу говорило  также то,  что  поступить в разведку мне
помог Берджесс. Но я уже решил обойти этот факт,  назвав имя одной известной
дамы, которую можно было считать ответственной за  мое привлечение в службу.
Если  она  признает это,  все будет  хорошо. Если  же будет отрицать, я буду
настаивать и  заявлю, что не назвал  бы  ее имени, если  бы действительно не
верил, что именно она привлекла меня в секретную службу.
     Может,  конечно,  возникнуть  крайне  затруднительное  положение,  если
служба безопасности  установит, какие материалы я брал из архива, работая  в
центральном аппарате, так как это докажет, что мои интересы  выходили далеко
за  пределы официальных обязанностей. Единственно  возможный аргумент  в мою
защиту, а именно что я  страстно интересовался службой самой  по себе, будет
малоубедительным.  Впрочем,  я  знал,  что  книги  учета  выдачи  документов
периодически уничтожаются, и считал маловероятным, что они пережили массовую
чистку ненужных бумаг, проводившуюся после войны. Был также ряд дел, которые
я вел, окончившихся  неудачно для СИС по так и не установленным причинам. Но
каждую  неудачу можно было бы объяснить, не раскрывая  моей истинной роли; к
тому  же  были два  важных дела,  которые,  несмотря  на все  мои  старания,
окончились не так, как хотелось  бы. Хотя удачные дела и не оправдывают меня
полностью, но  могут в какой-то мере снять с меня ответственность за неудачу
в других случаях.
     Действительно, трудная  задача заключалась в том,  чтобы объяснить  мои
отношения с Берджессом.  У нас  было очень  мало общих интересов, очень мало
общих друзей  и  разные  вкусы. Главное, что  нас  связывало, - политические
взгляды,  и именно это  нужно было постараться по возможности скрыть. В этом
отношении до некоторой  степени помогала география.  Когда я был  в Австрии,
Берджесс  был в Кембридже; когда я был в Испании, он был  в Лондоне; большую
часть  войны  он  провел   в  Лондоне,  а  я  был  во  Франции,  Хэмпшире  и
Хартфордшире; потом я уехал  в Турцию, и мы снова встретились лишь через год
в  Вашингтоне.  Поэтому я мог  показать,  что между  нами  никогда  не  было
по-настоящему близких  отношений, что он был просто интересным, но случайным
компаньоном. Даже тот факт, что он остановился в Вашингтоне в моей квартире,
можно было  превратить  в  преимущество:  неужели я  настолько  глуп,  чтобы
афишировать свою связь с Берджессом, если бы между нами были какие-то тайные
отношения!
     Другая трудность заключалась в  том,  как  выглядела  моя карьера.  Чем
больше  я думал, тем меньше  мне это нравилось.  Начиналась она  с известной
всем  связи  с  левыми  организациями  в  Кембридже и,  возможно,  известной
коммунистической деятельности в Вене; затем следовал полный "разрыв" с моими
друзьями-коммунистами,  за  которым  слишком  быстро   началась  "дружба"  с
нацистами  в  Лондоне  и Берлине;  потом  я  из всех возможных  мест  выбрал
франкистскую  Испанию, чтобы сделать карьеру журналиста; далее поступление в
секретную службу при помощи  Берджесса  и специализация на  антисоветской  и
антикоммунистической   работе;  и,  наконец,  моя   осведомленность   о  тех
действиях,  которые было намечено предпринять  против  Маклина, и его побег.
Картина была жуткая.  Я приходил к неизбежному заключению,  что  у меня  нет
надежды доказать свою невиновность.
     Однако  это   заключение   не  слишком  удручало  меня.  Основания  для
презумпции  моей   невиновности  могли  быть  достаточными  для  сотрудников
разведки, но  их было недостаточно для юриста. Юристу необходимы улики. Цепь
косвенных улик, которые могли быть выдвинуты против меня, была длинной,  но,
рассматривая  каждое отдельное  звено  этой цепи, я полагал,  что  их  можно
разбить все по очереди; а если  все  звенья разбиты,  что  остается от цепи?
Поэтому, несмотря на внешние неблагоприятные  признаки, я считал, что у меня
неплохие шансы. Следующая задача заключалась в том, чтобы, играя в открытую,
начать сеять семена сомнений повсюду, где только возможно.
     Последующие несколько дней дали мне  для этого большие  возможности. На
работе  у нас с Патерсоном только и было разговоров  что о Маклине. Иногда к
нам присоединялся Маккензи. Не  думаю, что  в то время Патерсон о чем-нибудь
догадывался,  но в Маккензи я был уверен меньше. Это был  ленивый, но далеко
не  глупый  человек, и  временами  мне казалось, что  я ловлю в  его взгляде
подозрительность. Во время этих разговоров я старался сформулировать теорию,
охватывающую все известные факты,  и как можно крепче вбить ее в головы моих
собеседников.  В  этом мне  помогло  неумное решение МИ-5,  о котором я  уже
упоминал, - не допускать Маклина  к  некоторым  документам  и  взять его под
наблюдение.  Взяв  этот  момент  за начальный  пункт,  я  воссоздал  версию,
которую,  по  крайней мере, было невозможно опровергнуть. Она  заключалась в
следующем.
     Старые  материалы свидетельствовали о том, что Маклин работал не меньше
шестнадцати лет. Следовательно, он был опытным и компетентным агентом. Такой
человек всегда настороже, и, естественно, он должен был быстро заметить, что
некоторые документы от него стали скрывать. Это его встревожило. Несомненно,
он сразу  же должен был проверить, не  следят ли за ним, и  поскольку за ним
действительно  следили,  быстро  это  обнаружил.  Эти  открытия  насторожили
Маклина и поставили его перед дилеммой: цель слежки заключалась в том, чтобы
поймать  его  в  момент  встречи  с советским представителем,  а  без помощи
советского  друга  его  шансы  на  побег значительно  уменьшались.  Пока  он
размышлял,  в  дело  вмешался  сам  господь  бог: появился  его  старый друг
Берджесс.  (Я   не  собирался  приводить  доказательство  того,   что  между
Берджессом  и Маклином  существовала  давнишняя связь, но тот факт, что  они
бежали  вместе,  придавал  моему предположению  достаточный  вес.) Появление
Берджесса, разумеется, разрешило проблему Маклина, поскольку все необходимые
приготовления можно было сделать через  Берджесса и  его советского коллегу.
Это подтверждалось тем, что именно  Берджесс  занимался такими  делами, как,
например,  наем  автомобиля.  Но  почему  бежал  сам  Берджесс?  Патерсону и
Маккензи было ясно, что  министерство  иностранных дел больш