альчик медленно закрыл рот. Он стоял, не 
шевелясь, не говоря ни слова, и смотрел на человека в глубине 
расчерченной полосками света и тени библиотеки.
	Нет, так толку не будет, сказал себе отец Робсон. Этот ребенок 
требует постоянного внимания профессионального психолога. Надежда 
построить мостик между собой и мальчиком оказалась напрасной. Он 
ничего не достиг. Делая последнюю попытку, он спросил:
	-  Почему ты не ходишь вместе со всеми в часовню?
	-  Не хочу.
	-  Ты неверующий?
	-  Верующий.
	Лаконичный ответ удивил отца Робсона. Он ожидал грубости.
	-  Значит, ты веришь в Бога? -  спросил он.
	-  В бога? -  повторил Ваал, скользя внимательным взглядом по 
полкам, плотно заставленным книгами. -  Возможно, не в вашего.
	-  Твой Бог не такой, как наш?
	Мальчик медленно повернул голову. Его губы искривила холодная 
усмешка.
	-  Ваш Бог, -  сказал он, -  бог церквей с белыми колокольнями. И 
только. За церковным порогом он бессилен. Мой бог -  бог подворотни, 
борделя, всего мира. Он -  подлинный повелитель.
	-  Боже мой, Джеффри, -  воскликнул отец Робсон, пораженный 
этим всплеском эмоций. -  Как ты стал таким? Кто вбил тебе в голову 
этот страшный бред? -  Он шагнул вперед, чтобы яснее увидеть лицо 
ребенка.
	Ваал прорычал:
	-  Назад.
	Но отец Робсон не послушался. Он хотел подойти ближе, так, 
чтобы можно было дотронуться до мальчика. Он сказал:
	-  Джеффри...
	В ту же секунду мальчик крикнул: "Назад, я сказал!" -  таким 
голосом, что отца Робсона отбросило к полкам и книжной лавиной 
свалило на пол. Что-то душило отчаянно сопротивлявшегося 
священника, парализовало, лишило способности двигаться, дышать, 
думать.
	Мальчик одной рукой сбрасывал книги с полок и расшвыривал по 
библиотеке; летали пожелтевшие страницы, рвались переплеты. Стиснув 
зубы, дыша хрипло, точно разъяренный зверь, он ринулся за стеллажи. 
Отец Робсон увидел, что мальчишка очутился в той части библиотеки, 
где хранилась религиозная литература. Охваченный страшной, 
неуправляемой яростью -  священник не подчинился ему! -  Ваал рвал 
книги в клочья, и обрывки медленно опускались на пол к его ногам.
	Отец Робсон хотел закричать, но неведомая сила, удерживавшая 
его, сдавила ему горло, и оттуда вырвался лишь едва слышный хрип. 
Перед глазами у него все плыло, а голова, казалось, разбухла от 
прихлынувшей крови, стала безобразно несоразмерной, точно у 
ярмарочного урода, и грозила вот-вот лопнуть.
	Но ребенок остановился. Он стоял посреди учиненного им 
погрома и усмехался отцу Робсону так свирепо, что кровь стыла в жилах.
	Потом он медленно, грациозно поднял руку. В ней была зажата 
Библия в белом переплете. На глазах у отца Робсона книга вдруг 
задымилась; дым заклубился над головой мальчика и поплыл вверх, к 
лампам на потолке. Ваал разжал руку, и Библия рассыпалась по полу 
горками перепутанных страниц. Ваал объявил:
	-  Наш разговор окончен.
	Резко повернулся и вышел.
	Когда ребенок ушел, гнетущая сила освободила отца Робсона из 
своего плена. Он ощупал шею, уверенный, что за горло его держала чья-
то рука, но зная, что синяков не найдет. Он подождал, пока затихнет 
внезапно пробравшая его дрожь, потом осторожно порылся среди 
усеявших пол страниц и переплетов. Сильно пахло горелой бумагой, и он 
искал источник этого запаха.
	Он нашел Библию в белом переплете, которую Ваал держал в 
высоко поднятой руке. На обложке и корешке виднелась бурая 
подпалина, след, при виде которого у священника мгновенно 
перехватило дыхание, словно пол вдруг ушел у него из-под ног.
	След руки.


8

	Отец Робсон, сунув руки в карманы, шел по территории приюта. 
Заходящее солнце отбрасывало на землю под деревьями пятнистые тени. 
Покончив с теми немногими бумагами, на каких ему удалось 
сосредоточиться, отец Робсон разложил их по папкам в своем кабинете и 
наконец вышел подышать бодрящим осенним воздухом, отдающим 
холодным канадским ветром и горьковатым ароматом листьев, 
горевших на задних двориках Олбани. Библию он надежно запер в сейф.
	Он шел, глядя себе под ноги. В вышине, в пылающих кронах 
деревьев, вдруг пронесся ветер и осыпал его дождем листьев. Цепляясь за 
его пальто, они падали на землю.
	За годы, проведенные в приюте, за все то время, что отец Робсон 
изучал особенности детской психики, он ни разу не сталкивался ни с чем 
подобным. Сила ненависти мальчика, выбранное им имя, невероятные, 
сверхъестественные эрудиция и ум, отпечаток ладони, выжженный на 
Библии, -  возможно, думал священник, это лежит за пределами 
человеческого опыта. Несколько лет назад ему попался такой же 
маленький ненавистник, дитя улиц, рано наученное бороться за 
выживание. Он ненавидел все и вся, и отец Робсон понимал почему; в 
случае Джеффри Харпера Рейнса, или Ваала, простого объяснения не 
было. Возможно, этими приступами ярости, желанием нападать заявляла 
о себе мания преследования -  но след руки, выжженный на обложке?.. 
Нет, этому не было объяснения.
	Он никому не рассказал о случившемся. Наконец успокоившись, 
он собрал в разгромленной библиотеке все уцелевшие книги и расставил 
их по местам. О тех, которые требовали замены, он решил поговорить с 
библиотекарем позже. Зажав Библию под мышкой, отец Робсон вернулся 
к себе в кабинет, закурил и сидел, глядя на отпечаток ладони, пока глаза 
ему не застлал дым.
	Сейчас, шагая по территории приюта, он решил, что пока не 
может посвятить в происшедшее отца Данна. Нужно осторожно 
понаблюдать за ребенком, негласно обследовать его; потом, когда 
исследование будет завершено, может быть, появится какое-нибудь 
объяснение. Но до тех пор покоя ему не будет.
	Когда отец Робсон пересекал асфальтированную автостоянку, 
направляясь к административному корпусу, из тени дерева протянулась 
бледная рука и поймала его за рукав.
	Он резко обернулся и оказался лицом к лицу с женщиной в черном. 
Одна из приютских сестер. Он узнал ее.
	-  Сестра Розамунда!
	-  Извините. Вас что-то тревожит? Я видела, как вы шли...
	-  Нет, нет. -  Отец Робсон не поднимал головы. Они шли под 
деревьями, двое в развевающихся черных одеяниях. -  Вам не холодно? 
Поднимается ветер.
	Сестра Розамунда промолчала. Впереди высилась темная громада 
приюта; огни в окнах придавали ей сходство с огромным черным 
бульдогом, который, насупившись, следил за ними, напружинив перед 
прыжком мощные задние лапы.
	-  Я слышала сегодня ваш разговор с Джеффри Рейнсом в 
библиотеке, -  чуть погодя сказала она. -  Я не хотела подслушивать, но 
так вышло...
	Отец Робсон кивнул. Сестра Розамунда покосилась на него и 
заметила глубокие складки, избороздившие его лицо, паутинку морщин 
вокруг настороженных глаз. Он сказал:
	-  Не знаю, как с ним быть. Здесь, в приюте, больше сотни детей, и 
с каждым я могу найти общий язык. С каждым. А с этим -  нет. Мне даже 
кажется, что он не хочет, чтобы ему помогли.
	-  Я думаю, хочет. В глубине души.
	Отец Робсон хмыкнул.
	-  Ну разве что. Вы проработали у нас два месяца. Не 
разочаровались?
	-  Ничуть.
	-  Вас привлекает работа с сиротами?
	Она улыбнулась: профессиональное любопытство психолога 
работало сверхурочно. Он улыбнулся в ответ, однако его глаза 
внимательно следили за ней.
	-  Они привлекают меня своей беспомощностью, -  созналась она. -  
Им нужно плечо, на которое можно было бы опереться, и мне нравится 
его подставлять. Мне невыносима мысль о том, что когда-нибудь их 
выпихнут в большой мир, а им некуда будет пойти.
	-  И все же многие из них предпочли бы улицу нашим стенам, -  
заметил отец Робсон.
	-  Потому что они по старой памяти боятся нас. Очень сложно 
разрушить их представление о нас как о строгих, одетых в черные рясы 
наставниках, которые бьют детей линейкой по рукам.
	Отец Робсон кивнул, заинтригованный столь страстной критикой 
былого приютского воспитания.
	-  Согласен. Вы сегодня слышали Рейнса. Как по-вашему, не 
помогла бы здесь пресловутая линейка?
	-  Нет.
	-  А что же?
	-  Уважение и понимание. У него человеческая сердцевина, но, 
чтобы добраться до нее, нужно очень постараться.
	Да, подумал отец Робсон, пробиваться, как долбят киркой камень.
	-  Мне кажется, он вам интересен. Да?
	-  Да, -  сразу ответила она. -  Сама не знаю чем. -  Она взглянула на 
отца Робсона. -  Он очень выделяется.
	-  Да?
	-  Все остальные дети пассивны, они попросту плывут по течению; 
это видно по их глазам. А в его глазах -  мне так кажется -  читается 
какая-то цель, что-то такое, что он хочет скрыть от нас. Если спросить 
любого другого воспитанника, кем бы он хотел стать, то получишь один 
из стандартных ответов: пожарным, частным сыщиком, летчиком и так 
далее. Но Джеффри всегда отмалчивается. Он почему-то не хочет 
посвящать нас в свои планы.
	Отец Робсон согласно кивнул.
	-  Хорошее наблюдение. Очень хорошее.
	Они приблизились к широкому крыльцу приюта. Отец Робсон 
остановился, и сестра Розамунда взглянула на него.
	-  Вы хотели бы мне помочь? -  спросил он. -  Джеффри теперь ни за 
что не пойдет на контакт со мной. Он захлопнул передо мной дверь. Мне 
нужен кто-нибудь, кто сможет поговорить с ним и выяснить, что его 
беспокоит. Я был бы вам очень признателен, если бы вы время от 
времени, насколько позволит ваше расписание, приглядывали за ним.
	-  Его что-то мучит, -  сказала сестра Розамунда. -  Он пугает меня.
	-  Мне кажется, он всех пугает.
	-  По-вашему, он... психически неуравновешен?
	-  Трудно сказать. Мне необходимо как можно больше узнать о 
нем, и тут вы могли бы оказать мне огромную услугу.
	-  Почему вы думаете, что мне повезет больше чем вам?
	-  Но ведь он пришел с вами в библиотеку? Поверьте, будь на 
вашем месте сестра Мириам, она в лучшем случае могла бы 
рассчитывать на грубость или камень. Только не на послушание.
	Ветер ворошил палую листву у них под ногами, сухие листья 
потрескивали, точно бенгальские огни.
	-  Хорошо, -  сказала сестра Розамунда. Свет из окон заливал ее 
лицо. -  Я попробую как-нибудь расположить его к себе.
	-  Отлично, -  отозвался отец Робсон. -  Буду очень благодарен. 
Доброй ночи. -  Он улыбнулся ей и отправился обратно, в свой кабинет, 
жалея, что не может рассказать ей больше, и проклиная себя за то, что 
втравил ее в эту историю. Он вдруг обернулся и сказал: "Будьте 
осторожны, не давайте ему... укусить", -  и исчез в сгущающихся 
сумерках.
	Сестра Розамунда смотрела ему вслед, пока его фигура не растаяла 
в темноте. На земле перед ней лежал желтоватый прямоугольник света, 
падавшего из окна четвертого, "спального", этажа. Новый порыв ветра 
зашелестел вокруг опавшей листвой, и сестра Розамунда, внезапно 
очнувшись от своей задумчивости, всмотрелась в освещенный квадрат. 
Ей показалось, будто кто-то метнулся от окна, в светлом 
прямоугольнике у нее под ногами мелькнула тень. Она отошла от 
крыльца и посмотрела на освещенное окно; ветер яростно трепал подол 
ее рясы. Занавески были раздернуты, но в окне никого не было. Сестре 
Розамунде вдруг стало очень холодно. Она вздрогнула и стала 
подниматься на крыльцо.


	Сестра Розамунда чуть не застукала его, когда он следил за ней из 
окна. Он видел, как они -  сестра Розамунда и отец Робсон -  подошли к 
крыльцу и остановились на шевелящемся под ветром ковре осенней 
листвы. Речь шла о нем. Отцу Робсону не давало покоя то, что он, Ваал, 
сделал с книгой; тупица, подумал мальчик, мнящий себя умником. Не 
лучше была и сестра Розамунда; она воображала себя ангелом-
хранителем, ангелом милосердия, а была обыкновенной шлюхой, 
рядящейся праведницей.
	Он стоял между рядами железных кроватей, по которым в 
беспорядке были разбросаны одежда, игрушки, комиксы, и смотрел в 
темноту, опустившуюся на землю, как топор палача.
	Позади раздался визгливый голос одной из сестер:
	-  Джеффри! Ты что же, не идешь ужинать?
	Он не шелохнулся. Через мгновение он услышал, как монахиня, 
тяжело ступая, прошла по коридору и стала спускаться по лестнице. 
Потом наступила тишина, лишь ветер шумел за окном да снизу, из 
столовой, долетали приглушенные голоса детей.
	С другого конца комнаты послышалось:
	-  Ваал...
	Голос был детский. Ваал медленно обернулся и увидел, что это 
Питер Френсис, хрупкий бледный мальчуган. Он сильно хромал -  в 
раннем детстве с ним приключилось какое-то несчастье. Сейчас мальчик, 
жалобно глядя на Ваала круглыми от страха глазами, пробирался к нему 
между кроватями. Питер сказал:
	-  Ты сегодня не разговариваешь со мной, Ваал. Я что-нибудь 
сделал не так?
	Ваал ничего не ответил.
	-  Я сделал что-то не так, да? Что?
	Ваал негромко велел:
	-  Иди сюда.
	Питер приблизился. В его глазах, словно мелкая рыбешка в темной 
воде, метался страх.
	Ваал сказал:
	-  Ты чуть не проговорился, правда?
	-  Нет! Клянусь, что нет! Тебе наврали! Я ничего не сказал, честное 
слово!
	-  Тот, от кого я узнал об этом, никогда не лжет. Он никогда не 
обманывает меня. Ты чуть не проговорился сестре Мириам, ведь так?
	Питер увидел, как меняются глаза Ваала: из непроницаемо-
черных, страшных, они превратились в серые и вдруг запылали как 
красные угли, опаляя кожу, но леденя кровь. Мальчик задрожал и, 
охваченный слепой паникой, огляделся, ища помощи, не сразу 
сообразив, что все, и дети и сестры, сейчас внизу, в столовой, и не могут 
помочь. Глаза Ваала стали густо-алыми, как кровь, потом огненно-
белыми, словно расплавленная сталь.
	Питер попытался оправдаться:
	-  Клянусь, она заставила меня! Она хотела все про тебя узнать, все-
все! Хотела все выспросить, сказала, на меня можно положиться!
	Глаза Ваала жгли, они источали силу, и язык Питера вдруг разбух, 
сделался толстым, как лягушка в стоячем пруду; он заполнил собой весь 
рот, и мальчику удалось только что-то невнятно пролепетать. В 
отчаянье он попытался крикнуть, позвать сестер, любого, кто услышит, -  
но слова застряли у него в горле.
	Ваал сказал:
	-  Знаешь, Питер, а я читал твое личное дело. Да-да, читал. Их 
хранят в темной пещере под приютом, но однажды я проник туда и 
прочел их все. Знаешь, почему ты хромой, Питер?
	-  Нет... -  прохрипел Питер. -  Пожалуйста... -  Он упал на колени и 
обхватил ноги Ваала, но тот быстро шагнул назад, и Питер ткнулся 
лицом в пол и тоненько заскулил, ожидая свиста плети.
	-  Тебе этого так и не объяснили, да? -  прошептал Ваал. -  Тогда 
вспомни, Питер... вспомни... вспомни.
	-  Нет... не надо...
	-  Надо. Вспомни. Ведь тебя вообще не хотели, верно, Питер? И 
твой отец -  твой пьяный старик -  поднял тебя... припоминаешь?
	-  Нет... -  Питер зажал уши и приник к полу. Перед его глазами 
возник злобно ухмыляющийся человек с налитыми кровью глазами. 
Человек этот подхватил его и, отчаянно, зло выругавшись, швырнул в 
однообразно-белое пространство, которое можно было бы принять за 
снежный покров, если бы не трещины. А потом падение, вниз, вниз, 
обжигающая, нестерпимая боль в бедре и красное пятно на белизне.
	-  Нет! -  выкрикнул он, вновь чувствуя, как сломанные кости 
безжалостно рвут младенческую плоть, и зарыдал, не поднимаясь с пола, 
плотно зажимая уши, но зная, что одним этим боль не унять. -  Этого... 
этого не было... не было, -  всхлипывал он несчастным голосом. -  Не 
бы...
	Ваал взял мальчика рукой за лицо и так сжал, что оно побелело, а 
из глаз Питера исчезла всякая надежда.
	-  Было, -  сказал он. -  Раз я говорю было, значит, было. Теперь ты 
мой. В моих руках и твое прошлое, и твое будущее.
	Питер сжался в комок и беззвучно плакал.
	Красное пламя в глазах Ваала медленно погасло, и в них вновь 
вернулась кромешная чернота бездонной пропасти. Он разжал пальцы и 
погладил мальчугана, как гладят собаку, сперва угостив ее хлыстом.
	-  Питер, можешь забыть обо всех своих бедах. Теперь все хорошо. 
Здесь им тебя не достать.
	Мальчик обхватил ноги Ваала.
	-  Не достать? Правда? -  лепетал он распухшими губами.
	-  Нет. Призраки ушли. Покуда ты мой, им не добраться до тебя.
	-  Я твой... твой, твой...
	-  Питер, -  мягко проговорил Ваал, -  сестра Мириам ничего не 
должна знать. Никто не должен, кроме нас. Если они узнают, они 
постараются убить нас. Понимаешь?
	-  Да.
	-  А если сестра Мириам... если кто-нибудь станет расспрашивать 
обо мне, молчи. Ты должен молчать. Я хочу, чтобы ты держался 
подальше от сестры Мириам. Вообще не говори с ней, даже если она 
заговорит с тобой. Она злая, Питер. Она может вернуть призраков.
	Мальчуган у его ног напрягся.
	-  Нет!
	-  Не бойся, -  успокоил Ваал. -  Все в порядке. Вставай.
	Питер поднялся. Ноги его дрожали, на подбородке повисла 
готовая капнуть слезинка. Он вдруг вскинул голову и посмотрел куда-то 
за плечо Ваала. Сам Ваал точно окаменел. Позади них кто-то стоял; кто-
то уже несколько минут наблюдал за ними.
	Ваал обернулся и встретился взглядом с сестрой Розамундой. Она 
стояла в дверях, безвольно опустив руки, на лице застыло 
вопросительное выражение. Он был слишком занят Питером, чтобы 
заметить ее раньше.
	-  Джеффри, -  сказала она, -  ты не пришел ужинать, и я поднялась 
узнать, не случилось ли чего. -  Ее голос едва заметно дрожал, а в глазах 
просвечивала неуверенность.
	-  Питер... споткнулся и ушибся, -  ответил Ваал. Он поднес руку к 
подбородку мальчика, поймал в ладонь упавшую слезинку и предъявил 
ее, круглую, блестящую, сестре Розамунде. -  Он плакал. Видите?
	-  Да, -  ответила она. -  Вижу. Питер, с тобой все в порядке? Тебе 
больно?
	-  Все нормально, -  ответил Питер, вытирая лицо рукавом. -  Я обо 
что-то споткнулся.
	Она подошла ближе, под круглые плафоны, чтобы получше 
разглядеть мальчиков.
	-  Питер, ты этак останешься без ужина. Ступай вниз, поешь.
	-  Да, мэм, -  послушно отозвался он и, в последний раз 
оглянувшись на Ваала, прошел мимо сестры Розамунды. Они услышали, 
как он спускается по лестнице.
	-  Я тоже опаздываю на ужин, -  заметил Ваал. -  Пойду-ка я.
	-  Нет, -  поспешно возразила она.
	Он взглянул ей в лицо и прищурился:
	-  А разве вы не за этим пришли? Вы же пришли позвать меня на 
ужин?
	-  Да, я пришла сюда именно за этим. Но я видела вас с Питером и 
знаю, что он не падал.
	-  А я говорю, он упал.
	-  Я стояла здесь и все видела, Джеффри.
	-  Тогда, возможно, -  прошептал Ваал так тихо, что ей пришлось 
напрячь слух, -  вы плохо видите.
	Сестра Розамунда вдруг поняла, что ее дыхание участилось. 
Внезапно ей показалось, что в комнате холодно, хотя окно было 
закрыто. Ах да, окно. То самое, которое она видела снизу. Она протерла 
заслезившиеся глаза; щипало так, словно она промыла их рассолом.
	-  Глаза...
	-  Похоже, у вас что-то с глазами, сестра, -  заметил Ваал. -  Но, 
конечно, ваш разлюбезный Иисус убережет свою служанку от слепоты?
	Боль усиливалась. Сестра Розамунда охнула и прижала ладони к 
глазам, а когда отняла руки, то увидела все как в тумане, смутно, 
расплывчато, словно окружающее отражалось в кривых зеркалах. На 
месте головы мальчика ярко светился белый шар, похожий на плафоны, 
висящие под потолком. Сестра заморгала, и с ресниц закапала влага. 
Что-то попало мне в глаза, подумала она. Наверное, пыль. Я промою их 
водой, и все придет в норму. Но эта боль...
	-  У меня что-то с глазами, -  снова сказала она и смутилась: ее 
голос, отразившийся от стен, дрожал.
	Она вытянула руки, чтобы ощупью пробраться между кроватями к 
двери. Однако Ваал вдруг крепко взял ее за запястье. Он не собирался 
отпускать ее.
	Сестра Розамунда разглядела сквозь мутные слезы, что мальчик 
шагнул вперед. Он легонько провел пальцами по ее векам, и сестра 
ощутила странный жар, который, проникая под череп, собирался где-то 
в области затылка.
	-  Не нужно бояться, -  сказал мальчик. -  Пока не нужно.
	Сестра Розамунда моргнула.
	Она стояла на углу улицы. Нет, это была автобусная остановка. 
Город вокруг нее был пропитан синевой ранних сумерек. Грязный снег, 
собранный в сугробы вдоль тротуаров и в переулках, искрился, отражая 
бесчисленные огни, кричащий неон, мигающий ослепительно-белый свет 
фонаре