брала  не  одного
любовника, но многих. Вы знаете ее конец?  В  написанных,  но  не  правильно
понимаемых законах Природы больное тело есть естественное выражение больного
духа; ее лицо в ее последние дни было отражением ее души.  Вы  содрогаетесь!
Между тем зло, что было в ней, есть также в вас;  оно  заражает  вашу  кровь
медленно, но верно, и если у вас нет веры в Бога, чтоб излечить эту болезнь,
она сделает свое дело даже в последний момент, когда смерть схватит  вас  за
горло и остановит ваше дыхание. Улыбка на ваших ледяных губах  будет  тогда,
поверьте мне, улыбкой не святой, но грешницы. Смерть  никогда  не  обманешь,
хотя жизнь обмануть можно. А потом... Я опять спрашиваю: будете ли вы любить
меня?.. когда вы узнаете, к т о я?
   Я сам испугался его манеры, с какой был предложен его странный вопрос.  Я
видел, как она умоляюще простерла к нему руки и, казалось, дрожала.
   - Когда я узнаю, кто вы! - повторила она удивленно. - Разве я не знаю? Вы
Лючио Риманец - моя любовь, моя любовь, чей голос - моя музыка, чью  красоту
я обожаю, чьи взгляды - мое небо!..
   - И ад! - прервал он с тихим смехом. - Идите сюда!
   Она приблизилась к нему с горячностью, но, тем не менее, нерешительно. Он
указал на землю; я видел,  как  редкостный  голубой  бриллиант,  который  он
всегда носил на правой руке, горел, как пламя, в лунных лучах.
   - Если вы меня так любите, - сказал он,  -  то  опуститесь  на  колени  и
поклонитесь мне.
   Она  упала  на  колени  и  сложила  руки.  Я  боролся,  чтоб   двинуться,
заговорить, но какая-то непреодолимая сила держала меня немым и  недвижимым.
Свет от цветных стекол  окна  падал  на  ее  лицо,  выставляя  его  красоту,
озаренную улыбкой полного упоения.
   - Каждым фибром моего существа я поклоняюсь вам! - страстно шептала  она.
- Мой царь, мой бог! Те жестокости, что вы мне  говорите,  только  усиливают
мою любовь к вам; вы можете убить меня, но не можете изменить меня! За  один
поцелуй ваших губ я бы отдала жизнь, за одно ваше объятие я б отдала душу...
   - Есть ли у вас душа, чтоб отдать ее,  -  спросил  он  насмешливо,  -  не
отдана ли она уже? Вы должны вначале удостовериться в этом. Стойте,  где  вы
стоите, и дайте мне посмотреть на  вас.  Так!  Женщина,  носящая  имя  мужа,
пользующаяся честью мужа, одетая в  платье,  купленное  на  деньги  мужа,  и
оставляющая спящего мужа, чтоб  обесчестить  его  и  осквернить  себя  самым
вульгарным распутством! И это все, что культура  цивилизации  девятнадцатого
века может сделать для вас! Я лично  предпочитаю  варварский  обычай  старых
времен, когда грубые дикари дрались за своих женщин, как они дрались за свой
рогатый скот, обращались с ними, как  со  скотом,  и  держали  их  на  своих
местах, никогда не помышляя ожидать от них таких добродетелей, как правда  и
честь. Если б женщины были чисты и честны,  тогда  потерянное  счастие  мира
могло бы вернуться к нему, но большинство из них,  подобно  вам,  -  лгуньи,
претендующие быть не тем, что они есть. Вы говорите: я могу делать  с  вами,
что хочу, - мучить вас,  убить  вас,  опозорить  вас  в  глазах  общества  и
проклясть  вас  перед  небом,  если  только   я   полюблю   вас!   Все   это
мелодраматические слова, а я никогда не был охотником  до  мелодрамы.  Я  не
стану ни убивать вас, ни позорить вас, ни проклинать вас, ни любить вас -  я
просто позову вашего мужа!
   Я двинулся из своего убежища, затем остановился. Она вскочила на  ноги  в
безумной страсти гнева и стыда.
   - Вы не посмеете! - задыхалась она. - Вы не посмеете так... унизить меня!
   - Унизить вас? - повторил  он  презрительно.  -  Это  замечание  приходит
слишком поздно, когда вы уже унизили себя!
   Но она теперь была возбуждена.
   Проснулись вся необузданность и упрямство ее натуры, и  она  стояла,  как
какое-нибудь прекрасное дикое животное, отчаянно  защищающееся,  дрожа  всем
телом от волнения.
   - Вы отталкиваете меня, вы презираете меня? - задыхаясь,  гневно  шептала
она. - Вы делаете насмешку  из  моей  сердечной  тоски  и  отчаяния,  но  вы
пострадаете за это! Я вам пара, я вам равная! Вы не должны отвергать меня во
второй раз! Вы спрашиваете: любила ли бы я вас, если б знала,  кто  вы?  Вам
доставляет удовольствие делать тайны, но у меня нет тайн. Я женщина, которая
любит вас со всей страстью жизни, и я скорее убью  себя  и  вас,  чем  стану
жить, зная, что напрасно молила вас  о  любви.  Вы  думаете,  что  я  пришла
неподготовленной? Нет! И она внезапно выхватила спрятанный на груди короткий
стальной кинжал с рукояткой, украшенной драгоценными каменьями. Я узнал, что
это был один из подарков к свадьбе.
   - Любите меня, или я паду мертвая здесь, у ваших ног, и  крикну  Джеффри,
что вы убили меня!
   Она подняла оружие. Я почти прыгнул вперед,  но  быстро  отступил  назад,
увидев, что Лючио схватил руку, державшую кинжал,  и  с  силой  опустил  ее,
затем, вырвав у нее оружие, он разломал его и бросил куски на пол.
   - Ваше место на сцене, сударыня! - сказал он. - Вы были бы главным  мимом
в каком-нибудь первоклассном театре. Вы бы украсили подмостки,  увлекали  бы
толпу, имели бы, сколько хотели, любовников, как сценических, так и частных,
были бы приглашены играть в Виндзор, получили бы бриллианты  от  королевы  и
записали бы свое имя в ее альбом автографов. Это была бы,  несомненно,  ваша
великая карьера: вы родились для нее, сотворены для нее. У вас была бы такая
же распутная душа, как теперь, но что из этого! Мимы не подлежат целомудрию!
   Тем временем, когда он сломал кинжал и говорил ей с  чрезмерной  горечью,
он оттолкнул ее на несколько шагов от себя,  и  она  стояла,  бездыханная  и
белая от злости, смотря на него  со  страстью  и  с  ужасом.  С  минуту  она
молчала, потом, медленно  подойдя  с  кошачьей  гибкостью  движений,  с  той
грацией,  какой  она  славилась  на  всю  Англию,  она   сказала   умышленно
размеренным тоном:
   - Лючио Риманец, я перенесла ваши оскорбления, как я бы перенесла  смерть
от ваших рук, потому что я люблю вас! Вы ненавидите меня, вы  говорите,  что
отталкиваете меня, - я все еще люблю вас! Вы не можете бросить меня: я ваша!
Вы должны любить меня, или я умру - одно  из  двух.  Я  даю  вам  время  для
размышления - весь завтрашний день; любите меня, отдайтесь мне, будьте  моим
любовником, и я буду играть комедию в общественной жизни так же хорошо,  как
другие женщины, так хорошо, что мой муж никогда не узнает. Но если вы  снова
откажетесь от меня, как вы отказались теперь, я уничтожу себя. Я не играю, я
говорю спокойно и с убеждением; и то, что я говорю, то и делаю.
   - Неужели? - холодно сказал Лючио. - Позвольте мне поздравить  вас!  Мало
женщин достигают такой последовательности!
   - Я хочу покончить с этой жизнью, - продолжала она, не  обращая  никакого
внимания на его слова. - Я не могу существовать без вашей любви, Лючио. - Ее
голос дрогнул мрачным пафосом. - Я жажду поцелуев ваших губ,  объятия  ваших
рук! Знаете ли вы, думаете  ли  вы  когда-нибудь  о  вашей  силе?  Жестокой,
ужасной силе ваших глаз, ваших слов, вашей улыбки, красоты,  которая  делает
вас более похожим на ангела,  чем  на  человека!  Был  ли  когда-либо  такой
человек, как вы!
   Когда она сказала это, он взглянул на нее со слабой улыбкой.
   - Когда вы говорите, я слышу музыку;  когда  вы  поете,  мне  кажется,  я
понимаю, какими должны быть небесные мелодия поэтов;  наверное,  вы  знаете,
что сами ваши взоры - сети для пылкой, слабой  женской  души.  Лючио!  -  И,
ободренная его молчанием, она приблизилась  к  нему.  -  Вы  встретите  меня
завтра на лугу, около коттеджа Мэвис Клер...
   Он вздрогнул, как если б его укололи, но не проронил ни слова.
   - Я слышала все, что вы ей говорили прошлым вечером,  -  продолжала  она,
подходя еще на шаг ближе к нему. - Я следовала за вами, и я слушала. Я почти
обезумела от ревности. Я думала, я боялась, что вы любите ее, но я ошиблась.
Я никогда ни за что не благодарила Бога, но в этот вечер я  благодарила  Его
за то, что я ошиблась. Она не для вас, я для вас! Встретьте меня у ее  дома,
где цветет большое розовое дерево с белыми розами; сорвите одну  -  одну  из
этих маленьких осенних роз, и дайте ее мне: я пойму это как знак, что я могу
прийти к вам завтра ночью, чтоб быть не проклинаемой или  отталкиваемой,  но
любимой, любимой. Ах, Лючно! Обещайте мне! Одну маленькую розу! Символ любви
на один час! Потом пусть я умру; я бы имела все, что я прошу от жизни!
   Неожиданным быстрым движением она бросилась к нему на грудь и, обвив  его
шею руками, подняла свое лицо к его лицу. Лунные  лучи  осветили  ее  глаза,
горевшие восторгом, ее губы, трепетавшие  от  страсти,  ее  грудь,  дышавшую
тяжело... Кровь прилила к моему мозгу, и красные круги поплыли  перед  моими
глазами... Уступит ли Лючио? Он отдернул ее руки и отодвинул ее, держа ее от
себя на расстоянии руки.
   - Женщина, фальшивая и проклятая! - сказал он звучным и страшным голосом.
- Вы не знаете, чего вы домогаетесь! Все, что вы требуете  от  жизни,  будет
вашим после смерти. Это закон, поэтому будьте осторожнее в ваших требованиях
- из опасения, чтоб они не исполнились слишком точно. Розу из коттеджа Мэвис
Клер? Розу из Рая! Это одинаково для меня! Не мне и не вам рвать их.  Любовь
и радость? Для неверных нет любви, для порочных нет радости. Не  прибавляйте
ничего к моей ненависти и мщению.  Идите,  пока  еще  есть  время,  идите  и
встречайте судьбу, которую вы сами для себя приготовили, так  как  ничто  не
может изменить ее. А что касается меня, кого вы любите, перед кем вы  стояли
на коленях, поклоняясь, как идолу... - Тихий жестокий смех вырвался у  него.
- Что же, обуздайте ваши пламенные  желания,  прекрасный  злой  дух1  Имейте
терпение! Мы встретимся в непродолжительном времени!
   Я больше был не в состоянии  переносить  сцену,  и,  выскочив  из  своего
убежища, я оттащил мою жену от него и встал между ними.
   - Позвольте мне защитить вас, Лючио, от приставаний  этой  распутницы!  -
крикнул я, залившись диким смехом. - Час назад я думал, что она моя жена;  я
нахожу ее только купленной вещью, которая домогается переменить хозяина!

XXXI

   Одно мгновение мы все трое стояли друг перед другом: я -  задыхающийся  и
без ума от ярости; Лючио - спокойный и  презрительный;  моя  жена,  шатаясь,
отступающая от меня в полуобмороке от страха. В порыве бешенства я  бросился
к ней и схватил ее за руки.
   - Я слышал вас! - сказал я. - Я видел вас! Я следил,  как  вы  стояли  на
коленях перед моим верным другом, моим честным товарищем,  и  прилагали  все
усилия, чтобы сделать его таким же подлым, как вы сами! Я - тот  дурак,  ваш
муж, тот слепой эгоист, чье доверие вы добивались приобрести и обмануть! Я -
тот несчастный,  кто  своим  несметным  богатством  купил  себе  через  брак
бесстыдную куртизанку! Вы смеете говорить о любви? Вы  оскверняете  само  ее
имя! Великий Боже! Из чего сделаны подобные женщины! Вы  бросаетесь  в  наши
объятия, вы требуете наших  забот,  вы  претендуете  на  наше  уважение,  вы
искушаете наши чувства, вы побеждаете наши сердца и затем изо  всех  нас  вы
делаете дураков! Дураков, и хуже,  чем  дураков.  Вы  лишаете  нас,  мужчин,
чувства,  совести,  веры  и  жалости!  Нет  ничего  удивительного,  если  мы
становимся преступниками! Если мы совершаем дела, позорящие наш пол,  то  не
потому ли, что вы подаете нам пример! Боже! Боже! Я, который  любил  вас,  -
да, любил, несмотря на все, чему научила меня женитьба на  вас,  я,  который
отдал бы жизнь, чтоб спасти вас от тени подозрения, я один из  всего  света,
кого выбрали, чтоб убить своей изменой!
   Я выпустил ее из рук. Она с усилием возвратила себе самообладание и прямо
посмотрела на меня холодными бесчувственными глазами.
   - Зачем вы женились на мне? - спросила она. - Для себя или для меня?
   Я молчал, слишком потрясенный гневом и скорбью, чтоб говорить. Все, что я
мог сделать, - это протянуть руку Лючио, который сердечно и  дружески  пожал
ее. Однако мне почудилось, что он улыбнулся.
   - Потому ли, что вы желали сделать меня счастливой своей  чистой  любовью
ко мне? -  настаивала  Сибилла.  -  Или  потому,  что  вы  хотели  прибавить
достоинство к вашему положению, женившись на графской  дочери?  Ваши  мотивы
были не бескорыстны: вы выбрали меня просто потому, что я была  "красавицей"
дня, на которую заглядывались лондонские  мужчины  и  о  которой  так  много
говорили, и потому что это вам давало некоторый "престиж" - точно такой  же,
как охота с королевской фамилией и выигрыш Дерби. Я честно сказала вам перед
нашей свадьбой, что я такое; это не произвело никакого  впечатления  на  ваш
эгоизм и тщеславие. Я никогда не любила вас, и не  могла  любить  вас,  и  я
сказала вам так. Вы слышали - вы говорите - все, что произошло между мной  и
Лючио; поэтому вы знаете, почему я вышла за вас замуж. Я заявляю  это  смело
вам в глаза: я рассчитывала иметь своим любовником вашего задушевного друга.
Если  вы  претендуете  быть  скандализованным  этим,  то  это   глупо;   это
обыкновенное положение вещей во Франции, оно также делается  обыкновенным  в
Англии. Нравственность всегда  считалась  ненужной  для  мужчин;  она  также
делается ненужной для женщин.
   Я  смотрел  на  нее,  ошеломленный  развязностью  ее  речи   и   холодной
убедительной манерой, с какой она говорила после ее недавнего порыва страсти
и возбуждения.
   -  Стоит  только  вам  прочесть  "новые"  романы!  -  продолжала  она,  и
насмешливая улыбка осветила ее бледное лицо. - И, действительно, вся "новая"
литература удостоверяет, что ваши идеи  о  домашней  добродетели  совершенно
отжили  свое  время.  Мужчины  и  женщины,  согласно  некоторым  современным
писателям, имеют одинаковую свободу любить, когда они хотят и где они могут.
Многобрачная чистота - вот "новая" вера.  Подобная  любовь,  так  нас  учат,
составляет единственный  "священный"  союз.  Если  вы  хотите  изменить  это
"движение" и возвратиться к старомодным типам скромных девушек и беспорочных
матрон, вы должны осудить всех "новых" писателей  на  пожизненные  каторжные
работы и учредить правительственную цензуру для современной  прессы.  Теперь
ваше положение оскорбленного мужа не  только  смешно,  но  оно  не  принято.
Уверяю вас, я не чувствую ни малейшего укола совести, говоря,  что  я  люблю
Лючио; всякая женщина гордилась бы любить его; однако он  не  хочет  или  не
может любить меня; у нас была "сцена", и вы дополнили  драматический  эффект
своим присутствием! Тут больше ничего не остается ни сказать, ни сделать.  Я
не думаю, чтобы вы могли развестись со мной; но если вы можете,  я  не  буду
защищаться!
   Она повернулась - как бы для того, чтобы уйти; я продолжал глядеть на нее
в немом молчании, не находя слов, чтобы бороться с ее наглостью, когда Лючио
заговорил важным и ласковым тоном.
   - Это очень горестное и тяжелое положение вещей, - сказал он, и странная,
полуциническая-полупрезрительная улыбка еще оставалась на его  губах.  -  Но
положительно я должен протестовать против мысли о разводе - не  только  ради
ее милости, но ради меня самого. Я совершенно неповинен здесь!
   -  Неповинен!  -  воскликнул  я,  опять  пожимая  его  руку.  -  Вы  само
благородство, Лючио! Самый честный друг,  какого  когда-либо  имел  человек!
Благодарю вас за ваше мужество, за вашу прямоту  и  честность,  с  какой  вы
говорили. Я слышал все, что вы  сказали.  Ничто  не  могло  быть  достаточно
сильным, чтобы привести  эту  заблудшую  женщину  к  сознанию  ее  позорного
поведения, ее бесчестия.
   - Простите! - прервал он деликатно. - Едва ли можно леди Сибиллу  назвать
бесчестной,  Джеффри.  Она  страдает;  назовем  это  маленьким  возбуждением
нервов. В мыслях, может быть, она виновна в неверности, но общество этого не
знает, и,  действительно,  она  чиста,  чиста,  как  свежевыпавший  снег,  и
общество, самое беспорочное, будет смотреть  на  нее  как  на  свежевыпавший
снег.
   Его глаза блестели; я встретил его холодный насмешливый взгляд.
   - Вы думаете,  как  и  я,  Лючио,  -  сказал  я  хриплым  голосом.  -  Вы
чувствуете, как и я, что непристойная мысль жены так же  гнусна,  как  и  ее
непристойный поступок. Нет оправдания, нет извинения для  такой  жестокой  и
ужасной неблагодарности. Что же?  -  Мой  голос  бессознательно  возвысился,
когда я опять повернулся к Сибилле. - Не освободил ли я вас и вашу семью  от
тяжелого давления бедности и долгов? Жалел  ли  я  что-нибудь  для  вас?  Не
завалены ли вы  бриллиантами?  Не  пользуетесь  ли  вы  большей  роскошью  и
свободой, чем королева? И не должны ли вы оказать мне, по крайней мере, хоть
какую-нибудь признательность?
   - Я ничего вам не должна! - смело ответила она. - Я дала вам то,  за  что
вы заплатили: мою красоту и мое общественное положение. Это  был  прекрасный
торговый договор.
   - Дорогой и печальный! - крикнул я.
   - Может быть, так. Но, каким бы он ни был, вы разрываете его, а не я.  Вы
можете покончить с ним, когда угодно. Закон...
   - Закон не даст вам  свободы  в  подобном  случае,  -  вмешался  Лючио  с
сатирической учтивостью. - Конечно, развод возможен на почве  несообразности
характеров, но стоит ли? Ее милость несчастлива в своих вкусах, вот  и  все;
она избрала меня своим cavalier servant <услужливый  кавалер  (фр.).>,  и  я
отказался. Ничего больше не остается, как забыть этот неприятный инцидент  и
попробовать жить в лучшем согласии в будущем.
   - Вы думаете, - сказала моя жена, подходя к нему,  закинув  с  презрением
свою гордую голову и указывая на меня, - вы думаете, что я буду жить  с  ним
после того, что он видел и слышал сегодня ночью? За кого вы меня считаете?
   - За прелестную женщину с быстрыми побуждениями и безумным  рассуждением,
- ответил Лючио с видом  саркастической  галантности.  -  Леди  Сибилла,  вы
нелогичны, как большинство вашего пола. С вашей стороны дурно продолжать эту
сцену, самую неприятную и трудную для нас, бедных мужчин. Вы знаете, как  мы
ненавидим "сцены". Позвольте мне удалиться. Молите небо, чтобы ваш муж забыл
этот полночный бред ваш и  признал  его  скорее  странной  болезнью,  нежели
каким-либо худым намерением!
   Она пошла к нему, простирая руки в диком призыве.
   - Лючио! - крикнула  она.  -  Лючио,  мой  возлюбленный!  Покойной  ночи!
Прощай!
   Я ринулся и встал между ними.
   - Предо мной?! - воскликнул я. - Негодная женщина! Есть ли у вас стыд?
   - Никакого! - сказала она с дикой улыбкой. - Я  горжусь  моей  любовью  к
такому царю достоинства и красоты. Посмотрите на него и потом посмотрите  на
себя в ближайшее зеркало. Как вы могли,  даже  при  вашем  эгоизме,  считать
возможным для женщины любить вас, когда он был близко?! Отойдите  от  света,
вы кладете тень между богом и мною.
   Когда она произнесла эти безумные слова, ее  вид  был  таким  странным  и
неземным, что, совершенно ошеломленный, я машинально посторонился,  как  она
просила. Она пристально посмотрела на меня.
   - Я также и вам могу сказать:  прощайте!  -  заметила  она.  -  Я  больше
никогда не буду жить с вами!
   - И я - с вами, - сказал я жестко.
   - Ни я с вами, ни я с вами, - повторила она, как ребенок, учивший урок. -
Конечно, нет, и если я не буду жить с вами, вы не можете жить со мной.
   Она засмеялась как-то нестройно; затем еще раз кинула  на  Лючио  молящий
взгляд.
   - Прощай! - сказала она.
   Он смотрел на нее со странной неподвижностью, но не произнес ни  слова  в
ответ. Его глаза холодно блестели при лунном свете, как острая сталь,  и  он
улыбался. Она смотрела на него с такой страстной напряженностью, но он стоял
недвижимо,  как  настоящая  статуя  утонченного  презрения   и   умственного
самообуздания. Мое едва подавленное бешенство снова разразилось при виде  ее
немого выражения любви, и я залился презрительным хохотом.
   - Клянусь небом, новая Венера и  сопротивляющийся  Адонис!  -  крикнул  я
ис