одозрительность,
например,  французов.  Скоро, однако, стало  ясно, что такой  организации не
существует. Это было концом иллюзий, но их утрата не причинила мне боли.
     Сначала  Гай  повел  меня  в  предназначавшийся мне  кабинет.  Это была
маленькая комната  со столом, креслом и телефоном. Раздраженно  фыркнув, Гай
вышел в коридор  и вскоре вернулся с пачкой бумаги, которую положил на стол.
Удовлетворенный тем,  что я теперь  полностью вооружен для выполнения  своих
обязанностей, он сообщил, что мое жалованье  будет таким же, как и у него, -
600 фунтов стерлингов в год. Деньги выплачиваются наличными ежемесячно и без
вздорных притязаний со  стороны налогового управления.  Нечего  совать нос в
каждый секретный шиллинг! Фактически же за секретностью жалованья скрывалось
грубое  неравенство.   Каждый  контакт   между  начальником   и  подчиненным
теоретически  являлся частным, секретным  договором,  и  если начальник  мог
заполучить работника А дешевле, чем Б, то, каковы бы ни были их достоинства,
начальник поступил бы глупо, не сделав этого. Однако меня вполне  устраивали
предложенные  условия, и вскоре  меня  представили  некоторым  моим  будущим
коллегам.
     Подразделение СИС, куда я попал, было известно под названием секции "Д"
(диверсии). Я  никогда не видел ее  устава,  если он  вообще существовал. Из
разговоров с коллегами я понял,  что задача секции - содействовать поражению
противника  путем организации  активного  сопротивления и  путем уничтожения
невоенными средствами источников  его мощи. Начальником секции был полковник
Лоуренс Гранд.  Меня представили ему через несколько дней после зачисления в
штат.  Высокий  и худой,  он поразительно  напоминал  человека,  которого  я
рисовал  в  своем  воображении,  находясь  в  Германии  или Испании. Разница
заключалась в том, что его никак нельзя было назвать человеком ограниченного
ума. Он свободно и  быстро ориентировался во всех вопросах, входивших в круг
его  страшных  обязанностей, и  никогда не  пасовал перед  идеей,  какой  бы
значительной и даже дикой она ни казалась.
     В то время много внимания уделяли идее взрыва Железных ворот на Дунае с
целью  прервать поставку немцам  румынской  нефти.  Мне  приходилось  видеть
Железные ворота, поэтому  меня поражало то хладнокровие, с каким мои коллеги
говорили  о взрыве  ворот,  словно речь шла  о разрушении шлюзовых ворот  на
Риджентс-кэнэл. Такая акция никак не соответствовала скудным ресурсам секции
"Д" в 1940 году. И когда эту попытку все же предприняли, югославская полиция
сразу  раскрыла  и уничтожила  ее  в  самом  зародыше,  поставив  английское
правительство в неловкое положение.
     Таким   же   несоответствием  между   целями  и  средствами  отличались
предложения  нарушить   снабжение  немцев  нефтью  путем  "вывода  из  строя
бакинских  нефтяных промыслов". Впоследствии мне довелось увидеть  бакинские
нефтяные  промыслы,  и  меня  позабавила  мысль  о  том,  как  бы  англичане
приступили к выполнению такого задания, допустим, начав действовать с базы в
Каире. Даже в 1940 году я счел бы такие разговоры пустой фантазией,  если бы
лично не присутствовал на пресс-конференции в Аррасе, которую созвал генерал
Паунелл, бывший  в то время начальником штаба у лорда Горта. Генерал Паунелл
тогда заявил, что, учитывая мощь линии  Зигфрида,  лучшие  перспективы может
открыть удар  через Кавказ (речь идет о  планах нападения на Советский Союз,
которые вынашивали в  то время правящие  круги Великобритании под лицемерным
предлогом  нанесения  удара по  Германии с востока. - Прим.  авт.). В случае
успеха  такой  удар взломает "слабую восточную систему  обороны Германии"  и
откроет путь англо-французскому наступлению.
     У  полковника Гранда никогда не было  средств  для осуществления  своих
идей, хотя их  щедро предоставляли его преемникам. Его лондонский штат легко
мог  разместиться в большой гостиной. Так  оно и бывало, когда мы  регулярно
собирались по воскресеньям в его загородной вилле, где неиссякаемыми  темами
для дискуссий были планы, планы и планы. В  разведке Гранду доставались чуть
ли  не одни объедки. Старейшие и более  прочно обосновавшиеся  подразделения
разведки  с  неодобрением  встречали  попытки  добиться  большего  куска  от
"секретного"  пирога.  Исходя  из  обоснованной предпосылки,  что  саботаж и
подрывная деятельность сами по себе небезопасны (виновников взрывов нетрудно
установить),   работники    разведки   с   удовольствием   спешили   сделать
необоснованный вывод:  взрывы  - это, мол, напрасная трата  времени и денег,
так пусть  лучше  все  средства идут на "тихий" шпионаж.  Поэтому требования
Гранда к казначейству и вооруженным  силам  нередко  замораживались в  самой
разведывательной  службе.  В  лучшем  случае  Гранду оказывалась  прохладная
поддержка.
     По части политической диверсии возникали еще большие  трудности, потому
что  здесь затрагивались основные аспекты  британской  политики.  Английское
правительство  привыкло поддерживать  монархов  и олигархов в  Европе и было
настроено против  любых форм подрывной  деятельности.  Единственно, кто  мог
оказывать Гитлеру какое-то сопротивление, были представители левого движения
-  крестьянские  партии,  социал-демократы  и  коммунисты.  Только  они были
способны, рискуя жизнью, бороться против оккупантов. Но было мало  вероятно,
чтобы  они   стали   стараться   ради   английского  правительства,   упорно
продолжавшего заигрывать с  королями  каролями и принцами  павлами,  которые
систематически преследовали всех левых в период между войнами.
     Таким образом,  в Англии  идеологи подрывной  деятельности начали  свою
работу  в   условиях  серьезных   препятствий,   воздвигаемых  министерством
иностранных  дел, которые слишком поздно поняли,  что, каков бы ни был исход
войны,  солнце  их  любимых  марионеток  закатилось навсегда.  Неудивительно
поэтому,  что  в  самый  решительный  момент  движения  Сопротивления  стали
тяготеть к Советскому  Союзу  и что  сбалансировать влияние СССР во Франции,
Италии    и    Греции    удалось    только    присутствием    многочисленных
англо-американских вооруженных сил.
     В целях конспирации и для удобства всем  офицерам СИС давались условные
обозначения, которые применялись в корреспонденции и при разговорах.  Гранд,
естественно, обозначался буквой "Д". Начальники подсекций были известны  как
"ДА", "ДБ" и т. д., а их помощникам добавлялись  цифры, например "ДА-1". Гай
имел  обозначение   "ДУ".   По  установленному  порядку  я  должен  был   бы
обозначаться как "ДУ-1", но Гай деликатно объяснил, что условное обозначение
"ДУ-1" подразумевает определенную подчиненность  ему, а он хочет, чтобы  нас
считали равноправными.  Гай  разрешил  эту  дилемму:  вместо  цифры  к моему
обозначению  он  прибавил  букву  "Д".  Так  передо  мной  открылась карьера
работника секретной службы,  условно обозначенного "ДУД"  (английское  слово
"dud" означает "неудачник". - Прим. пер.).
     Подсекция "ДУ" не была идеальным отправным пунктом  для  моей  карьеры.
Мне хотелось найти в службе свое собственное место, а для этого прежде всего
необходимо  было  выяснить, как  она  организована и чем  занимается. Гай же
превратил свою подсекцию в своего рода фабрику идей. Он считал себя колесом,
которое, вращаясь, высекает идеи, словно искры. Куда  падали эти искры, его,
по-видимому, не  интересовало. Он проводил массу времени в кабинетах  других
сотрудников, где  предлагал свои идеи. Когда он воодушевлялся, в коридоре то
и дело раздавался его  смех. После трудового утра, заполненного разговорами,
Гай обычно врывался ко мне в кабинет и предлагал выпить.
     Однажды  в  июле  Гай вошел ко мне,  против  обыкновения,  с  какими-то
бумагами. Это  были  страницы  написанной  им  докладной  записки.  Гранд  в
основном одобрил  ее содержание, но  предложил глубже изучить и  подработать
вопрос. Для этого  Гаю и понадобилась моя помощь. Я  страшно обрадовался. По
долгому  опыту  я  знал, что "помогать" Гаю значило освободить его от всякой
работы. Но поскольку я целые две недели буквально ничего не делал, я был рад
любой работе. Я взял документы, а Гай уселся на край  моего  стола, стараясь
уловить на моем лице признаки одобрения.
     Это  была  характерная  для него  продукция  - масса  здравого  смысла,
затерянного в цветистых  оборотах и  сомнительных цитатах.  (Гай  располагал
цитатами чуть ли  не на каждый случай  жизни, но никогда не утруждал себя их
выверкой.)  Он  предлагал  создать  школу   для  обучения   агентов  методам
подпольной работы. Предложение поражало не тем,  что его внесли,  а тем, что
до сих пор его никто не сделал. Школы  такого  рода еще не существовало. Гай
доказывал необходимость этого дела,  общепризнанного теперь, но  нового в то
время. Он  наметил  программу обучения. В  заключение  Гай предлагал назвать
школу  колледжем  Гая  Фокса  в  память о  неудачливом  заговорщике,  "планы
которого  раскрыла бдительная  елизаветинская СИС". Не мог же  он предложить
название "Колледж Гая Берджесса"!
     Наконец-то у меня появилось какое-то дело. Я разбил вопрос на составные
части: программа, отбор  слушателей, конспирация, размещение и т. д. -  и по
каждой подготовил докладные записки. Засыпав меня своими предложениями, Гай,
казалось, потерял всякий интерес к последней вспышке своих идей, но это было
не так. Он знал, что Гранд прочитал  мои  документы и создал комиссии для их
обсуждения. Меня лично и тогда, и позже не привлекала работа в  комиссиях. В
каждой комиссии обычно есть свое пугало. Моим пугалом в комиссии по вопросам
обучения стал некий полковник  Чидсон. Он сыграл большую роль в спасении  от
Гитлера значительного количества  промышленных алмазов  в  Голландии, но для
меня  он  был  просто  надоедливым  человеком.  Ему  чудилось,  что   Европу
охватывает  анархия,  и  он  отчаянно  сопротивлялся  идее  позволить  массе
головорезов  свободно расхаживать по континенту. Однажды я увидел его идущим
мне  навстречу по Лоуэр-Риджентс-стрит. Минутой позже он тоже заметил меня и
застыл  на  месте.  Затем  быстро  поднял  воротник  и  нырнул  в  переулок.
Необходимость нашей школы стала очевидной.
     В  то   время  Гай   неизменно  повторял:  "Надо,  чтобы  за  эту  идею
ухватились". В какой-то  степени это удалось. Вскоре я,  к своему удивлению,
узнал,   что   для   использования    в   учебных   целях    уже   приобрели
Брикендонбери-холл,  бывшее  школьное здание,  расположенное  на  просторном
участке неподалеку от Хартфорда. Меня  представили капитану 3 ранга Питерсу,
которого назначили начальником школы. Он часто приглашал  нас с Гаем на обед
в  "Хангерию", чтобы  послушать, что  мы думаем о  новом деле.  У  него были
мечтательные  голубые  глаза  и  очаровательная  мягкая улыбка. Несмотря  на
резкое различие характеров, он сильно привязался к Гаю, который бесцеремонно
таскал  у него  со стола  сигареты. К сожалению,  его  сотрудничество с нами
оказалось недолгим.  Впоследствии его посмертно  наградили крестом Виктории,
вероятно, за  ненужную храбрость,  проявленную  в Оранской гавани. Услышав о
его  награждении, я взгрустнул  при  мысли, что Питерс  никогда  об  этом не
узнает.  Он был  человеком сентиментального  склада  и заплакал бы от  такой
чести. Наши слушатели обожали его.
     Среди преподавательского состава были разные люди. Был весельчак Джордж
Хилл (сотрудничал с Брюсом Локкартом, одним  из английских  тайных агентов в
России после революции 1917 года, а  также был другом Сиднея Рейли. Во время
второй  мировой войны  занимал высокий пост в УСО  и  был послан Черчиллем в
Москву в качестве представителя УСО/СИС. - Прим. авт.)  - автор книг о своих
таинственных приключениях  в Советской России, один из немногих оставшихся в
живых англичан, которые  действительно засыпали "песок в буксы".  С  большим
брюшком, Хилл скорее походил на опереточного  короля с лысой макушкой вместо
короны.  Позже  его  назначили  руководителем миссии  управления специальных
операций  (Управление  специальных  операций было  создано  по  распоряжению
Черчилля в 1940 году и руководило всеми тайными действиями против стран оси,
особенно  саботажем и диверсиями. - Прим. авт.) в Москве. Мои  друзья в СССР
приняли это с восторгом: они знали о Хилле все.
     Был  еще  специалист  по  взрывчатым веществам  - Кларк.  Он  отличался
неуемным чувством юмора. Когда  однажды  его  попросили  организовать  показ
своих методов для начальника чешской военной разведки и его  аппарата, Кларк
расставил мины-ловушки в рощице, через которую шла дорога на полигон.  Кларк
предполагал, что чехи  пойдут  через рощу гуськом.  Они  же, напротив, пошли
шеренгой, и офицеры, шедшие по краям, перенесли тяжелое потрясение. Лишь  по
счастливой случайности никто не пострадал.
     Был  также   меланхоличный  чех.  Его   рекомендовали  как   печатника,
работавшего  в  подпольной типографии в Праге. Это был  бледный, приземистый
толстяк.
     Другой  печальной фигурой  был австрийский социал-демократ  Вернер. Его
готовили  на  роль  руководителя  слушателей-австрийцев,  которых  мы  могли
получить,  однако  такие  слушатели  не  появились.  Вернер  говорил  только
по-немецки,  и  мне  приходилось  тратить  немало  времени,  чтобы  все  ему
объяснить. В конце  концов он  подал в отставку и получил другое назначение.
Подводную  лодку, перевозившую  его в  Египет, потопили в  Средиземном  море
пикирующие бомбардировщики.
     Выдающейся личностью среди нас был, несомненно, Томми Харрис, известный
торговец  произведениями искусства. Его взяли по предложению Гая в  качестве
своего рода домоправителя и главным образом потому, что Харрис и его супруга
были вдохновенными кулинарами. Он оказался единственным среди нас человеком,
который в первые  же недели  установил тесный личный контакт со слушателями.
Работа в  школе была  совершенно недостойной  Харриса,  необразованного,  но
обладавшего  блестящим природным умом. Томми вскоре переманила МИ-5,  где он
стал впоследствии инициатором и руководителем одной из самых изобретательных
разведывательных  операций  того   времени.   Для  меня,  как  увидим,  дни,
проведенные в  Брикендонбери, были беспросветным мраком. Их скрашивала  лишь
зародившаяся и высоко мною ценимая дружба с Томми Харрисом.
     Слушателей оказалось  у нас  мало - две  небольшие группки бельгийцев и
норвежцев  и несколько  большая группа  испанцев.  В целом  их насчитывалось
около  25 человек. Возможно, они и получили что-то полезное в Брикендонбери,
хотя я  в этом сомневаюсь.  Мы не имели  представления о задачах, которые им
предстояло выполнять,  и  ни  Гаю, ни мне  не  удалось раздобыть необходимых
сведений  у  руководства  в  Лондоне. Иначе  говоря,  нам  почти  нечем было
заниматься, и  мы только и делали, что беседовали с Питерсом да помогали ему
составлять  докладные  записки для руководства, которые  редко удостаивались
ответа.  Было ясно одно:  мы мало  чему могли научить  испанцев, большинство
которых были подрывниками  из Астурии (в прошлом шахтеры). "Все  инструкторы
похожи друг на друга, - сказал как-то один испанец, парень лет восемнадцати.
-  Они  говорят  нам,  сколько  надо  отрезать бикфордова шнура,  мы  же для
безопасности увеличиваем длину вдвое. Вот почему мы пока еще живы".
     Англичане могли бы извлечь  полезный урок из области конспирации,  если
бы разбирались в  ее правилах. Это  выявилось  только через  несколько  лет.
Поскольку  предполагалось, что  мы  имеем  дело  с агентами,  которые  будут
засылаться  на  территорию  противника,  где  их,  весьма   вероятно,  могут
схватить,   было   решено   подлинные   имена    и   фамилии   офицеров   из
преподавательского  состава скрыть под кличками. Питерс стал Торнли,  Хилл -
Дейлом и так далее. Гай, дав волю  своему мальчишескому воображению, за моей
спиной убедил  Питерса навязать  мне такую неприличную кличку, что я даже не
решаюсь ее назвать. Единственное исключение составил Томми Харрис, которому,
по непонятным мне причинам, разрешили оставить его собственное имя.
     Как-то  после  войны   Томми   случайно  встретил  руководителя   нашей
бельгийской   группы,  человека  неприятного,  постоянно  кичившегося  своим
аристократическим происхождением.  Томми зашел  с ним выпить чаю.  Вспоминая
Брикендонбери, бельгиец заметил, что слушатели  раскрыли все наши клички, за
исключением одной. Томми проверил его и выяснил, что тот действительно знает
все наши  имена. Он спросил тогда, кто же  составил исключение. "Речь идет о
вас", - ответил бельгиец.
     Скоро с этих страниц на время  исчезнет имя Гая Берджесса, поэтому мне,
надеюсь, простят, если я расскажу о пристрастии  Гая  к  невинным проделкам.
Однажды летним  вечером Питерс лежал в  постели  с острым  приступом экземы.
Чтобы скрыть ее, он отращивал бороду. Около  его кровати сидел, потягивая из
рюмки портвейн,  приезжий инструктор, назвавший себя Хэзлиттом.  Внезапно из
сада  раздался  крик,  а  за ним  послышались  разноязыкие  возгласы. В  дом
ввалились слушатели.  Каждый  из них утверждал, что  видел  кто  троих,  кто
десяток  и  даже более парашютистов,  выбросившихся поблизости. Услышав  это
сообщение, Питерс приказал  бельгийцам  надеть форму и установить пулеметы в
окнах.  Это обеспечивало хороший сектор  обстрела через школьные  спортивные
площадки. Не  знаю, что случилось бы, если б противник  вошел через парадную
дверь. "Раз немцы высадились, - сказал Питерс Хэзлитту, - придется встать".
     Потом он допустил роковую ошибку, приказав Гаю установить точные данные
о происшествии  и сообщить о  результатах  дежурному офицеру  в  Лондон. Гай
приступил к делу с напускной добросовестностью. Я слышал урывками его доклад
по телефону. "Нет, мне нечего добавить к тому, что я сказал...  Не хотите же
вы, чтобы я фальсифицировал показания,  не правда  ли? Повторить?.. В районе
Хартфорда  видели  спускающиеся  парашюты  в  количестве  от восьмидесяти до
нуля... Нет, я не могу определить достоверности сообщений разных свидетелей.
От восьмидесяти до нуля. Вы поняли? Я позвоню вам еще раз, если понадобится.
До  свидания".  Торжествуя,  Гай пошел  докладывать. "Не знаю,  что я  смогу
сделать, если поднимусь, -  сказал  Питерс,  -  но я, конечно,  должен взять
командование на себя".
     Прошел  час или два, но больше  ничего не случилось. Бельгийцы печально
разобрали свои "льюисы", и мы  пошли  спать. Все следующее утро Гай висел на
телефоне, распространяя веселые новости. Оказывается, дежурный офицер поднял
своего начальника, а тот связался с военным министерством. Восточный военный
округ был  поднят на ноги, и на рассвете его  бронечасти  заняли  позиции по
боевому расписанию. Гай высказал ряд предположений относительно того, во что
все  это обошлось. Следует  заметить,  что цифру "нуль" назвал  ему накануне
вечером я, цифра же "восемьдесят"  исходила,  по-видимому, от самого Гая. Мы
оба  ошиблись.  Сбросили  всего  один  парашют.  Прикрепленный  к  мине,  он
безобидно повис на дереве, и мина не взорвалась. Быстро летели летние дни, а
каких-либо  четких  директив  из Лондона не  поступало. Капитан 3  ранга все
больше мрачнел и стал еще более неразговорчивым и скрытным. Сначала я думал,
что его беспокоит экзема, но потом до меня стали доходить слухи о переменах,
о которых официально нам так и не объявили. А произошло  вот что. Секцию "Д"
выделили из  СИС и реорганизовали, передав  в  ведение министра по  вопросам
экономической  войны  доктора  Дальтона.  Гранд ушел, его место занял  Фрэнк
Нельсон,  бизнесмен, лишенный чувства  юмора, чьи  способности  мне так и не
представилось  возможности  оценить. После  посещения  Брикендонбери Колином
Габбинсом   (в  1939  году  был  помощником   начальника   разведывательного
управления  военного  министерства. - Прим.  авт.)  и группой  свежевыбритых
офицеров,  которые  лаяли друг  на  друга и  на нас, Питерс  вп