Марины прежде, пока не
прошли те полчаса, которых просила я у нее из чести. К счастию,
женщина эта постыдилась жаловаться матушке, а то мне за мое
заступление пришлось бы дорого расплатиться.

     К концу тринадцатого года моего от рождения я сделалась
равнодушна ко всем забавам своего возраста и, благодаря стараниям
отнимать у меня все, к чему только замечали мою привязанность, я
не любила никого, исключая Алкида; но привязанность к коню не
имела ничего сходного с привязанностью к кроткой и ласковой
собачке или к какой-нибудь птице. К бодрому и сердитому Алкиду
отношения мои были совсем другие: я могла укрощать его, принося
ему овса, хлеба, сахару, соли, и после садиться на него и ездить,
где ему хотелось из благодарности возить меня; но я не могла быть
с ним всегда, не могла так пестоваться, как с собачкою или
птичкой: надобен был и другой возраст, и другие обстоятельства,
чтоб сделать Алкида столько бесценным для меня, как он был
впоследствии.

     Когда истребились все роды привязанностей в сердце моем,
когда я уже не любила никакого животного, ни четвероногого, ни
двуногого, тогда, надобно думать, от пустоты душевной сделалась я
до нестерпимости резва; и не удивительно, что матушка решилась от
меня избавиться, отвезя в Малороссию к бабушке. Странные выходки
мои тем более ненавистны были матери моей, что я росла, как
говорится, не по дням, а по часам. Я имела просто вид
осьмнадцатилетней девки - по крайности, так говорила матушка; а
шалостей моих нельзя было бы простить и пятилетнему ребенку!..
Каково было матери моей видеть дочь, почти взрослую и к тому ж
нелюбимую, лазящую по деревьям, сбивающую камнями гнезда с них; а
что всего страннее, смешнее и неприличнее, прыгающую с крышки или
балкона на землю!.. Не понимаю и теперь, как я не изуродовалась,
как не повредила чего-нибудь внутри, соскакивая с четырехаршинной
высоты вниз.

     В Малороссии резвости мои понемногу утихали с первых
месяцев; только я бегала за девками с змеею в руках и выискивала
каждый вечер самую огромную лягушку, чтоб посадить ее под кресла,
на которых сидел дядя мой. Он смертельно боялся этой гадины, и
страшная суматоха, которая поднималась в целом доме от моей
лягушки, казалась мне очень занимательным спектаклем!.. А всего
утешительнее было для меня чистосердечное удивление тетушки, по
какому чуду лягушка заходит каждый вечер на второй этаж дома и
именно для того только, чтоб сидеть под креслами дяди моего!.. Но
чтоб подумать на меня, приписать это моей шалости - сохрани боже!
Вид мой был в совершенной противоположности с моими поступками.
Строгое содержание в доме матери, привычка бояться ее напечатлели
на физиономии моей какую-то робость, по которой никак нельзя было
предполагать во мне способности к таким отчаянным шалостям.

     К концу четырнадцатого года моего я увидела опять себя под
кровом отеческого дома, и время прошло до шестнадцати лет, как
выше описано.


ДОН

     В чистых патриархальных нравах войска Донского, в его родной
земле я находила самым благородным, что все их сотники, эсаулы и
даже полковники не гнушались полевыми работами!.. С каким
уважением смотрела я на этих доблестных воинов, поседевших в
бранных подвигах, которых храбрость делала страшным их оружием,
была оплотом государству, которому они служили, и делала честь
земле, в которой родились! С каким уважением, говорю, смотрела я,
как они сами возделывали эту землю: сами косили траву полей
своих, сами сметывали ее в стога!.. Как благородно употребляют
они время своего отдохновения от занятий воина!.. Как не отдать
справедливости людям, которых вся жизнь от юности до могилы
посвящена пользам или отечества, или своей семьи; как не отдать
им преимущества пред теми, которые лучшее время жизни проводят,
травя беззащитных зайцев и отдавая хлеб детей своих стае борзых
собак!

     Как я теперь весела от утра до вечера!.. Воля - драгоценная
воля! - кружит восторгами голову мою от раннего утра до позднего
вечера! но как только раздастся мелодическое пение казаков, я
погружалась в задумчивость, грусть налегает мне на сердце, я
начинаю бояться странной роли в свете, начинаю страшиться
будущего!.. Национальный напев казаков трогает, отзывается
грустью, и сюжет песен их почти всегда трагическое происшествие,
где главную роль играет душа добрый конь!.. и, разумеется, седло
черкесское, уздечка шелковая, стремена позолочены!.. Второе лицо:
молодой казак, тяжело раненный!.. Народные песни добрых казаков
показывают воинское ремесло их и неиспорченность нравов; всегда
воспеваемый герой, делая предсмертные поручения душе доброму
коню, велит ему бежать стрелой к дому своей матери и говорить
почти так же, как у малороссиян:

     Да як выйде к тоби да стара маты,
     Ой знай, коню, що и одвичаты.

     Уважение к родителям, безусловное повиновение воле их и
заботливое попечение об них в старости служат отличительною
чертою свойства обитателей Дона и несомненным доказательством
чистоты их нравов.


ГУДИШКИ

     Я перехожу из очарования в очарование!.. Польша!.. одно это
слово сводит меня с ума от радости!.. Итак, вот этот край...
театр стольких происшествий!.. Но где все то высказать, чем полна
душа моя!.. Это тот край, в котором любовь поставила престол
свой!.. Это тот край, в котором женщина - владычица!.. Женщина -
герой, полководец, министр!.. Это тот край, в котором женщина
управляет всем, покоряет все единственною, необоримою властию,
властию ума, красоты и любезности!.. Сколько блеска, сколько
жизни, сколько чарующей таинственности в прелестном краю этом, и
как прекрасны места здесь!..

     Или уже это новость причиною, что все здесь приводит меня в
восторг!.. Но мне даже эти глинистые поля, усеянные камнями,
кажутся чем-то необыкновенно хорошим; я хожу по них несравненно с
большим удовольствием, нежели дома ходила по Старцовой горе, к
Ерамаске, к Сигаевской мельнице, по дороге к Дубровке!.. У нас
эти места считаются картинными; но здешние места имеют пред ними
два великие преимущества: одно то, что я вижу их в первый раз,
что они новы для меня; а другое то, что они полны воспоминаний, и
каких воспоминаний!.. говорящих сердцу, душе, наполняющих ее
чувствами умиления, удивления, энтузиазма!.. Сколько имен
приводят на память эти безмолвные поля!.. Ян Собиесский!..
Валленрод! Альдона!.. Все, что я когда-нибудь читала о
происшествиях этого края, о войнах Литвы, все это оживляется
предо мною, все это движется на этих полях, возделываемых теперь
худыми, бедными chlopami(мужиками (польск.)), которые следят меня
бессмысленно глазами и никак не понимают, зачем молодой улан
таскается во всякую пору по их болотистым полям, останавливается,
смотрит то в ту, то в другую сторону, и лицо его делается то
печально, то радостно!.. Что может дать им понятие о том чаде,
который кружит теперь мою голову!.. Литвин мало чем разнится от
тех баранов, с которыми живет в одной избе!.. Уж нет тех
литвинок, ходивших некогда к Вилии за водою; ни об одной из них
нельзя сказать piekna litwinka со w niey czerpie wode, ma serce
czystsze, slioznicysze jagody!..(прекрасная литвинка, что черпает
в ней воду, сердцем чистая, прекраснейшая лицом (польск.)).
Теперь это просто женщины, дурные лицом, дурно одетые и которые
говорят: поручникос деньчкос праша рашке, то есть: денщик
поручика просит миску. Можно б, кажется, разочароваться! Однако
такова сила воспоминаний: я смотрю с удовольствием на бледных,
худых chlopow z koltunamu(мужиков с колтунами (польск.)) на
голове, на безобразных баб и девок с зобами на шее, потому что
это потомки тех, которые черпали воду в Вилие и которых красота
превосходила красоту струй, отражавших в себе небо голубое!.. те,
которые доблестно воевали с рыцарями храма!.. одним словом: это
литвинки! это литвины!..

     Пока эскадрон наш выправится, выучится и выхолится так, чтоб
можно было его представить с пользою пред лицо неприятеля,
Казимирский велит мне и Вышемирскому выполнять все обязанности
службы наравне с старыми солдатами. Товарищ мой находит это
распоряжение очень неприятным, а я напротив. Унтер-офицер мой,
видя, что я всякое поручение исполняю скоро, охотно и с
удовольственным видом, мало заботился наблюдать очередь в своих
нарядах; но как только надобно было куда послать, сейчас посылает
меня. В один вечер принесли от ротмистра записку, которую надобно
было отвезть к одному из взводных начальников, квартировавшему от
нас в пяти верстах, в селении Гудишках. Солнце уже закатилось,
когда унтер-офицер пришел ко мне на квартиру с этою запискою.
"Съезди, Дуров, с этою бумагою к поручику Б-ву; теперь еще не так
темно, солнце только что село; не тебе бы очередь, да где того
ленивца докличешься. Пожалуйста, поезжай ты". На этот раз мне
что-то не хотелось ехать; однако ж я оседлала Алкида и поехала в
раздумье: не слишком ли я уж ревностно берусь за всякое
поручение?.. Ведь этим никого не удивишь! Непросвещенный
унтер-офицер рад случаю без хлопот и без возражений посылать одну
меня, избегая чрез то ссоры с беспокойными головами!.. На беду,
весь этот полк из дворян, хотя, не во гнев им, я думаю, что
дворянство их легко, как пух; но, несмотря на это, каждый из них
не уступит ни на шаг - так они всегда выражаются, - если думают,
что ими повелевают пристрастно. Между тем что я ни думала, но все
ехала вперед, и в поле стало совсем темно; дорога, однако ж, была
видна, я ехала рысью, чтоб поскорее отделаться от своего
поручения, и вот въехала в деревню, подъехала к окну первой избы,
постучала в него поводом. "Чего тоби?" - спросил женский голос.
"Как называется эта деревня?" - "Деревня? Гудишки". - "А где
квартира поручика?" - "Якого поручика?" - "Офицер где стоит?" -
"Офицер? здесь нет офицера!" - "Это не те Гудишки, товарищ, -
отозвался голос солдата, - есть другие, в версте только отсюда".
- "Да куда ж надобно ехать?" - "Да прямо, куда ж больше? здесь
одна только улица; выедешь за деревню, так увидишь Гудишки
вплоть". Я поехала, выехала за деревню и точно увидела селение
очень близко; но прямо проехать к нему нельзя было: надобно
объезжать очень большое болото, поросшее кустарником. Нечего
делать, я поехала кругом. Наконец я и опять в селении, опять
стучу поводом в слюду окна, опять тот же вопрос: "чого тоби?", и
опять на вопрос вопрос: "как зовется деревня?", и опять ответ:
"Гудишки"; одним словом, точь-в-точь так, как было в первых
Гудишках: "где офицер?.. какой офицер?.. здесь нет офицера!"...
Даже Алкид мой выходил из терпения! Здесь тоже стояли солдаты.
"Не знаете ли вы, где здесь квартирует уланский поручик Бо-в?" -
спрашивала я двух или трех проходящих мимо меня драгун. "Как не
знать... Один уланский офицер квартирует версты две отсюда, в
Гудишках". - "Опять! да ведь это Гудишки?.." - "Конечно, Гудишки;
но здесь стоим мы, драгуны, а уланы дальше". - "Нельзя ли мне
дать проводника?" - "Только намекните им об этом, так ни одного
мужика не найдете в целой деревне, все до одного спрячутся". -
"Ну так хоть расскажи мне, как найти эту деревню, где стоят
уланы". - "Да это под боком; как за деревню, так и увидите. Зимой
полверсты только дороги, а теперь болота не допускают; кругом
будет версты две; но дорога все одна, не заплутаетесь; держитесь
только все вправо". Я поехала. За деревнею дорога круто повернула
влево; а ведь мне сказано держаться вправо; но вправо нет вовсе
дороги... Однако в той стороне отдавался собачий лай, итак, там
должна быть деревня; к тому ж и Алкид мой сам собою повернул
тотчас направо. Он хотел было галопировать, однако ж я удержала.
Кто знает, чем еще кончится и когда кончится такой несчастливый
поход.

     Более часу ехала я почти наудачу, потому что дорога то
появлялась под ногами коня моего, то опять исчезала. Здесь я не
могла ввериться безусловно инстинкту Алкида, потому что рисковала
попасть в болото, если б дала ему волю идти прямо в ту сторону,
где он предчувствовал жилье; итак, при малейшей топкости места я
сворачивала в сторону; но, выехав на твердую землю, опять
направляла Алкида туда, откуда от часу явственнее слышался лай
собак; наконец я вдруг увидела себя близ домов. Все уже спало в
этих низеньких, крытых соломою лачужках, огня не видно было ни
водном окне. Я проехала далее в середину деревни; но надобно же
было начать тем, чем начинала в двух первых деревнях: надобно
было спрашивать, что это за деревня? Начался приступ по-прежнему.
На стук мой в окно отвечала сперва одна только маленькая собачка
испуганным ворчаньем, а после пронзительным лаем с визгом; этот
лай и мой стук разбудили наконец все, что было усыплено в мрачной
внутренности этого обмазанного короба, в котором литвин живет и
называет своим домом. "А кто там?.. чого тоби?" - "Какая это
деревня?" - "Гудишки". Я несколько времени оставалась безмолвна;
мне что-то уже страшно было спросить: где квартира офицера? и я
решилась прежде узнать, кто стоит здесь - конница или пехота,
итак, я начала опять спрашивать: "А кто квартирует у вас?.." -
"Коннопольцы". - "Ах, слава богу! наконец я нашла, что искала. У
кого стоит офицер? Укажи мне!" - "Здесь нет офицера". - "Как?.."
- "Чого тоби?" - "Нет офицера?" - "Да нет же; офицер в другом
селе". - "Далеко отсюда?" - "Четыре версты". - "От часу не легче!
А как [называется] то село, где офицер?" - "Гудишки". - "Боже
мой! не заколдована ль я!.. Что за проклятые Гудишки обступили
меня кругом!.. Будет ли им конец!.." - это я только думала...
Наконец опять стала спрашивать: "Много уже прошло ночи?" - "А бог
знает! думаю, что уж будет за полночь."

     Что тут делать?.. Из Гудишек не выпутаешься!.. Дороги не
видно, а теперь ехать четыре версты!.. Не ехать нельзя!..
Проводника не дадут!.. Поеду опять наудачу. "Куда же мне ехать из
деревни?" На этот вопрос я не получила ответа. Пока я думала и
передумывала, что делать, крестьянин заснул. Снова стучу, снова
лай и визг, и снова: "чого тоби", но уже с досадою и бранью: "от
се якийсь бис наскочыв!.." - "Как проехать в те Гудишки, где
офицер?..." - "Прямо, все прямо! никуда не сворачивать!" Ну
хорошо, это, по крайности, безопасно; теперь уже не заплутаюсь,
прямо ехать немудрено!.. Алкид шел нехотя; ему, верно, казалось
очень странно, почему я ни в одной деревне не остановилась ни на
минуту, не вставала с него и почему он этой ночи не может никуда
отвезть меня!..

     Я продолжала ехать все прямо и думала уже, что как по шнуру
докачусь наконец к месту своего назначения. Теперь я не видела
надобности тащиться шагом, дотронулась легонько ногами к бокам
Алкида; он поднялся в галоп и после двух скачков стал, как
вкопанный... Передо мною был забор вышиною вровень с головою коня
моего и тянулся вправо и влево на такое пространство, о котором я
не могла иметь никакого соображения, потому что было темно, и я
видела только то, что было передо мною!.. Прошу теперь верить
чему-нибудь! Что могло быть определительнее этих слов: "прямо,
все прямо, никуда не сворачивая!"... Но как же не свернуть, когда
прямо забор такой вышины, которую нельзя перескочить! Как тут не
свернуть!.. Я поворотила направо и проехала вдоль забора. Я все
ехала, забор все тянулся. Наскуча видеть его неотступно с левой
стороны, я оборотила лошадь, проскакала в галоп до того места, от
которого повернула вправо, посмотрела через забор, нет ли там
дороги; но, не видя ничего, решилась ехать влево до тех пор, пока
проеду эту досадную загороду. Она, однако ж, не кончилась, но
повернулась круто вправо, туда же повернула и я, рассудя, что
благоразумнее держаться чего-нибудь солидного, нежели плутать
наудачу в поле.

     Мне казалось, что я проехала верст около двух все близ
забора, по крайности я так думала, бесполезно стараясь
вслушаться, не лает ли где собака. Все было тихо!.. Теплая и
прекрасная весенняя ночь была темна, земля сыра, и снег не во
всех местах еще сошел. Несмотря на темноту, я могла заметить, что
в стороне этой было много болот и что они местами поросли мелким
кустарником. Эти соображения заставили меня наблюдать большую
осторожность и держаться своего забора как такого путеводителя, с
которым я не рисковала утонуть в болоте; но вот забор опять круто
поворачивает вправо!.. Вплоть к углу его подошла дорога; но куда
и откуда?.. На эти вопросы отвечать некому. Однако ж если я все
буду поворачивать направо, то, разумеется, объеду кругом забор и
не подвинусь ни на шаг ближе к селению; итак, надобно ехать
дорогою. Не может быть, чтоб она была через болото! Разве это
зимняя!.. Надобно бы рассмотреть. Я встала с Алкида, наклонилась
к земле и рассматривала дорогу: на ней видны были недавние следы
колес и копыт конских, я опять села на седло, но Алкид, казалось,
был недоволен этим: он не трогался с места и оборотил круто свою
голову ко мне.. Я тотчас встала опять и повела его в поводу; он
пошел, наклоняя морду до земли и стараясь захватить траву,
которая только что начала показываться. Бедный конь устал и
проголодался!

     Наконец нетерпение кончить скорее странный и неприятный вояж
свой взяло верх над желанием дать отдых Алкиду; я села на него и,
не спуская глаз с дороги, поехала рысью. Скоро я услышала глухой
лай собаки!.. Даже Алкид мой обрадовался при этом сигнале
близкого окончания нашего ночного плутания, он вздрогнул и пошел
в галоп; я не удерживала. Чрез полчаса что-то зачернелось вдали.
как будто густая темная туча лежала на земле.

     Близясь с каждою минутою более к черной массе, я увидела ее
наконец обратившуюся сперва в лес, потом в стоги сена, а наконец
в ряды домов, похожих на раздавленную черепаху, маленьких,
почерневших, с оборванными соломенными крышами. "Худая стоянка
лучше доброго похода!" - пословица всех старых солдат сейчас
пришла мне на мысль, как только я почувствовала, что вид этих
закоптелых развалин обрадовал меня не меньше, как и моего Алкида.
В деревне все было погружено в глубокое усыпление, даже собаки
лаяли нехотя, изредка и каким-то сонным голосом. Туго сплетенный
конец ременного повода опять стучит в слюду окна, и я уже ожидала
обычного и неизбежного чого тоби?, однако ж на этот раз меня
спросили по-польски: "Kto taki?..."(Кто такой?.. (польск.). Я
отвечала: "Коннополец". - "A kolego!.. jak sie masz? coz to na
kresach?.."(А, коллега!.. как себя чувствуешь? ты на кресах?..
(польск.)) - "Нет, не на кресах; так вздумалось Батовскому
послать; на глаза попался!.. Скажи, пожалуйста, где квартира
поручика?" - "Какого поручика?" - "Ну, вашего, Бо-ва". - "Он
квартирует не здесь!" - "Да это настоящее заколдованье!..
Недостает только, чтоб это село было Гудишки и чтоб офицер был не
здесь, а около версты отсюда в Гудишках!" - "Да так точно и есть,
- отвечал улан, - это село называется Гудишки; в версте отсюда
другое, тоже Гудишки; и там квартирует Бо-в. Когда ты так хорошо
это знаешь, на что ж расспрашиваешь?"

     Голова у меня шла кругом!.. Уж не сделалось ли какое
преобразование в эту ночь во всем, что было построено на шаре
земном!.. Кто мне поручится, что к рассвету я не увижу всю
поверхность нашего полушария, усеянную Гудишками, и ничем более,
как Гудишками! Что это значит?.. Не из земли ль они возникли в
эту ночь? Алкид бил копытом в землю и оборачивал голову ко мне то
направо, то налево. Ах, бедный конь! бедный конь!.. А ведь еще
надобно ехать!.. "Ты точно уверен, товарищ, что не более версты
до квартиры Бо-ва?" - "Я думаю, и версты не будет; это тотчас за
селом, как выедешь".

     Я погладила моего Алкида. Нечего делать, мой добрый конь, уж
эту версту проедем, а там и на покой. Я поехала рысью и точно
увидела что-то чернеющееся недалеко от села. В полной
уверенности, что это наконец квартира офицера, к которому
записка, я поехала самою большею рысью и приехала к густому
лесу... Я встала с лошади, решась идти пешком всю дорогу, сколько
ее еще подготовит мне насмешливый случай. Мне чуть не до слез
было жаль моего Алкида!..

     Я вступила в темный лес; дорога шла широкая и мног