ко прошли через это. Я также знаю, что с этого  времени
вам не будет так трудно.
   - Значит благодарность вашего полковника больше, чем просто вежливость?
   - Вежливость? Он обязан вам своей жизнью. Я  обязан  вам  его  жизнью!  и
жизнью его жены, и жизнью Генриха, его сына. Вы заплатили зрением.  Да,  это
более, чем просто вежливость...
   - Мне ничего не надо от него.
   - Тогда вы глупец, потому что он может дать вам все,  -  мгновение  Кених
пристально рассматривал свое отражение в темных овалах  очков  Гаррисона.  -
Почти все.

***

   Их третья остановка была в какой-то гостинице на горной дороге.  Там  они
выпили пива и облегчились перед последним этапом своего путешествия. К этому
времени Гаррисон чувствовал себя в компании Кениха  очень  уверенно,  но  он
устал. Он ослабил галстук,  расстегнул  куртку  и,  откинувшись,  дремал  на
заднем сидении, а огромный немец вел  машину  и  мурлыкал  в  такт  приятной
музыке, доносившейся из радио.
   Он еще дремал, когда они прибыли на место. Был  ранний  вечер,  и  где-то
совсем близко слышался смех. Поднялся холодный бриз и принес сосновый запах,
сладко разлившийся в горном  воздухе.  Слышались  звуки  всплесков  и  крики
подбадривания: "Плыви, плыви!" из открытого бассейна с подогревом.
   Выбравшись  из  машины,  Гаррисон  подтянул  галстук,  застегнул  на  все
пуговицы форменную куртку и опять вручил себя заботам Кениха. Ему не вернули
палку, а провели в здание, в лифт, по коридору и ввели в комнату.
   Это был долгий день, долгий, как восемь месяцев. Он запомнил,  как  Кених
сказал: "Спокойной ночи!" и добавил что-то о приятном завтрашнем дне.
   Гаррисон нашел кровать и с радостью  опустился  на  нее,  снова  ослабляя
галстук и расстегивая китель. Он сбросил  начищенные  до  блеска  ботинки  и
задал себе вопрос, так ли они были блестящи, как бывали прежде. Хотя,  какая
разница?
   Затем, как раз перед тем, как  он  уснул..,  какая-то  девушка  с  нежным
голосом принесла ему стаканчик бренди, от которого ему еще больше захотелось
спать. Девушка помогла ему справиться с одеждой,  обращаясь  с  ним,  как  с
младенцем. Нежно,  словно  могла  повредить,  она  накрыла  его  прохладными
простынями.
   А затем...

***

   - Доброе утро, - произнес все тот же нежный голос - голос той девушки.  В
нем слышался легкий немецкий акцент.
   Гаррисон открыл глаза (он всегда делал  так,  автоматически  реагируя  на
пробуждение) и услышал изумленное дыхание девушки. Он сразу же закрыл  глаза
и пошарил рукой в поисках темных очков - "наглазников", как мысленно называл
их. Как будто было недостаточно просто  быть  слепым,  его  глаза  выглядели
теперь особенно ужасно:  совершенно  белые  и  без  зрачков.  Ища  на  ощупь
наглазники, молодой человек понял, что лежит совершенно голый,  наверное  во
сне он сбросил простыни.
   Найдя наглазники на прикроватной тумбочке, Гаррисон  надел  их  и  открыл
пересохший рот,  чтобы  сказать  что-нибудь  резкое..,  и  проглотил  слова,
готовые вот-вот сорваться с языка. Девушка все еще была  там,  не  двигаясь,
она могла  только  наблюдать  за  ним.  Он  чувствовал  ее  присутствие,  ее
любопытство и  его  раздражение  превратилось  в  ответное  любопытство.  Он
впервые столкнулся с ситуацией, когда его захватили врасплох.
   Очень хорошо, если ей нравится созерцать его обнаженное тело...
   Он откинулся на подушку и непринужденно положил  руки  под  голову.  Само
действие - сознательный показ себя, бесстыдная нагота - возбуждали  его.  Он
потянулся вниз и тихонько похлопал свою восставшую плоть.
   - Доброе утро, - ответил он. - Красавец, не правда ли?
   - Пожалуй, да. - Она придвинулась ближе. - Ты  не  собираешься  вставать?
Или, может быть, хочешь позавтракать в постели?
   Гаррисон усмехнулся.
   - А это что, предложение? - спросил он. Теперь он  напрягся  частично  от
того, что хотел писать, а частично - от  могучего  эротического  присутствия
этой девушки. По тону ее голоса можно было бы заключить,  что  она  была  не
меньше его взволнована как созерцанием его  наготы,  так  и  его  восставшей
плоти. Но, с другой стороны, должна ли она? Она раздела его,  ведь  так?  Он
почесал живот и поинтересовался, какими именно были обязанности девушки.
   - Все, что угодно, - сказала она и села на кровать так, что до нее  можно
было дотронуться. Гаррисон протянул руку и тронул ее бедро. Ладонь коснулась
ее ноги, а пальцы - кромки шорт. Он улыбнулся ей. Секундой позже, после того
как он не убрал руку, девушка взяла ее и переместила  на  его  живот.  Сразу
после этого она отдернула свою руку и вскочила на ноги.
   - Ой! - почти задохнувшись, вскрикнула она. - Ты - голый!
   Гаррисон не мог сдержать смех.
   - Господи! Хочешь сказать, что только заметила?
   - Ну, да, - ответила она с негодованием. -  Не  думаешь  ли  ты,  что  ты
единственный в мире... Правда поразила его, как удар грома.
   - Слепой! - закончил он за нее.
   - Да, - сказала она.  -  Я  -  слепая.  Гаррисон  перегнулся  через  край
кровати, нашел свои простыни и накрылся. Затем он  снова  засмеялся,  но  на
этот раз гораздо громче.
   - А что в этом смешного? - сказала она холодно.
   - Послушай, извини, - ответил он. Когда я  думал,  что  ты  могла  видеть
меня, то притворился, что не возражаю против этого, - он снова засмеялся.  -
А когда узнал, что ты слепая, я накрылся простыней!
   - Не понимаю, - сказала она.
   - Я тоже, - он засмеялся опять, затем быстро  посерьезнел.  -  Присядешь?
Как тебя зовут?
   - Я - Вики, - ответила она, снова опускаясь на край кровати.
   Он сел и взял ее лицо в руки. Это было небольшое, как у эльфа, лицо,  уши
- маленькие, волосы зачесаны назад  и  спадают  на  плечи.  Слегка  раскосые
глаза. Гладкая кожа. Высокие скулы. Маленький нос. Дерзкий маленький рот.
   - У тебя сексуальное лицо, Вики, - сказал он.
   - Да? - она взяла его за руки. - И это значит,  что  меня  можно  трогать
руками? А я при этом должна быть довольной?
   - Это доставляет мне удовольствие, - ответил он честно.
   Она отпустила его руки и встала.
   - Тебе надо одеться, - сказала она. - И идти завтракать.
   - О'кей, - ответил он, - помоги мне одеться.
   - Не буду! Пижама на стуле около кровати, а  за  дверью  висит  халат.  С
какой стати я буду помогать тебе? Разве ты не умеешь одеваться сам?
   - Насколько я помню, именно ты раздела меня.
   На мгновение воцарилась тишина, затем девушка захихикала.
   - Не я. Но, кажется, я начинаю понимать, в чем дело.  Итак,  ты  думаешь,
что я - твоя личная маленькая нимфа?
   Гаррисон почувствовал себя глупо.  Ведь  знал  же  он,  что  это  слишком
хорошо, чтобы быть правдой.
   - Э, постойте, я...
   - Я принесла тебе выпить, -  рассказывала  она  ему.  -  Разговаривала  с
тобой, немного поправила подушку. А раздела тебя няня, не я.
   - Господи, - произнес Гаррисон.
   - Вилли Кених предупредил меня насчет тебя,  -  произнесла  она  довольно
сухим тоном. - Он сказал, что ты, должно быть, один из тех слепых людей, кто
меньше всего испытывает от этого затруднение, по  крайней  мере  среди  тех,
кого он когда-либо встречал. Фактически он  даже  не  уверен,  что  до  тебя
вообще дошло, что ты слеп!
   - Господи! - опять сказал Гаррисон. - Слушай, я...
   - Сиди смирно, - засмеялась девушка, склоняясь  над  ним.  -  Теперь  моя
очередь, - ее пальцы тепло прикоснулись к  его  липу.  -  А  ты  -  красивый
мальчик, - чуть погодя сказала она. - Но всего лишь мальчик.
   - Да? А ты, надо полагать, светская женщина? Послушай, я  принадлежу  сам
себе, мне двадцать один год, бывший солдат - или, вернее,  скоро  стану  им.
Если бы ты узнала меня получше, то не называла бы меня мальчиком.
   - Я на пять лет старше тебя, - сказала она. - Слепа с пятнадцати  лет  и,
возможно, знаю больше тебя о жизни.
   Повинуясь порыву, Гаррисон поцеловал ее пальцы, когда они  коснулись  его
губ. На вкус они, были сладкие.
   - Твои груди излучают тепло мне прямо в лицо, -  сказал  он  и  сразу  же
услышал, как участилось ее дыхание.
   - Ты слишком скор, чтобы понравиться мне,  Ричард  Гаррисон,  -  ответила
Вики. Она отступила на шаг и бросила ему пижаму, которая  обернулась  вокруг
его головы. - Поторопись, я покажу тебе, где ванная, и, когда  ты  умоешься,
мы пойдем вниз. Побриться и одеться ты сможешь позже Как ты  скоро  поймешь,
жизнь здесь размеренная и очень приятная. Но так как  прислуги  немного,  то
важно соблюдать распорядок дня, а ты опаздываешь к завтраку.
   - Только ответь, - сказал он, расправляя пижаму и одеваясь. -  Почему  ты
тяжело дышала, когда будила меня? Ты сказала, доброе утро,  а  затем  тяжело
задышала. И именно поэтому  я  подумал,  что  ты  видишь.  Я  подумал,  что,
возможно, ты увидела мои глаза, а может, что я голый.
   Она провела его к двери, слегка подтолкнула к ванне, поверхность  которой
была гладкой и округлой, и прикрыла за ним дверь.
   - Ну, так? - обратился он через дверь.
   - Ах, это, - произнесла она отстранение. - Это всего лишь из-за того, что
я запуталась в твоих простынях на полу и чуть не упала.
   - Там были все мои простыни?
   - Похоже, что все.
   - Так все же ты знала, что я голый?
   - Да, пожалуй, знала, но...
   - Да?
   - Ну, ты выяснишь это для себя довольно скоро. Если уже не знаешь. Видишь
ли, это одна из трудностей, когда ты слеп, - не впасть в забвение. Маленькие
вещицы приводят тебя в замешательство, ну, там, столкнешься с кем-нибудь или
опрокинешь чашку. А большие вещи - ты их просто не видишь!
   Гаррисон усмехнулся, нашел кран и пустил воду в ванну.
   - Благодари Бога за то, что можешь осязать, слышать и чувствовать вкус  и
запах, - крикнул он.
   - А я так и делаю! - ответил она. - Я благодарю его каждый день.
   Он сел на унитаз помочиться, чтобы не попасть мимо.  Шум  воды  из  крана
заглушал его собственное журчание.
   - Это не совсем то, что я хотел сказать, - произнес он. - Я имел в  виду,
что хотя и не могу видеть тебя,  но  по  крайней  мере  могу  ощутить  тебя,
узнать, какой у тебя вкус и запах. И звук твоего голоса.
   - Да? А кто сказал, что ты можешь иметь все эти удовольствия?
   - А кто может помешать мне? - спросил он. - Я  почувствовал  твой  запах,
прикоснулся к твоему липу, услышал, как ты  говоришь,  и  узнал  вкус  твоих
пальцев. И...
   - И теперь ты хочешь узнать всю комбинацию в целом? Да? Или, возможно,  с
некоторыми вариациями для полноты картины?
   - Пожалуй, что так.
   - Мне кажется,  Вилли  Кених  прав,  -  произнесла  она.  -  Ты  едва  ли
понимаешь, насколько тяжело твое увечье.  И  я  повторяю,  ты  очень  скорый
мальчик, Ричард Гаррисон.
   - Да нет, - ответил он, выходя из ванной. - Но это так, как  ты  сказала.
Когда ты слеп, одна из трудностей - это  неуверенность.  Но  на  самом  деле
слепота дает много компенсаций.
   Гаррисон нашел ее талию, притянул девушку к  себе  и  поцеловал.  Она  не
носила бюстгалтера, и через футболку ее груди, горячие и твердые,  прижались
к его груди. Через какое-то время она стала отвечать на поцелуй, затем резко
задышала и, когда его рука нашла ее грудь, отстранилась,  удерживая  его  на
расстоянии вытянутой руки.
   - Слишком скор, - повторила она. Но ее голос охрип.
   Неохотно он позволил отвести себя к двери и справился с халатом,  висящим
там. Затем Вики отвела его вниз.
   Завтрак был обильным, английским (таким, какими обычно бывают  английские
завтраки) и отлично приготовленным. Он был  сервирован  в  комнате,  где  по
крайней мере одна стена была огромным окном, выходящим на восток.  Гарри-сон
с наслаждением почувствовал ласку солнечных лучей на  лице  и  руках.  Более
того, он обнаружил настоящий аппетит, - то, чего ему не хватало прежде, хотя
он этого и не понимал. Он отдал должное сосискам, бекону, яйцам  и  томатам,
за этим последовали кофе и тосты с мармеладом. В этот момент в комнату вошел
Кених.
   До сих пор Гаррисон и Вики были предоставлены сами себе, а с тех пор  как
они оба пришли к пониманию, что должно неизбежно случиться, никто из них  не
считал нужным много говорить. Пространство между ними  было  напряжено,  как
всегда происходит между будущими любовниками.
   Поэтому появление Кениха  было  чем-то  вроде  вторжения.  Он  ничего  не
сказал, но Гаррисон слышал, как открылась и  закрылась  дверь,  и  распознал
уверенную походку другого человека, несмотря на то,  что  на  полу  столовой
лежал дорогой толстый, пушистый ковер. Когда Кених подошел к  столу,  слепой
капрал вздохнул и отставил свою тарелку.
   - Доброе утро, Вилли, - сказал  он.  -  Почему  бы  вам  не  присесть?  В
кофейнике еще много кофе, если хотите.
   - Доброе утро,  сэр,  -  ответил  Кених.  -  И  благодарю,  я  уже  поел.
Вообще-то, сэр, я принес вам  новую  одежду.  Я  пришел,  чтобы  помочь  вам
примерить ее. Она более подходит для этой прекрасной погоды, которой мы  все
наслаждаемся.
   Это был совсем другой Кених, и Гаррисон  не  был  до  конца  уверен,  что
правильно понял его.
   - В чем дело, Вилли? Почему так резко?
   - Совсем нет, сэр, просто с уважением, - было странно слышать эти,  такие
английские слова, произносимые Кенихом с сильным немецким акцентом.
   Гаррисон допил кофе и встал. Теперь напряженность из воздуха  исчезла,  и
Вики казалась далекой, потерянной в пространстве и темноте. Почти  в  панике
Гаррисон повернулся в ее сторону.
   - Вики, ты здесь? Я хочу сказать...
   - Я знаю, что ты хочешь сказать. Да, я здесь. Хочешь  поплавать  со  мной
перед ленчем?
   Он снова почувствовал себя приободренным.
   - Я непрочь, - ответил он.
   Кених попытался поддержать его за локоть, но Гаррисон не обратил на  него
внимания. При выходе из комнаты он сбил маленький  столик  и,  ударившись  о
дверь, энергично чертыхнулся, но так, чтобы Вики не слышала.  Кених  схватил
его за руки железной хваткой.
   - Ричард, - сказал немец. - Раздражение здесь неуместно. Оно из-за  того,
что я был резок с вами? Это вы считаете, что я резкий. Но я так  не  считаю.
Ты должен понять, что я здесь - слуга. Разве недостаточно, что мы -  друзья.
Вики - тоже друг, но я называю ее "мадам".  Возможно,  однажды  наши  дороги
разойдутся, но сейчас.., кроме того, из-за  своего  раздражения  ты  потерял
координацию.
   Гаррисон сжал зубы и, не шевелясь, смотрел в темноту,  откуда  раздавался
голос немца. Раздражение медленно уходило из него.
   - Конечно, ты прав. Это было грубо с моей стороны.  Я  взбеленился  из-за
пустяка. Ревность, наверное.
   - О?
   - Да. Ты можешь видеть ее, а я не могу.
   - Вы не так уж и взбеленились, -  сказал  Кених,  -  и,  определенно,  не
ревновали.  Похоже,  просто  расстроились.  Немного  нервничали.   Этого   и
следовало ожидать. Но вот увидите, сегодня к вечеру вы хорошенько  отдохнете
и будете чувствовать себя непринужденно. Теперь нам надо вас побрить...
   - Я могу сам справиться с этим.
   - ., и одеть...
   - Я и с этим отлично справлюсь.
   - Я должен показать вам дом и окрестности.
   - Показать мне? - фыркнул Гаррисон.
   - Горечь? От вас? Я могу показать  вам,  описав  их,  ведь  так?  Ну,  не
огорчайтесь, Ричард, просто доверьтесь мне. Если вы  не  будете  мешать,  то
дела наладятся. Ну, а теперь мы все такие же друзья?
   Хмурость Гаррисона потихоньку испарялась. Он  усмехнулся,  но  получилось
криво.
   - Черт, думаю, что да.
   Затем без всякого дальнейшего протеста  Гаррисон  позволил  отвести  себя
обратно в комнату. Кроме того, на сей раз он  запомнил  этот  путь.  Никогда
больше он не позволит снова отвести себя...

***

   Шредер  сидел  в  кресле-каталке  около  бассейна.  Сейчас  там  не  было
купающихся. Всего лишь год назад Гаррисон  не  смог  бы  ощутить  излучаемое
водой тепло - у него не было способности замечать такие детали, - но  теперь
он почувствовал поднимающийся от воды теплый воздух и учуял ее искусственное
тепло. Рядом с промышленником сидела молодая женщина, она писала. Он  что-то
тихо говорил ей, но Гаррисон мог поклясться, что слышал, как упоминалось его
имя. Они прервались, когда Кених и его подопечный подошли ближе.
   - Мина, извините меня, пожалуйста,  -  обратился  Шредер  к  женщине.  Мы
закончим позже.
   - Конечно, господин Шредер.
   Она ушла, оставляя Гаррисону впечатление заложенного в  ее  молодом  теле
классической нордички, отточенного, как бритва,  профессионализма  во  всем.
Шредер любил профессионализм, красивые вещи и радости жизни. Чего  же  тогда
он хочет от Гаррисона?
   - Садись, Ричард Гаррисон, - произнес Шредер. - Извини, что не  встаю.  Я
могу стоять, но временами это причиняет мне сильную боль. Поэтому в основном
я сижу. Иногда Вилли  катает  меня,  а  иногда  я  передвигаюсь  сам  -  для
тренировки.
   Кених помог Гаррисону сесть.
   - Приятно видеть тебя, - продолжал Шредер. - И особенно  приятно  видеть,
что ты хорошо выглядишь.
   Его рукопожатие было твердым, но рука была  легкой,  а  голос  был..,  не
таким, каким помнил его Гаррисон. Даже напуганный (каким Шредер, несомненно,
был в "Европе", хотя боялся он не за себя) его голос все еще был сильным,  с
командной ноткой. Теперь.., он ослаб. Гаррисон смог ощутить  это.  Появились
одышка, беспокойство, нервозность.
   - Господин Шредер, - ответил Гаррисон, -  спасибо,  что  пригласили  меня
сюда, хотя я в полном неведении, зачем вы это сделали.
   - Ваше присутствие здесь - удовольствие для меня, - сказал  Шредер.  -  А
ведь могло бы быть и так, что вы не захотели  бы  видеть  или  слышать  меня
снова, - никогда! И я не стал бы винить вас.
   - О, можете быть уверены, я бы  с  удовольствием  встретился  с  вами,  -
усмехнулся Гаррисон.
   Шредер опять взял его за руку.
   - Прошло совсем мало времени, Ричард. Твои уши все еще настороже и готовы
слышать не то, что говорят. Это все рана, но когда она заживет,  ты  станешь
лучше. Очень беспокоит?
   - Это что-то новое, - ответил ему Гаррисон. - Я имею в виду,  спрашивать,
очень ли беспокоит. Другие приняли бы как должное, что я покалечен.  Я  хочу
сказать, что умственно я так же здоров, как и физически, фактически  мой  ум
стал острее, яснее. Это от природы,  я  полагаю.  Но  беспокоит  ли  это?  -
Помолчав, он пожал плечами. - Ни Бог, ни дьявол не смогут помочь мне  здесь,
а следовательно и мне надо смириться с этой мыслью. Да,  меня  действительно
это беспокоит. Я имею в виду то, что  существует  множество  мест,  красивых
девушек, чудес, на которые мне никогда не хватало времени. Но теперь у  меня
хорошая ясная память и отличное воображение. К тому же остальные мои  органы
чувств в порядке. Теперь у меня отличный нюх. Я слышу такое, чего никогда не
слышал раньше. На вкус окружающий мир разный. И когда я касаюсь чего-то,  то
узнаю, что это. Это, как Вилли. Иногда у меня возникает такое чувство, будто
я знаком с ним уже много лет.
   - Так. А Вилли заботится о тебе? Да?
   - Он много делает для меня. Кроме...
   - Да?
   Гаррисон усмехнулся в сторону грузного  человека,  туда,  где  он  стоял,
переминаясь с ноги на ногу.
   - Ничего, но у него  есть  одно  преимущество  передо  мной,  сейчас,  по
крайней мере.
   - Вилли, что ты сделал?
   - Ничего, Томас, уверяю вас. По-моему, капрал хочет сказать, что  я  могу
видеть фройлен Малер, а  он  нет.  В  этом  и  есть  мое  преимущество.  Они
завтракали сегодня вместе. Может, я чему-то помешал?
   Гаррисон и Шредер рассмеялись вместе, но последний смеялся  недолго,  его
смех перешел в сухой кашель. Он сильнее сжал руку  Гаррисона,  когда  спазмы
скрутили его тело. В следующую минуту они прошли.
   - Вилли, - голос Шредера был надломлен, - тебе надо заняться  делами.  Ты
можешь оставить мистера Гаррисона со мной.
   - Да, Томас, спасибо, - Кених повернулся к Гаррисону. -  Надеюсь  увидеть
вас позже, сэр.
   Когда Кених ушел. Шредер и Гаррисон какое-то время сидели молча.
   - Кресло-каталка, боли в груди, внутренние повреждения, общая слабость, -
произнес наконец Гаррисон. - И вы спр