ирокое крыльцо, где сбоку от ступеней висит серая 
металлическая вывеска "ПРИЮТ ЗАБОТЛИВЫХ ПРАВЕДНИКОВ 
ДЛЯ МАЛЬЧИКОВ". Вдалеке, на детской площадке среди деревьев, уже 
роняющих свой багряно-золотой осенний убор, кругами, словно пчелы в 
улье, носились мальчишки из другой группы.
	Сестра пересекла двор и направилась по асфальтированной 
подъездной дороге к маленькому кирпичному строению, совершенно не 
походившему на нелепую, с фронтонами и острыми коньками крыш, 
громаду приюта. Здесь располагались административные помещения. 
По соседству, в кольце деревьев, горевших на солнце яркой желтизной, 
стояла приютская часовня.
	Сестра Мириам вошла в кирпичное здание и по тихим, 
застланным винно-красными коврами коридорам подошла к маленькому 
кабинету с золотыми буквами "Эмори Т. Данн" на дверях. Секретарь, 
хрупкая женщина с желчным лицом, подняла на нее глаза:
	-  Сестра Мириам? Я могу вам чем-нибудь помочь?
	-  Да. Я хотела бы поговорить с отцом Данном.
	-  Сожалею, но через десять минут у него назначена встреча. 
Похоже, для юного Латты нашлась прекрасная семья.
	-  Мне обязательно нужно с ним поговорить, -  сказала сестра 
Мириам и, к великому изумлению секретарши, постучала в дверь, не 
слушая, что ей говорит эта легендарная личность, бессменный секретарь 
отца Данна на протяжении двадцати с лишним лет.
	-  Войдите, -  сказали из-за двери.
	-  Но, сестра Мириам, -  возмущенно проговорила секретарша, -  
как же можно...
	Сестра Мириам закрыла за собой дверь.
	Отец Данн вопросительно взглянул на нее из-за широкого, 
застеленного промокательной бумагой письменного стола. Средних лет, 
в седых волосах кое-где проглядывают блестящие черные пряди. Серые 
глаза. Позади, на обшитой дубовыми панелями стене, висело два десятка 
почетных дипломов за работу в области теологии и гуманитарных наук. 
Отец Данн был человеком образованным и принял сан, уже имея 
гарвардский диплом доктора социологии. Порой сестра Мириам 
недоумевала: в глазах этого сдержанного, степенного человека нет-нет да 
и проскакивала искра гнева.
	Отец Данн сказал:
	-  Вам не кажется, что вы довольно бесцеремонны? Я с минуты на 
минуту жду посетителей. Может быть, вы заглянули бы попозже, ближе 
к вечеру?
	-  Прошу вас, святой отец. Мне нужно сказать вам пару слов.
	-  Может быть, вам мог бы помочь отец Кэри? Или сестра 
Розамунда?
	-  Нет, сэр, -  сестра Мириам твердо решила не отступать. Со всеми 
прочими она уже говорила. Ее вежливо выслушивали и предлагали 
каждый свои меры -  кто либеральные, кто жесткие. Но ничего не 
помогало. Пришла пора узнать мнение отца Данна, и сестра Мириам не 
собиралась уходить, не высказавшись. -  Мне нужно поговорить с вами о 
Джеффри Рейнсе.
	Отец Данн едва заметно прищурился; ей почудилось, что 
устремленный на нее снизу вверх взгляд стал ледяным.
	-  Ну что ж, присаживайтесь, -  он указал на черное кожаное кресло 
и включил переговорное устройство на своем столе: -  Миссис Бимон, 
попросите, пожалуйста, мистера и миссис Шир подождать несколько 
минут.
	-  Хорошо, сэр.
	Отец Данн откинулся на спинку кресла и забарабанил пальцами по 
столу.
	-  Мне кажется, я уже знаком с этой проблемой, сестра Мириам, -  
сказал он. -  Что, есть новости?
	-  Сэр, этот ребенок... он совершенно не похож на остальных. Я с 
ним не справляюсь. Он так меня ненавидит, что я... э-э... почти 
физически ощущаю его ненависть.
	Отец Данн снова протянул руку к переговорному устройству:
	-  Миссис Бимон, будьте любезны принести мне дело Джеффри 
Харпера Рейнса. Десяти лет.
	-  Да, сэр.
	-  По-моему, вы видели его личное дело? -  спросил отец Данн.
	-  Да, видела, -  ответила сестра Мириам.
	-  Значит, вы знакомы с обстоятельствами его жизни?
	-  С обстоятельствами -  да, но мне абсолютно не понятны его 
желания и стремления.
	-  Что ж, -  продолжал отец Данн, -  вы, возможно, знакомы с моей 
теорией "младенческого стресса". Знакомы?
	-  Не совсем. По-моему, я краем уха слышала, как вы с отцом 
Робсоном беседовали на эту тему.
	-  Ну, тогда, -  сказал отец Данн, -  послушайте. Младенец -  самое 
нежное и чувствительное из всех творений Господа. Едва родившись, 
ребенок уже тянет ручки, чтобы касаниями исследовать новую среду 
обитания. И реагирует на эту среду; а она в определенной степени 
формирует его. Младенцы, да и вообще все дети независимо от возраста, 
необычайно восприимчивы к проявлению различных чувств, 
переживаний, страстей. -  Он многозначительно воздел палец. -  И 
особенно к ненависти. Ребенок способен до конца жизни носить в себе 
пагубные, разрушительные страсти, пограничные с насилием эмоции. У 
мальчика, о котором идет речь, жизнь складывалась... сложно. Насилие, 
учиненное над его матерью, заронило в ее душу малую искру ненависти, 
которая, беспрепятственно разгораясь, привела к убийству отца 
Джеффри. Мать мальчика убила мужа на глазах у ребенка. Я полагаю, 
что именно здесь корень той ненависти, а может быть, страдания, 
которое носит в себе Джеффри. Сцена жестокого насилия произвела на 
мальчика сильнейшее впечатление и до сих пор жива где-то на самом дне 
его памяти...
	Вошла миссис Бимон и положила на стол отца Данна желтую 
папку, помеченную "Рейнс, Джеффри Харпер". Отец Данн поблагодарил 
и принялся молча листать страницы.
	-  Возможно, Джеффри не помнит подробностей той ночи... по 
крайней мере, не сознает этого. Но на уровне подсознания он помнит 
каждое грубое слово, каждый жестокий удар. -  Он на мгновение отвлекся 
от изучения бумаг, желая удостовериться, что собеседница внимательно 
его слушает. -  Вдобавок, сестра Мириам, нам приходится считаться с 
психологией осиротевшего ребенка. Здесь у нас -  сироты от рождения, 
никому не нужные дети, трудные дети. Они не просили их рожать. Они 
считают себя ошибкой, следствием того, что кто-то забыл принять 
противозачаточные таблетки. Нам удается -  очень медленно, ценой 
неимоверных усилий, с ничтожной отдачей -  пробиться к некоторым из 
них. Но этот Рейнс... он пока еще не впустил нас к себе в душу.
	-  Он пугает меня, -  сказала сестра Мириам.
	Отец Данн хмыкнул и вновь погрузился в изучение желтой папки.
	-  Он здесь четыре месяца. Его перевели к нам из школы Святого 
Франциска в Трентоне. Туда он попал из нью-йоркского приюта 
Богоматери, успев перед тем побывать в приюте Святого Винсента для 
мальчиков, тоже в Нью-Йорке. Его несколько раз усыновляли, но по тем 
или иным причинам он не приживался. Все приемные родители 
отмечали его нежелание общаться, неуступчивость... -  отец Данн 
взглянул на сестру Мириам, -  грубость и дурные привычки, 
непокорность родительской власти. И еще одно: он упорно отказывается 
откликаться на христианские имена. -  Священник поднял голову и 
посмотрел на монахиню. -  Что скажете?
	-  Сейчас он отказывается откликаться даже на свое настоящее имя. 
Он называет себя Ваалом, и я слышала, как кое-кто из ребят так его 
называл.
	-  Да, -  проговорил отец Данн, поворачиваясь вместе с креслом к 
распахнутому окну, чтобы посмотреть на детей, играющих во дворе. -  
Да. И, насколько я понял, он отказывается ходить на службы в часовню. 
Это так?
	-  Да, сэр. Именно так. Он отказывается даже входить в часовню. 
Мы лишили его возможности смотреть фильмы, играть на площадке с 
другими детьми, чего только не пробовали, и все зря. Отец Робсон 
посоветовал восстановить все его права и больше не тратить на это силы.
	-  Мне кажется, это самое лучшее, -  заметил отец Данн. -  Очень и 
очень странно... А что, его отец был человеком верующим?
	Сестра Мириам покачала головой, и отец Данн сказал:
	- Что ж, я тоже не знаю. Мне известно только то, что содержится в 
этой папке. Он, кажется, мало общается с другими детьми?
	-  По-моему, есть несколько таких, кто пользуется его доверием, но 
все они похожи на него, такие же молчаливые и подозрительные. И все 
же, несмотря на всю свою непокорность, он прекрасно учится. Он много 
читает, особенно по истории и географии, и жизнеописания. Могу также 
отметить его нездоровый интерес к личности Гитлера. Однажды в 
библиотеке я услышала, как он скрипел зубами. Он читал тогда статью о 
газовых печах Дахау в старом номере "Лайф" и захлопнул журнал, когда 
заметил, что я наблюдаю за ним.
	Отец Данн хмыкнул.
	-  Подозреваю, что он куда умнее, чем хочет казаться.
	- Сэр?
	Священник постучал по раскрытой перед ним странице.
	-  Судя по результатам стандартных тестов, у него феноменальные 
способности, и все же отец Робсон, проводивший тестирование, считает, 
что Джеффри поскромничал. Ему кажется, что на некоторые вопросы 
мальчик намеренно ответил неверно. Вы можете мне это объяснить?
	-  Нет, сэр.
	-  И я не могу, -  сознался отец Данн и пробормотал что-то себе под 
нос.
	-  Сэр? -  переспросила сестра Мириам, наклонившись к нему.
	-  Ваал... Ваал, -  негромко повторил священник. Потом, словно 
ему в голову пришла неожиданная мысль, снова повернулся к ней. -  Он 
играет с нами, сестра Мириам. И, смею вас уверить, подсознательно 
хочет прекратить эту игру. Отец Робсон -  хорошо разбирается в таких... 
сложных случаях. Я попрошу его поговорить с Джеффри. Однако, сестра 
Мириам, мы тоже не должны опускать руки. Ради самого мальчика нам 
нужно проявить столько терпения и силы... -  он помолчал, стараясь 
сформулировать поточнее, -  сколько должно. Договорились? -  Он 
вопросительно взглянул на сестру Мириам.
	-  Да, сэр, -  ответила она. -  Надеюсь, отцу Робсону удастся понять 
его лучше, чем мне.
	-  В таком случае, решено. Я попрошу его при первой же 
возможности поговорить с мальчиком. Всего доброго, сестра Мириам.
	-  Всего доброго, отец Данн, -  ответила она, вежливо наклонив 
голову, и встала.
	Когда дверь за сестрой Мириам закрылась, отец Данн еще 
мгновение молча смотрел в окно во двор, где бестолково, точно 
ослепшие от осеннего солнца неопрятные летучие мыши, носились дети. 
Он потянулся к ящику стола, где лежала коробка с сигарами, но 
передумал: нет, до вечера -  никаких сигар. Предписание врача. Вместо 
этого он взял с полки за письменным столом книгу о расстройствах 
психики у детей младшего школьного возраста. Но, пока его взгляд 
считывал сухую логическую информацию, его память вела поединок с 
именем Ваал.
	Повелитель демонов.
	Отец Данн закрыл книгу и снова поглядел в окно. Какие 
загадочные существа дети, сказал он себе. Живут собственной тайной 
жизнью и захлопывают двери перед всяким, кто пытается войти; дети 
очень ревниво относятся к своей загадочной личности и с наступлением 
ночи совершенно преображаются. Преображаются так, что порой даже 
родные не могут их узнать.


7

	Ребенок медленно шел вдоль высокой сетчатой ограды. Здесь к 
детской площадке вплотную подступала разноцветная чаща. Он 
остановился, повернулся спиной к остальным детям, которые с визгом 
носились по пыльному двору, и устремил неподвижный взгляд туда, где 
лес прорезала скоростная трасса, идущая через Олбани в город. 
Мгновение спустя он обернулся, привалился к забору и стал смотреть, 
как ребята азартно гоняют футбольный мяч.
	К нему подошли двое: коренастый крепыш с густой черной 
шевелюрой и торчащими зубами, и мальчик потоньше, рыжеватый 
блондин с глубоко посаженными голубыми глазами. Рыжеватый сказал:
	-  Эта очкастая -  настоящая ведьма.
	Ваал молчал. Его тонкие пальцы были продеты в металлические 
ячейки ограды.
	-  Здесь настоящая тюрьма, -  отозвался он через секунду. -  Они 
боятся нас. Разве вы этого не чувствуете? И из страха запирают нас в 
клетку. Но долго им нас не удержать.
	-  Да разве отсюда сбежишь? -  спросил рыжеватый.
	Черные глаза сверкнули:
	-  Вы уже сомневаетесь во мне?
	-  Нет. Нет, Ваал. Я тебе верю.
	-  Всему свое время, -  тихо проговорил Ваал. -  Я изберу друзей и 
уведу их с собой. Остальные погибнут.
	-  Возьми меня с собой, Ваал, -  заныл коренастый. -  Ну возьми...
	Ваал ухмыльнулся, однако его черные глаза оставались 
безжизненными и непроницаемыми. Он протянул руку и, запустив 
пальцы в темные кудрявые волосы, притянул к себе голову мальчика. 
Поблескивающие черные глаза оказались всего в нескольких дюймах от 
лица крепыша.
	-  Надо любить меня, Томас, -  прошептал Ваал. -  Любить меня и 
делать все, что я скажу. Тогда я смогу спасти тебя.
	Томас дрожал. Из приоткрытого рта капнула слюна, повисла 
серебристой нитью на подбородке. Он сморгнул слезы, грозившие 
хлынуть по щекам, и выдавил:
	-  Я люблю тебя, Ваал. Не бросай меня.
	-  Мало говорить, что ты любишь меня. Нужно доказать это, и ты 
докажешь.
	-  Докажу, -  поспешно заверил Томас. -  Докажу, вот увидишь!
	Оба мальчика не двигались с места, словно загипнотизированные. 
Взгляд Ваала не давал им уйти.
	Кто-то позвал: "Джеффри! Джеффри!"
	Ваал моргнул. Ребята, пригибаясь, побежали через площадку.
	Кто-то шел к нему: монахиня в трепещущей на ветру черной рясе, 
сестра Розамунда. Она подошла и, улыбаясь, сказала:
	-  Джеффри, сегодня ты освобожден от урока чтения. С тобой 
хочет поговорить отец Робсон.
	Ваал кивнул. Он молча последовал за ней через двор, сквозь 
крикливую толпу детей, расступившихся перед ним, и дальше, в 
полутемные, затейливо переплетающиеся приютские коридоры. При 
этом он все время внимательно наблюдал, как обозначаются под 
просторной рясой ягодицы монахини.
	Сестре Розамунде было, вероятно, чуть-чуть за тридцать. 
Овальное лицо с высоким лбом, очень чистые зеленовато-голубые глаза 
и золотистые с рыжинкой волосы. Она совсем не походила на прочих 
воспитательниц с землистыми лицами, в очках с толстыми стеклами; с 
точки зрения Ваала, она была доступной. Она единственная поощряла 
детей приходить к ней с личными проблемами и, широко раскрыв глаза, 
подбадривая и утешая взглядом, снова и снова выслушивала рассказы о 
пьянчугах отцах и матерях-потаскухах, о побоях и наркотиках. 
Интересно, думал Ваал, она хоть раз спала с мужиком?
	Они поднимались по широкой лестнице. Сестра Розамунда 
оглянулась, желая убедиться, что мальчик идет за ней, и заметила, как 
его взгляд метнулся от ее бедер к лицу и снова вернулся к прежнему 
объекту наблюдения.
	У нее пропало желание оглядываться. Она чувствовала, как 
мальчишка взглядом срывал с нее рясу и обшаривал полные бедра -  так 
пальцы бегают по клавишам: тронуть здесь, здесь и здесь. Сестра 
Розамунда плотно сжала побелевшие губы; у нее затряслись руки. Взгляд 
ребенка добрался под рясой до ее нижнего белья и неумолимо скользнул 
к треугольнику между ног. Она резко обернулась, не в силах дольше 
сохранять спокойствие:
	-  Прекрати!
	-  Прекратить что? -  спросил мальчик.
	Сестра Розамунда остановилась, дрожа и беззвучно шевеля губами. 
Она недолго проработала в приюте и тем не менее понимала ребят -  и их 
безобидные шалости, и мерзкий уличный жаргон. Все это было ей 
понятно. Но этот ребенок... его она не могла понять. В нем было нечто 
неуловимое, что и привлекало ее, и отталкивало. Сейчас, под его 
холодным оценивающим взглядом, к ее горлу подкатил ледяной комок 
страха.
	Они остановились перед закрытой дверью библиотеки. Вздрогнув 
при звуке собственного напряженного голоса, сестра Розамунда сказала:
	-  Отец Робсон хочет поговорить с тобой.
	На пороге он обернулся и неприметно улыбнулся ей, как кот, 
подкрадывающийся к запертой в клетке канарейке. Сестра Розамунда 
обмерла и выпустила дверь. Та захлопнулась.
	В библиотеке пахло старой бумагой и книжными переплетами. 
Она еще не открылась для посетителей, и на полках царил порядок, все 
лежало на местах. Стулья были аккуратно расставлены вокруг круглых 
столиков. Взгляд Ваала обежал комнату и уперся в спину мужчине, 
который стоял в углу, легонько поглаживая пальцем книжные корешки.
	Отец Робсон слышал, как закрылась дверь, и краешком глаза 
наблюдал за мальчиком. Теперь он медленно повернулся к нему от 
книжных полок.
	-  Здравствуй, Джеффри. Как дела?
	Мальчик не двигался с места. Где-то в дальнем углу библиотеки 
тикали часы, качался маятник -  туда-сюда, туда-сюда.
	-  Ну, садись, Джеффри. Мне бы хотелось поговорить с тобой...
	Ребенок не шелохнулся. Отец Робсон усомнился, слышал ли его 
мальчик вообще.
	-  Я не кусаюсь, -  сказал отец Робсон. -  Иди сюда.
	-  Зачем?
	-  Не люблю, когда собеседник далеко. Иначе я попросил бы 
позвать тебя к телефону в вестибюле.
	-  И надо было -  сэкономили бы время.
	Отец Робсон хмыкнул. Крепкий орешек. Кое-как изобразив 
улыбку, он сказал:
	- По-моему, ты любишь книги. Мне казалось, здесь тебе будет 
уютно.
	- Будет, -  ответил мальчик, -  если вы уйдете.
	-  Тебе совсем не интересно, почему я захотел поговорить с тобой?
	-  Нет.
	-  Почему же?
	Ребенок молчал. Приглядываясь к мальчику в полумраке 
библиотеки, отец Робсон вдруг уверился, что в глазах ребенка на миг 
вспыхнул красный огонь. Это было так неожиданно, что у него 
закружилась голова.
	-  Я это уже знаю, -  после минутной паузы ответил Ваал. Он 
подошел к полкам и стал разглядывать рисунки на суперобложках. -  Вас 
послали сюда поговорить со мной, потому что я, как вы выражаетесь, 
"неисправимый". Сестра Мириам видит во мне "преступные 
наклонности". Отец Кэри называет меня "смутьяном". Разве не так?
	-  Да, это правда, -  признал отец Робсон, делая шаг к мальчику. -  
Но я не верю, что ты такой, Джеффри.
	Ваал резко повернул голову, и его глаза полыхнули столь жутким и 
неестественным светом, что отец Робсон остановился, точно наткнулся 
на стену.
	-  Не подходите, -  негромко предостерег ребенок. Убедившись, что 
священник готов подчиниться, Ваал вновь обратил взгляд на полки с 
книгами. -  Вы психолог. Что вы видите во мне?
	-  Я психолог, но не телепат, -  ответил Робсон, прищуриваясь. Не 
почудились ли ему эти красные огоньки? Вероятно, виновато скверное 
освещение. -  Если я не могу подступиться к тебе в обычном смысле этого 
слова, то уж проникнуть в твое сознание мне и подавно не дано.
	-  Тогда я сам расскажу вам, что вы во мне видите, -  сказал Ваал. -  
Вы полагаете, что у меня не в порядке психика; вы полагаете, что на меня 
повлияло некое событие -  или ряд событий -  моего прошлого. 
Правильно?
	-  Да. Как ты это узнал?
	-  Я очень люблю книги, -  ответил Ваал, вскидывая глаза на отца 
Робсона. -  Вы ведь сами так сказали?
	Отец Робсон кивнул. С подобным ребенком ему еще не 
приходилось иметь дела. В нем была некая странность: этот обычный с 
виду десятилетний мальчик в заплатанных джинсах и свитере был 
необычайно развит, он обладал такой ясностью ума, которая позволяла 
заподозрить в нем экстрасенсорные способности. А аура, окружавшая 
его, аура гнетущей, властной силы? Такого, сказал себе отец Робсон, я не 
припомню. Он спросил:
	-  Почему ты так упорно отрекаешься от своего имени, Джеффри? 
Хочешь порвать с прошлым?
	-  Меня зовут Ваал. Это мое единственное имя. И от него я не 
отрекаюсь. У вас не идет из головы тот случай из моего прошлого, 
который, по вашему мнению, так повлиял на меня. Вы полагаете, что я 
перенес душевную травму и поэтому хочу забыть весь тот период.
	Отец Робсон заметил в выражении лица ребенка нечто такое, чего 
он, столько лет проработавший детским психологом, не умел 
определить.
	-  Какой случай ты имеешь в виду?
	Ваал посмотрел на него. По его губам скользнула усмешка.
	-  Я... забыл.
	-  Ты хитришь.
	-  Нет, -  возразил Ваал. -  Просто продолжаю игру, которую 
начали вы.
	-  Ты умный мальчик, -  заметил отец Робсон. -  Я не стану 
говорить с тобой так, как обычно говорю с другими. Буду с тобой 
откровенен. За последний год ты перебывал в полудюжине семей, и 
всякий раз тебя возвращали в приют из-за твоего невыносимого, даже 
агрессивного поведения. По-моему, тебе не очень хочется покидать 
стены приюта.
	Ваал молча слушал.
	-  Чего же ты хочешь? Чего ты ждешь? Наступит время, когда ты 
станешь слишком большим, чтобы оставаться в приюте. Что же тогда?
	-  Тогда... -  начал Ваал, и отец Робсон подумал, что сейчас 
услышит больше, но м