Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
о этот вопрос. Ее
беспокоило, что война могла стать войной только против России. Но одна из
причин моих действий в этом направлении заключалась в том, что полное
поражение Германии было для меня делом принципа. Я ненавидел войну. Даже
после того, как она закончилась, мне было трудно забыть, что наделали немцы.
Долгое время я не мог заставить себя посетить Восточную Германию. Сейчас это
позади. Я признал, что не все немцы виноваты в происшедшем.
Однако попытки заключить сепаратный мир продолжались. Отто Ион, адвокат
"Люфтганзы", действовавший от имени адмирала Канариса, в марте 1943 года
установил контакт с агентом СИС в Лиссабоне и сообщил, что Канарис согласен
провести встречу на высоком уровне. (Некоторые до сих пор утверждают, что
такая встреча с Мензисом, начальником СИС, состоялась, но доказательств
этому нет.)
И вновь о предложении встретиться стало известно Филби как начальнику
иберийского отдела, и он взял на себя смелость ответить категоричным
отказом, заявив, что исход войны будет определен силой оружия. Когда же Ион,
продолжая упорствовать, сообщил о готовящемся с целью убийства Гитлера
заговоре, это сообщение также попало к Филби, который не дал ему хода,
квалифицировав как поступившее из "ненадежного" источника.
Найтли: Что вы можете сказать о Мензисе и Канарисе? Об Отто Ионе?
Филби: Ион был трудным человеком. Во время войны мы пытались
использовать его как агента-двойника, но он постоянно менял хозяев. Что
касается Мензиса, то я не уважал его как сотрудника разведки. У него было
примитивное представление о разведке, но как человек он мне нравился.
Конечно, мы принадлежали к совершенно разным кругам. Я был гуманитарий, он
вращался среди военных.
Беда германских мирных предложений заключалась в том, что ставились
такие условия, которые были бы уместны, если бы Германия выигрывала войну, а
не проигрывала ее. Мы совершенно правильно отвергли предложения немцев,
поэтому им пришлось и дальше действовать в одиночку...
Канарис принял участие в заговоре с целью убийства Гитлера и 9 апреля
1945 года был повешен. Отто Ион после войны стал начальником службы
безопасности Западной Германии. В 50-е годы его имя замелькало в заголовках
газет, когда он, оказавшись в Восточном Берлине, неожиданно выступил против
Запада. Однако через год он бежал в Западный Берлин, где заявил, что
коммунисты его похитили.
Роджер Холлис, генеральный директор МИ-5 в период с 1956 по 1965 год,
умерший в 1973 году, был обвинен Питером Райтом и другими в том, что он
является тайным агентом советской разведки.
Подозрения в отношении его возникли, когда Игорь Гузенко, шифровальщик
посольства СССР в Оттаве, обратился к канадским властям с просьбой
предоставить ему политическое убежище.
Информация, предоставленная Гузенко канадским властям, повлекла
разоблачение нескольких советских агентов в Канаде и обвинение 20 канадцев в
преступлениях, связанных со шпионской деятельностью. Гузенко упомянул также
псевдонимы двух британских шпионов, о которых он слышал: Алек и Элли. Алеком
оказался Аллен Нанн Мэй, ученый из Кембриджа, а Элли - Кэй Уилшер, секретарь
верховного комиссариата Великобритании в Оттаве.
Однако позднее Гузенко сообщил, что существовал еще один Элли, который
работал в Великобритании. Этот Элли в отличие от первого давал более важную
информацию. Гузенко слышал о втором Элли от своего коллеги.
С британским Элли связь поддерживалась только посредством сообщений,
оставляемых в тайниках, одним из которых являлась трещина в надгробии.
Работал он в "пятом МИ" (это могло означать МИ-5, где работал Холлис, или
пятый отдел МИ-6, возглавляемый Филби) и в его родословной было "что-то
русское".
Когда поступали телеграммы от Элли, в шифровальной комнате всегда
присутствовала женщина, которая читала расшифрованные сообщения и в случае
необходимости относила их непосредственно Сталину.
С годами Гузенко менял что-то в своем рассказе, несколько раз с
уверенностью заявляя, что Элли работал в МИ-5, в других случаях он был менее
уверен и признавал вполне вероятным, что Элли работал в контрразведке СИС. В
некоторых интервью он заявлял, что полагает, будто Роджер Холлис и есть
Элли. Но в одном из своих последних интервью перед смертью, последовавшей в
1982 году, Гузенко сообщил, что Элли, скорее всего, Чарльз Эллио, офицер СИС
австралийского происхождения, имевший русскую жену.
Питер Райт и его сторонники были уверены, что Элли - это Холлис. Однако
большая часть признаков в равной степени указывали на Филби или на Энтони
Бланта. Существовала также вероятность, что Гузенко, разочаровавшись, что
первый Элли оказался столь мелкой фигурой, чтобы повысить собственное
значение, выдумал второго Элли. В любом случае, несмотря на большое
количество времени, затраченного на решение этой задачи, личность второго
Элли так и не была установлена.
Найтли: Вы можете пролить свет на дело Холлиса?
Филби: Честное слово, не могу. Такой вопрос не входит в мою
компетенцию. Могу сказать одно: я знал его не очень хорошо, но действительно
знал. И потому версия Гузенко кажется мне невероятной. Я думал, что он
честный, хотя немного скучный англичанин.
Найтли: Вы знали что-либо о Гузенко и истории с Элли?
Филби: Конечно. Первые сведения о Гузенко и Элли поступили от
Стивенсона (сэр Уильям Стивенсон, "неустрашимый" канадец, глава британской
координационной разведывательной службы в Нью-Йорке вовремя войны). Шеф СИС
вызвал меня и спросил, каково мое мнение обо всей этой истории. Я заявил,
что это очень важно.
Некоторым утешением послужили поступившие позднее сообщения, что
Гузенко чуть не довел до банкротства полицию безопасности, когда он
познакомился с прелестями капиталистической системы и ему понравилось
заказывать товары по почте. Он имел обыкновение заказывать из каталогов
различные товары длительного пользования независимо от того, нужны они ему
были или нет, а счета посылал полиции безопасности. Его подвал был,
наверное, заполнен нераспечатанными телевизорами и подобными вещами.
Элли же остался загадкой, и она, вероятно, никогда не будет разгадана.
Элли появляется в телеграмме Гузенко, но ни до этого, ни после о нем не
упоминается. Сотрудник или агент не всегда знает свой собственный псевдоним,
но, насколько мне известно, я не Элли. Установить личность Элли пытались
многие сотрудники британских спецслужб. Помню, однажды Блант и я находились
в кабинете Холлиса. Холлис и я беседовали, а Блант лениво листал какой-то
отчет. В разговоре возникла пауза, и вдруг Холлис повернулся к Бланту и
воскликнул: "О, Элли!"
Блант и глазом не моргнул. Он продолжал перелистывать страницы, как
будто ничего не произошло. И Холлис в свою очередь возобновил беседу со
мной, будто и не прерывался.
Виктор Ротшильд испробовал однажды на мне подобный прием. В 1946 году
он сказал мне, что решил сохранить копию картотеки МИ-5 на некоторых лиц,
которые впоследствии, по его мнению, могли бы представить угрозу с точки
зрения обеспечения безопасности.
Найтли (перебивает): Он имел в виду коммунистов?
Филби: Не знаю. Затем Ротшильд спросил: "А как давно являетесь членом
партии вы, Ким?" Я удивился: "Я, Виктор?" И Ротшильд сказал: "Это была
маленькая шутка. Я ее пробую на каждом".
Я НЕ ИСПЫТЫВАЮ СОЖАЛЕНИЯ.
В ноябре 1952 года Кима Филби вызвали в штаб-квартиру МИ-5 для "дачи
показаний в связи с бегством Берджесса и Маклина". Расследование велось
неофициально. Это была своего рода инсценировка, затеянная с целью выяснить,
какие улики имеются против Филби, и посмотреть, нельзя ли заманить его в
ловушку и инкриминировать что-то. Обвинителем выступал королевский адвокат
Милъмо, по прозвищу Забулдыга, кавалер Рыцарского ордена, приобретший во
время второй мировой войны репутацию лучшего следователя МИ-5.
Филби: Это расследование не было фарсом, как это представлялось
некоторым. Возьмите, например, заявление Джона Ле Карре в предисловии к
вашей книге. Он пишет: "Хороший следователь никогда не конкретизирует свои
обвинения, никогда не раскрывает того, что ему известно, никогда не
позволяет подозреваемому почувствовать себя в безопасности и считать, что он
может рассчитывать на моральную поддержку коллег, никогда не ведет допроса в
присутствии сочувствующей подследственному аудитории".
Все это верно. Но меня не сопровождали мои коллеги, меня не допрашивали
в присутствии сочувствующей мне аудитории. Я имел дело со следователем
Мильмо, хорошо зарекомендовавшим себя во время войны, и его помощником из
МИ-5. Оба были враждебно настроены по отношению ко мне.
Необходимо понять необычность ситуации. В течение 11 лет я работал
непосредственно в этой системе, занимаясь главным образом вопросами
контрразведки. Я тщательно изучал архивы. Мне были известны все приемы
следствия. Так как же мог Мильмо скрыть, в чем собирается обвинить меня,
если я заранее предвидел возможные обвинения? Как он мог раскопать факты,
которые не были мне известны?
Действительно, один или два раза он сумел озадачить меня, но это было
не столь существенно.
Были и серьезные улики. Например, та, что связана с Кривицким (генерал
Вальтер Кривицкий, оставшийся за границей в 1946 году, будто бы заявил, что
во время гражданской войны русские направили в Испанию молодого английского
журналиста). В действительности Кривицкий сказал, что Москва направила
молодого английского журналиста в Испанию во время гражданской войны, чтобы
убить Франко. Поэтому, обличая меня, Мильмо прокричал: "Вас послали в
Испанию, чтобы убить Франко, не так ли?" И я возразил: "Неужели вы серьезно
считаете, что русские выбрали бы меня для убийства Франко, а не тех, кого
использовать было гораздо проще?" Абсурдность данного предположения была
очевидна всем присутствовавшим.
Однако на некоторые вопросы я ответить не мог.
Мильмо, например, заявил, что, когда я отправился в Стамбул по делу
Волкова, было отмечено увеличение радиообмена между советским посольством в
Лондоне и Москвой, а также между Москвой и Стамбулом. Он спросил меня,
какова причина. И я ответил просто: "Откуда мне знать?"
Можно поспорить относительно того, правы ли были руководители службы,
столкнув меня с Мильмо. Они должны были знать, что я хорошо подготовлен к
такому испытанию. Неизвестно только было, выдержат ли мои нервы. Они,
вероятно, надеялись: я сломаюсь от громоподобного голоса Мильмо, остальное
же довершат беседы со Скардоном. (Уильям Скардон, знаменитый следователь
МИ-5, разоблачил замешанного в атомном шпионаже Клауса Фукса.) К счастью,
выдержка мне не изменила, как я и предполагал. Но если бы изменила, власти
были бы вознаграждены.
Найтли: По окончании этих допросов вы оказались не у дел. Что вы
предприняли?
Филби: Главная проблема заключалась в том, чтобы заработать на жизнь.
Снова податься в журналистику? Когда-то я уже занимался ею в Испании,
поэтому решил поехать туда. В течение пяти недель я пытался работать, но
мало преуспел. Потом один мой друг из Сити предложил мне работу в своем
экспортно-импортном агентстве. Мы импортировали из Испании фрукты и овощи,
продавали Соединенным Штатам касторовое масло и так далее. Но через год он
обанкротился... Потом была неудачная попытка написать книгу. Андре Дрейч
предложил мне написать о своей работе в британской разведке. Но цензура
тогда была более строгой, чем сейчас, поэтому книга наверняка получилась бы
беззубой. После нескольких попыток я понял, что не смогу ничего написать, и
вернул аванс в размере 500 фунтов стерлингов. Этих денег у меня не было. 250
центов одолжил мне старый друг Томми Хэррис, остальные я собрал по знакомым.
Помощь пришла с совершенно неожиданной стороны - от директора ФБР
Эдгара Гувера. Гувер был поражен, что британское правительство в своей Белой
книге 1955 года о побеге Берджесса и Маклина не сочло нужным упомянуть о
подозрительной роли Филби, и организовал в британской и американской прессе
публикации, в которых назвал Филби "третьим человеком".
Но Гувер не учел антимаккартистских настроений в Великобритании, в
свете которых Филби выглядел жертвой гонений. Не мог он также знать о
неприязни, которую испытывали ко всему миру секретных служб министр
иностранных дел Гарольд Макмиллан и его советники. (Секретарь Макмиллана
лорд Эгремонт считал разведку пустой тратой времени и денег и говорил, что,
будь его воля, он показывал бы русским протоколы заседаний кабинета два раза
в неделю, чтобы "предотвратить все это искусственное и опасное гадание на
кофейной гуще".) Сам Макмиллан считал, что дело Филби - это результат
столкновений между СИС и МИ-5, которые следовало уладить самим, поэтому он
согласился в обмен на реорганизацию СИС и "общую чистку" выступить в палате
общин с заявлением, фактически снимающим с Филби все подозрения.
Это заявление способствовало укреплению мнения, что Филби -
оскорбленный герой, пострадавший от МИ-5. Его старые друзья в СИС, не теряя
времени, подыскали ему место сотрудника резидентуры в Бейруте, продлив,
таким образом, его карьеру в КГБ на восемь ценных лет. И только в 1963 году,
после побега Филби, стало ясно, что подозрения американцев на его счет были
обоснованны.
Найтли: Давайте еще раз взглянем на вашу жизнь. Поступили бы вы так же,
если бы пришлось повторить все снова?
Филби: Непременно.
Найтли: И вы ни о чем не жалеете?
Филби: Об утрате дружеских связей. Томми Хэррис и кое-кто из близких
друзей, должно быть, очень сердятся на меня, и совершенно справедливо. С
профессиональной точки зрения я мог бы сработать лучше. Я совершал ошибки -
дело Берджесса было одной и дорого платил за них.
Найтли: И вы не испытываете никаких угрызений совести по поводу гибели
людей, которой вы способствовали? Например, албанская операция? (Филби
координировал совместную операцию ЦРУ и СИС по внедрению в конце 40-х-начале
50-х годов агентов в Албании в целях поднятия там мятежа. Филби сообщил об
этой операции КГБ, и агентов после приземления переловили и расстреляли.)
Филби: Сожалений возникать не должно. Да, я сыграл определенную роль в
срыве разработанного Западом плана по организации кровавой бойни на
Балканах. Но те, кто задумал и спланировал эту операцию, также, как и я,
допускали возможность кровопролития в политических целях.
Агенты, которых они направили в Албанию, были вооружены и преисполнены
решимости осуществлять акты саботажа и убийства. Поэтому я не испытываю
сожаления, что способствовал их уничтожению, - они знали, на что идут. Не
забывайте, что ранее я также был замешан в ликвидации значительного числа
гитлеровцев, внеся таким образом свой скромный вклад в победу над фашизмом.
Найтли: И вы не чувствуете никакой вины из-за отсутствия у вас
патриотизма?
Филби: Патриотизм - это сложное чувство. Русские очень любят свою
страну, но в течение долгих лет многие эмигрировали и начали новую жизнь за
границей, хотя им недостает России. Между прочим, я думаю, что следовало бы
разрешить свободный выезд из Советского Союза. Мне кажется, власти были бы
удивлены тем, как мало советских граждан захотело бы выехать из страны и как
много захотели бы позднее вернуться. Но это только мое личное мнение.
Миллионы людей сражаются и умирают за свою страну, однако миллионы
эмигрируют в поисках новой родины. Я сам потомок эмигрантов. Мои предки
приехали из Дании. Когда я думаю о патриотизме, то меня озадачивают слова
г-жи Тэтчер: "Я страстно люблю свою страну". О какой стране она говорит? О
Финчле и Далидже? Или о Ливерпуле и Глазго? Тревор-Роупер (лорд Дейкр,
историк) написал, что, по его мнению, я не нанес Англии никакого вреда. С
моей точки зрения, это безусловно верно, но я был удивлен и тронут, что это
верно и с его точки зрения, точки зрения правоверного тори.
Найтли: А как насчет точки зрения Малькольма Маггериджа?
Филби: Он выдвинул сумасшедшую гипотезу, заключающуюся в том, что я
всегда был настроен пронацистски и переметнулся, когда осознал, что немцы на
пороге поражения. Маггеридж идет против течения. Первая статья, которую он
написал обо мне после моего отъезда в Москву, была довольно дружелюбной. Но
другие делали то же самое. Поэтому он решил, что самый подходящий момент
перейти на противоположные позиции. Много лет назад я предвидел, что он
придет к католической церкви. Но с ним было интересно общаться, и я все еще
чувствую к нему симпатию. Если увидите его, передайте ему от меня привет.
Найтли: Итак, Англия для вас уже ничего не значит?
Филби: О, мне бы очень хотелось съездить туда, повидать своих внуков.
Но если бы мне предоставили только один шанс, я предпочел бы побывать во
Франции. Там я пережил очень счастливое время. Ну а нынешняя Англия для меня
чужая страна...
Мой дом здесь, и хотя здешняя жизнь имеет свои трудности, я не променяю
этого дома ни на какой другой. Мне доставляет удовольствие резкая смена
времен года и даже поиск дефицитных товаров.
Одним из достоинств советской социальной системы является жизнь за
наличные. Здесь нет кредита, но нет и постоянного залезания в долги. Одному
богу известно, что произойдет с западной экономикой, если вдруг потребуется
уплатить все личные долги.
Найтли: Но ведь здесь вы принадлежите к категории привилегированных
граждан как генерал КГБ?
Филби: Строго говоря, в КГБ нет военных званий, но я действительно
пользуюсь привилегиями генерала. Хотя по-настоящему ценю только одну из них
- первоклассное и очень быстрое медицинское обслуживание. Я знаю, что этого
не должно быть, что такая привилегия должна стать правом каждого, но, честно
говоря, в случае болезни мне было бы очень трудно отказаться от нее.
Найтли: Как у вас со здоровьем?
Филби: У меня аритмия, и по этому поводу я лежал в госпитале. Мне
сказали, что если я буду следить за собой, беречься от сквозняков и
остерегаться поднимать тяжести, то буду в полном порядке еще несколько лет.
Вернемся к вопросу о моем положении. Как вам известно, пребывание мое в
нынешнем качестве имеет некоторые минусы. Сразу же после приезда ко мне
приставили офицера КГБ, который несет ответственность за мою безопасность.
Вопрос о поездках и путешествиях нужно было согласовывать с ним. Я сказал,
что в этом нет необходимости. И тогда меня спросили: "Каковы, по вашему
мнению, шансы, что западная разведка не замышляет что-то против вас?" Я
ответил: "О, один из тысячи". На это мне возразили: "С этим мы не можем
согласиться". Поэтому офицер безопасности постоянно при мне, и с него
спросят, если со мной что-нибудь случится.
Он, например, поднял шум в связи с моей поездкой на Кубу. Он исключил
воздушное путешествие из-за того, что по какой-либо причине можно изменить
маршрут или совершить незапланированную посадку. Поэтому мы отправились на
Кубу на русском торговом судне и прекрасно провели время. Мы шли через
Ла-Манш и, будь хорошая видимость, могли бы, разглядеть мою старую
приготовительную школу в Истборне.
Найтли: На Кубе вы встречались с Кастро?
Филби: Нет. Были встречи только с кубинскими коллегами, которы