ласно с легендой о древе  познания,
плод которого учил и добру и  злу,  но  которое,  по-видимому,  до  сих  пор
побуждает человека скорее к злу, чем  к  добру,  и  кроме  того  делает  его
надменным, так как его не покидает мысль, что в будущем он будет бессмертен,
как Бог. Вы, могущественные небеса! Какая несоразмерно  великая  судьба  для
недостойной песчинки, для ничтожного атома, как он!
   - Но у меня нет идей о бессмертии, - сказал я, -  я  вам  об  этом  часто
говорил. Для меня достаточно этой жизни, я не желаю и не ожидаю другой.
   - Да, но если б была другая! - и  Лючио  устремил  на  меня  пристальный,
испытующий взгляд. - И если б, не спрашивая вашего  мнения  о  ней,  вас  бы
сразу погрузили в состояние ужасного сознания, в котором бы вам не  хотелось
быть...
   - Ну, будет, - прервал я нетерпеливо, - не стоит толковать о  теориях!  Я
счастлив сегодня! Мое сердце так же легко, как  сердце  пташки,  распевающей
под небесами; я в самом  лучшем  расположении  духа  и  не  мог  бы  сказать
недоброго слова моему злейшему врагу.
   Он улыбнулся.
   - Вы в таком настроении? - и он взял меня  за  руку.  -  Значит,  незачем
ждать лучшего случая, чтобы вам показать этот маленький  хорошенький  уголок
на свете.
   И, пройдя несколько саженей, он быстро свернул на узкую тропинку,  идущую
от прогалины, и мы очутились лицом  к  лицу  с  красивым  старым  коттеджем,
утопавшим  в  молодой  весенней  зелени  и  окруженным  высокой  оградой  из
шиповника и боярышника.
   - Владейте собой, Джеффри, и  сохраните  благотворное  спокойствие  духа!
Здесь живет женщина, имя и славу которой вы ненавидите, - Мэвис Клер.

XIX

   Кровь бросилась мне в голову, и я сразу остановился.
   - Пойдемте назад!
   - Зачем?
   - Затем, что я не знаю мисс  Клер  и  не  желаю  ее  знать.  Литературные
женщины вызывают во мне отвращение: они все более или менее бесполые.
   - Вы, я полагаю, говорите о "новых"  женщинах,  но  вы  льстите  им:  они
никогда не имели пола;  самоунижающие  создания,  которые  изображают  своих
вымышленных  героинь,  утопающих  в  грязи,  и  которые  свободно  пишут   о
предметах,  которые  мужчина  поколебался  бы  назвать,   эти   создания   -
действительно  неестественные  выродки  и  не  имеют  пола.  Мэвис  Клер  не
принадлежит к их числу: она - "старосветская" молодая женщина. М-ль  Дерино,
танцовщица, - "бесполая",  но  вы  в  этом  ее  не  упрекали.  Напротив,  вы
показали, как вы цените ее таланты, истратив на нее значительную сумму.
   - Это неудачное сравнение, - горячо возразил я, -  м-ль  Дерино  временно
забавляла меня.
   - И не была вашей соперницей в искусстве! - проговорил Лючио  с  недоброй
улыбкой. - Лично я смотрю на этот вопрос так, что женщина, показывающая силу
ума, более достойна уважения, чем женщина, показывающая силу своих  ног.  Но
люди всегда предпочитают ноги - совершенно  так  же,  как  они  предпочитают
дьявола Богу. Я думаю, что, имея время, нам не  мешает  взглянуть  на  этого
гения.
   - Гения! - повторил я презрительно.
   - Ну, женщину-пустомелю, - засмеялся он. - Без сомнения, она в своем роде
окажется не менее забавной, чем м-ль Дерино. Я позвоню  и  спрошу,  дома  ли
она.
   Он подошел к калитке, покрытой ползучими растениями, но я остался  сзади,
угрюмый и оскорбленный, решив не идти с ним в дом,  если  он  будет  принят.
Вдруг веселый взрыв мелодичного смеха раздался в воздухе, и  звучный  свежий
голос воскликнул:
   - О Трикси! Гадкий мальчик! Отдай его сейчас же назад и извинись.
   Лючио заглянул через изгородь и энергично поманил меня.
   - Вот она! - шепнул он. - Вот шалый,  свирепый  синий  чулок,  -  там  на
газоне, клянусь Небом! Она может привести в ужас мужчину и миллионера!
   Я посмотрел, куда он мне указывал, и увидел светловолосую женщину в белом
платье, сидящую на низком плетеном стуле  с  крошечной  таксой  на  коленях.
Такса ревниво оберегала большой сухарь, почти такой же, как она сама,  а  на
небольшом расстоянии лежал  великолепный  сенбернар,  махая  своим  пушистым
хвостом со всеми признаками удовольствия и хорошего расположения  духа.  При
одном взгляде положение дела было очевидно: маленькая собачка отняла бисквит
у своего громадного товарища и отнесла его своей госпоже  -  собачья  шутка,
по-видимому, понятая и оцененная  всеми  участвующими.  Следя  за  маленькой
группой, я не верил, что та, которую я видел, была Мэвис Клер. Эта маленькая
головка, наверное, предназначалась не для  ношения  бессмертных  лавров,  но
скорее для розового венка (нежного и тленного), одетого рукой возлюбленного.
Могло ли это женственное  создание,  на  которое  я  сейчас  смотрел,  иметь
столько интеллектуальной силы, чтобы написать "Несогласие", книгу, которою я
втайне восторгался и удивлялся, но которую я  анонимно  пытался  уничтожить.
Автора этого произведения я представлял себе физически  сильной,  с  грубыми
чертами и резкими манерами. Эта  воздушная  бабочка,  играющая  с  собачкой,
совсем не походила на тип "синего чулка", и я сказал Лючио:
   - Не может быть, чтобы это  была  мисс  Клер;  скорее  всего  гостья  или
подруга-секретарь. Романистка должна быть по наружности совсем иной, чем эта
веселая молодая особа в белом, парижского покроя платье, по-видимому,  ни  о
чем не думающая и всецело расположенная к забаве.
   - Трикси! - опять  раздался  свежий  голос.  -  Отнеси  назад  бисквит  и
извинись!
   Крошечная такса с невинным видом оглянулась, как если бы  она  не  совсем
поняла значение фразы.
   - Трикси! - и голос сделался более повелительным. - Отнеси  его  назад  и
извинись!
   С комичным выражением покорности Трикси схватила большой бисквит и, держа
его в зубах с тщательной осторожностью, спрыгнула с колен своей  госпожи  и,
проворно  подбежав  к  сенбернару,  который  продолжал  махать   хвостом   и
улыбаться, настолько очевидно, насколько могут улыбаться собаки,  возвратила
его похищенное добро с коротким тявканьем, как бы говоря: "На! Возьми!"
   Сенбернар поднялся во весь свой величественный рост и фыркнул сначала  на
бисквит, затем на своего маленького друга, по-видимому сомневаясь, что  было
бисквитом, а что - таксой, и, улегшись, снова  отдался  удовольствию  жевать
свою порцию,  а  тем  временем  Трикси  с  яростным  восторженным  тявканьем
принялась, как безумная, кружиться вокруг  него.  Эта  собачья  комедия  еще
продолжалась, когда Лючио отошел от своего наблюдательного пункта у изгороди
и, подойдя к калитке, позвонил. На звонок явилась нарядно одетая горничная.
   - Дома мисс Клер? - спросил он.
   - Да, сэр, но я не уверена, примут ли они вас, - ответила девушка.
   - В таком случае передайте эти карточки, - сказал Лючио. - Джеффри, дайте
мне вашу. - Я нехотя повиновался. - Возможно, что мисс Клер будет так добра,
что не откажет принять нас. Если же нет, мы будем очень огорчены.
   - Потрудитесь войти, сэр! - сказала она, улыбаясь и открывая калитку.
   Он живо последовал приглашению,  и  я,  который  секунду  тому  решил  не
входить в дом, машинально пошел  за  ним  под  арку  молодых  распускающихся
листьев и ранних бутонов жасмина, ведущую в Лилию-коттедж, которому  в  один
прекрасный день  суждено  было  оказаться  единственным  мирным  и  надежным
приютом, какой только я мог страстно желать и, страстно  желая,  ни  быть  в
состоянии получить!  Дом  был  гораздо  больше,  чем  он  выглядел  снаружи;
передняя была квадратная, высокая, с панелью из прекрасного старого  резного
дуба, а гостиная, куда нас  ввели,  была  самой  красивой  и  художественной
комнатой, какую я когда-либо  видел.  Везде  цветы,  книги,  редкий  фарфор,
элегантные безделушки, которые только женщина  со  вкусом  могла  выбрать  и
оценить; на столах и  рояле  стояли  портреты  с  надписями  многих  великих
знаменитостей Европы. Лючио бродил по комнате, делая свои замечания:
   - Вот Падеревский, а рядом с ним вечная Патти, там ее величество королева
Италии, а вот принц Уэльский - все с надписями. Честное слово,  по-видимому,
мисс Клер привлекает к себе знаменитостей без помощи  золота.  Как  она  это
делает? - и его глаза полунасмешливо блеснули. - Посмотрите на эти лилии!  -
и он указал на массу  белых  цветов  на  одном  из  окон.  -  Разве  они  не
прекраснее мужчин и женщин? Немые, но, тем не менее, красноречивые чистотой.
Не удивительно, что художники выбрали их, как единственные цветы, подходящие
для украшения ангелов.
   Пока он говорил, дверь  отворилась,  и  женщина,  которую  мы  видели  на
газоне, вошла, неся на руках крошку-таксу.  Была  ли  она  Мэвис  Клер?  Или
кто-нибудь другая, посланная сказать, что романистка не может принять нас? Я
молча в замешательстве разглядывал ее, а Лючио подошел к  ней  с  выражением
смирения и кротости - манера, которая была мне хорошо знакома, и сказал:
   - Мы должны извиниться за наше вторжение, мисс  Клер,  но,  проходя  мимо
вашего дома, мы не могли удержаться от  попытки  увидеть  вас.  Моя  фамилия
Риманец, - он почему-то колебался секунду и затем продолжал:
   - А это мой друг Джеффри Темпест - писатель.
   Молодая особа подняла  на  меня  глаза  с  легкой  улыбкой  и  грациозным
поклоном головы.
   - Он, как вы, вероятно, знаете, сделался владельцем Виллосмирского замка.
Вы будете соседями и, надеюсь, друзьями. Во всяком случае, если мы  нарушили
этикет, рискнув явиться к вам без предварительного представления, вы  должны
простить нас! Трудно, невозможно для меня пройти  мимо  жилища  знаменитости
без того, чтобы не засвидетельствовать  своего  почтения  обитающему  в  нем
гению.
   Мэвис Клер -  так  как  это  была  Мэвис  Клер  -  казалось,  не  слыхала
предумышленного комплимента.
   - Милости просим, - сказала она просто, протягивая ручку каждому из  нас.
- Я привыкла к посещениям посторонних. Но по слухам я очень хорошо знаю м-ра
Темпеста. Садитесь,  пожалуйста,  -  она  указала  нам  на  стулья  у  окна,
заставленного лилиями, и позвонила.
   Ее горничная вошла.
   - Чаю, Жанетта!
   Отдав это приказание, она села вблизи нас,  продолжая  держать  маленькую
собачку, свернувшуюся, как клубок шелку. Я хотел заговорить, но  не  находил
сказать  ничего  подходящего:  ее  вид  слишком   наполнял   меня   чувством
самоосуждения и стыда. Она была таким спокойным, грациозным созданием, таким
нежным и воздушным, таким простым и непринужденным в обращении, что  подумав
о ругательной статье, которую я написал  на  ее  книгу,  я  сравнил  себя  с
негодяем, бросившим камень в ребенка. Но,  тем  не  менее,  я  ненавидел  ее
талант - силу этого мистического качества, которое,  где  бы  ни  появилось,
привлекает внимание мира; у нее был дар, которого у меня не было, и которого
я домогался. Движимый противоречивыми чувствами, я рассеянно смотрел в  окно
на старый  тенистый  сад  и  слышал,  как  Лючио  разговаривал  о  пустячных
предметах и о литературе вообще, и время от времени ее веселый смех  звенел,
как колокольчик. Вскоре я  почувствовал  на  себе  ее  пытливый  взгляд,  и,
обернувшись, встретился с ее глазами, серьезными и ясными.
   - Это ваш первый визит в Виллосмирский замок? - спросила она.
   - Да, - ответил я, прилагая все усилия, чтобы  казаться  развязным.  -  Я
купил поместье заглазно, по рекомендации моего друга-князя.
   - Я слышала так, - сказала она,  продолжая  с  любопытством  смотреть  на
меня. - И вы остались им вполне довольны?
   - Более чем доволен - я в восторге. Оно превзошло все мои ожидания.
   - М-р Темпест женится на дочери прежнего владельца Виллосмира, -  вставил
Лючио. - Конечно, вы читали об этом в газетах?
   - Да, - улыбнулась она, - я читала и нахожу, что м-ра Темпеста есть с чем
поздравить. Леди Сибилла очень красива;  я  помню  ее  прелестным  ребенком,
когда я сама была ребенком; я никогда с ней не говорила, но видела ее часто.
Она, должно быть, счастлива возвратиться молодой женой в старый дом, который
она так любила.
   Тут вошла горничная с подносом, и мисс  Клер,  опустив  на  пол  собачку,
подошла к столу, чтобы разлить чай. Я следил за  ее  движениями  с  чувством
неопределенного удивления и невольного восхищения: она  напоминала  картинку
Гр„за, в своем мягком белом платье, с  бледной  розой  на  груди,  в  старых
фламандских кружевах, и когда она поворачивала к нам  свою  головку,  солнце
озаряло ее светлые волосы золотым ореолом, обрамлявшим ее лоб. Она  не  была
красавицей; но, несомненно,  она  обладала  обаятельной,  нежной  прелестью,
которая безмолвно таилась  в  ней,  как  дыхание  жимолости,  спрятанной  за
изгородью, очаровывает прохожего сладостным ароматом, хотя цветы и невидимы.
   - Ваша книга очень хороша, м-р Темпест, -  вдруг  сказала  она,  улыбаясь
мне, - я ее прочла, как только она вышла, но, знаете  ли,  ваша  статья  еще
лучше!
   Я почувствовал, что кровь бросилась мне в голову.
   - На какую статью вы намекаете, мисс Клер? - заикался я смущенно, - я  не
пишу для журналов.
   Нет? - и она весело засмеялась. - Но в этом случае вы написали! И как  вы
меня отделали! Я узнала, что вы были автором  филиппики  -  не  от  издателя
вашего журнала, о нет! Бедняга, он очень скромен! Но от совсем другого лица,
которого я не хочу называть. Я всегда узнаю то, что я хочу узнать,  особенно
в литературных делах. Какой же у вас несчастный вид!
   И ее глаза искрились весельем, когда она подавала мне чашку чаю.
   - Вы, в самом деле, думаете, что оскорбили  меня  критикой?  Даю  честное
слово, что нет. Никогда ничего в этом  роде  не  огорчает  меня.  Я  слишком
занята, чтобы расходовать свои мысли на критики или  критиков.  Только  ваша
статья была исключительно забавна!
   - Забавна? - повторил я глупо, стараясь улыбнуться, но мои усилия  прошли
даром.
   - Да, забавна! Она была настолько гневной  и  негодующей,  что  сделалась
смешной. Мое бедное "Несогласие"! Мне досадно, что оно привело вас  в  такое
настроение - настроение, так истощившее вашу энергию!
   Она опять засмеялась и  села  на  свое  прежнее  место,  смотря  на  меня
открытым, полусмеющимся взглядом, которого я не мог  хладнокровно  выносить.
Сказать, что я сознавал  себя  дураком,  недостаточно,  чтобы  выразить  мое
чувство полного поражения. Эта женщина  с  молодым,  светлым  лицом,  нежным
голосом и, очевидно, счастливой натурой, была совсем не такая,  какою  я  ее
воображал себе, и я  силился  найти  что-нибудь,  могущее  быть  разумным  и
связным ответом.
   Я поймал взгляд Лючио - насмешливый, сатирический, и мои мысли еще больше
спутались. Между тем случилось маленькое смятение  из-за  поведения  собачки
Трикси, которая вдруг, усевшись против Лючио и подняв вверх  нос,  принялась
отчаянно выть с поразительной силой для  такого  маленького  животного.  Его
хозяйка удивилась.
   - Трикси, в чем дело? - воскликнула она, схватив  собачку  на  руки,  где
она, дрожа и рыча, спрятала свою мордочку.
   Затем она взглянула испытующе на Лючио.
   - Я никогда раньше не замечала у нее ничего подобного. Может быть, вы  не
любите собак, князь?
   - Я боюсь, что они не любят меня! - ответил он почтительно.
   - В таком случае, извините меня, - промолвила она  и  вышла  из  комнаты,
тотчас вернувшись, но без собачки.
   После этого инцидента я заметил, что ее синие глаза часто останавливались
на красивом лице Лючио с растерянным и тревожным выражением, как если б  она
видела в самой его красоте нечто такое, что ей не нравилось. Тем временем ко
мне вернулось мое обычное самообладание, и я обратился к ней тоном,  который
я считал любезным, но который, в сущности, был скорее покровительственным.
   - Меня радует, мисс Клер, что вы не обиделись на ту статью.  Я  допускаю,
она была энергична, но, вы знаете, мы не можем быть все одного мнения...
   - Безусловно! - сказала она спокойно, с легкой улыбкой. - Такое положение
вещей сделало бы свет очень скучным! Уверяю вас, что я нисколько не  была  и
теперь не обижена:  критика  была  образчиком  остроумного  сочинения  и  не
произвела ни малейшего действия ни на меня, ни на мою книгу. Вы помните, что
Шелли писал о критиках? Нет? Вы  найдете  это  место  в  его  предисловии  к
"Восстанию Ислама", и он таким образам говорит: "Я старался писать,  как,  я
думаю, писали Гомер, Шекспир и Мильтон, с полным пренебрежением к  анонимной
цензуре. Я уверен, что клевета и искажение, хотя и  могут  привести  меня  к
состраданию, но  не  могут  нарушить  моего  покоя.  Я  пойму  выразительное
молчание  тех  прозорливых  врагов,  которые  не  отваживаются  говорить.  Я
постараюсь извлечь из оскорблений, презрения и проклятий те предостережения,
которые послужат для исправления каких бы то ни было несовершенств  -  такие
цензоры различаются в моем обращении к публике.  Если  б  некоторые  критики
были настолько ясновидящи, насколько они злонамеренны, какое великое было бы
благо - избежать их ядовитого суждения! Но так как оно есть,  я  боюсь  быть
слишком  злостным,  забавляясь  их  жалкими  выходками  и  убогой   сатирой.
Присудила бы публика, что мое сочинение не заслуживает внимания,  я  покорно
преклонюсь  пред  трибуналом,  с  которого  Мильтон   получил   свой   венец
бессмертия, и постараюсь,  если  буду  жив,  собраться  с  силами  от  этого
поражения, могущего побудить меня к какому-нибудь новому предприятию  мысли,
которое не будет незаслуживающим внимания!"
   Пока она говорила, ее глаза потемнели и стали глубже, ее лицо  осветилось
как бы внутренним светом, и я невольно прислушивался к ее  свежему,  сочному
голосу, делавшему имя "Мэвис" так хорошо подходящим к ней.
   - Видите, я знаю моего Шелли, - сказала она с  легким  смехом.  -  И  эти
слова в особенности мне знакомы: они  написаны  на  панели  в  моем  рабочем
кабинете, - именно чтобы напоминать мне в  случае,  если  б  я  забыла,  как
действительно великие гении на свете думали о критиках, потому что их пример
очень ободрителен и полезен для такой маленькой труженицы, как я сама. Я  не
любимица прессы и я никогда не  имела  хороших  отзывов,  но,  -  она  опять
засмеялась, - все равно, я люблю моих критиков!  Если  вы  кончили  чай,  не
хотите ли пойти и посмотреть их?
   Пойти и посмотреть их! Что она хочет этим сказать? Она, казалось, была  в
восторге от моего очевидного удивления. Все лицо ее дышало весельем.
   - Пойдемте посмотреть их! - повторила она. - Обыкновенно они ожидают меня
в этот час!
   Она направилась в сад. Мы последовали за ней, -  я  смущенный,  сбитый  с
толку, с разрушенными идеями о  "бесполых  самках"  и  отвратительных  синих
чулках, благодаря непринужденности манер и пленительной  откровенности  этой
"знаменитости", славе которой я завидовал, но личностью которой я не мог  не
восторгаться. Со всеми ее интеллектуальными дарованиями она была  прелестным
женственным существом... Ах, Мэвис! Сколько горя суждено  мне  было  узнать.
Мэвис! Мэвис! Я шепчу твое нежное имя в своем одиночестве!  Я  вижу  тебя  в
моих снах и на коленях перед тобой называю тебя ангелом! Мой  ангел  у  врат
Потерянного Рая, и его меч гения удерживает меня от  всякого  приближения  к
моему конфискованному древу жизни!

XX

   Едва мы вышли на газон, как случилось  неприятное  происшествие,  которое
могло бы окончиться неблагополучно. При приближении своей госпожи сенбернар,
мирно отдыхавший в залитом солнцем углу, приготовился приветствовать  ее,  -
но, заметив нас, вдруг остановился со зловещим рычанием, и, прежде чем  мисс
Клер успела произнести предупредительное слово,  он  сделал  пару  громадных
скачков и бросился дико на Лючио, как  будто  намереваясь  разорвать  его  в
клочки. Лючио с удивительным присутствием духа схватил его за горло  твердой
рукой и отстранил. Мэвис смертельно побледнела.
   - Я возьму его! Он меня послушается!  -  крикнула  она  и  положила  свою
маленькую ручку на шею собаки.
   - Долой, Император! Долой! Как ты смеешь!
   В один момент Император очутился на земле и припал униженно к  ее  ногам,
т