еской
оппозиции.  Головнин оказался причастным и  к реформе цензурной, так  как до
середины 1860-х годов цензура находилась в ведении его министерства.
     В   1865  году  Александр  II   утвердил   разработанные  Министерством
просвещения и Министерством внутренних дел "Временные правила о цензуре".  И
хотя они распространялись на печатную продукцию только Петербурга и  Москвы,
это  был  явный   шаг  вперед.  Согласно  "Временным   правилам"  отменялась
предварительная (то есть на стадии сдачи  рукописи  в  издательство) цензура
крупных  по  объему  произведений.   Правительственные  и  научные   издания
цензурному контролю вообще не подлежали. Министр внутренних  дел под крупный
залог мог  освободить от предварительной цензуры и центральные периодические
издания. Отвечали же авторы  и издатели  за напечатанные ими  произведения в
строго судебном порядке. Эта  реформа в целом оказалась самой робкой из всех
преобразовании  1860-1870-х  годов.  Александр  II  по-прежнему  не  доверял
пишущей  братии,  точнее,  продолжал  опасаться  общества,  мнение  которого
выражали журналисты и писатели.
     Усиливающееся расхождение власти  и  общества не могла  приостановить и
военная реформа, касавшаяся всех и каждого  в империи. А ведь она явилась не
просто  очередным  перетряхиванием  одной  из  сфер  государственной  жизни.
Военная  реформа в России всегда была  событием знаковым,  поскольку армия и
флот - это любимые детища государства и гордость нации. Одновременно - это и
их любимые  игрушки, символизирующие  мощь  и  величие страны.  Обязательный
ежедневный  (зимой в  манеже)  развод  гвардейских полков, лагерные  сборы в
Красном Селе,  постоянные  объезды монархом  войск,  расположенных  в разных
концах  империи,  учения  и   маневры,  торжественные  парады,  напоминающие
балетное действо... Понятно, что  к  реформированию армии власть  относилась
ревниво и бережно, а потому преобразования в ней растянулись на восемнадцать
лет. Не будем  забывать и  о том, что  армия  и  флот  - механизмы  сложные,
многопрофильные, да и преобразовывать в них потребовалось очень многое.
     Перемены начались  в 1856 году с того, что  срок  солдатской службы был
сокращен до  15  лет,  а численный состав вооруженных сил уменьшился  на 500
тысяч человек. Полный ход  преобразования набрали с ноября  1861 года, когда
военным министром стал брат Николая Алексеевича Милютина Дмитрий Алексеевич.
В 1836 году он окончил Военную академию  и поступил  на службу в Гвардейский
генеральный штаб. Позже недоброжелатели называли его "кабинетным стратегом",
но  это   вопиюще  несправедливая  оценка.   Перу   Милютина   действительно
принадлежат  интересные историко-аналитические работы:  "Описание экспедиции
1839 года в Северный Дагестан", "Итальянский поход Суворова", "История войны
1799  года между  Россией и Францией при Павле I", но написаны они отнюдь не
кабинетным  ученым. В конце  1838  года  Дмитрий Алексеевич  по  собственной
просьбе был впервые откомандирован на Кавказ, а почти двадцать лет  спустя в
1856-1857 годах там же участвовал в разработке операции по пленению  Шамиля,
успешное  проведение  которой  предопределило  исход   военных  действий  на
Кавказе.
     По своим политическим взглядам Милютин был либералом-западником, что не
удивительно, поскольку с 1840-х годов он приятельствовал с Т. Н. Грановским,
В. И. Боткиным, К. Д. Кавелиным, Б. Н. Чичериным и другими видными деятелями
западничества.  Он являлся  страстным  противником  крепостничества,  всегда
готовым к открытой  борьбе  с этим злом.  Уже  в 1840-х  годах  он с помощью
своего  могущественного  дяди,  министра   государственных  имуществ  П.  Д.
Киселева,  перевел  принадлежащих  ему  крепостных в  разряд государственных
крестьян.  "Я  перестал быть помещиком-душевладельцем,  -  радовался Дмитрий
Алексеевич, - и совесть моя успокоилась".
     В доме  Милютина  царила необычайная  простота, приводящая в  изумление
тех, кто помнил роскошные апартаменты николаевского военного министра  А. И.
Чернышева.  Когда  Милютину  был дарован  графский титул, знакомые  пытались
поздравить  его  с  этим  торжественным  событием.  "Как  вам не  стыдно!  -
возмущался Дмитрий Алексеевич.  - Пускай другие  поздравляют, а вы... знаете
меня  столько  лет  и  считаете  нужным  поздравлять..."  Он  был  человеком
хладнокровным, равнодушным  к чинам, несколько замкнутым. Работоспособностью
обладал  феноменальной. Однажды на Кавказе Милютину  поручили  найти решение
некой серьезной задачи, и он целый месяц просидел над ней, не выходя из дому
буквально ни на  шаг.  Без занятий Дмитрий Алексеевич  не  мог оставаться ни
одной минуты. Когда он сделался военным  министром, подчиненные шутили, что,
оставаясь  без  дела,  Милютин  усердно  запечатывал  конверты со  служебной
корреспонденцией, наклеивал на них марки  или  набрасывал такие резолюции на
входящие   бумаги,   что  канцеляристам   после   этого   оставалось  только
переписывать сделанное министром.
     Проведение  военной   реформы  потребовало  от   него   нечеловеческого
напряжения  сил.  Часто  повторялась  та ситуация, которую  Милютин  однажды
описал  в  своем  дневнике.  "Как-то,  - вспоминал он,  - удалось заручиться
обещанием  государя подписать указ на другой день. Я уже праздновал победу и
почти всю ночь посвятил подготовительной  работе...  Но!.. Вечером и  ранним
утром ополчились...  на меня такие силы, что монарх, когда я к нему явился с
готовым Высочайшим  повелением, встретил  меня словами:  "Как хочешь,  а наш
проект  не  прошел.  Прости,  пока я ничего сделать  не могу" [23].  Морской
министр Н. К. Краббе рассказывал, как проходило обсуждение введения всеобщей
воинской повинности в  Государственном  Совете. "Сегодня  Дмитрий Алексеевич
был неузнаваем.  Он не ожидал нападения,  и сам бросался на  противника,  да
так, что  вчуже было жутко... Зубами в  глотку и  через хребет.  Совсем лев.
Наши  старички  разъехались  перепуганные".  Милютин  в те годы  не единожды
оказывался на грани  отставки,  но каждый раз императору удавалось сохранить
его на министерском посту. Так продолжалось до весны 1881 года...
     Свою деятельность Милютин  начал  с уменьшения централизации управления
армией  и  предоставления большей самостоятельности военному руководству  на
местах (к 1871 году Россия была разделена на 14 военных округов, командующие
которыми наделялись весьма ощутимой властью). Была запрещена отдача  людей в
солдаты за  совершенные ими преступления, отменены  телесные  наказания  для
рядового  состава,  введено  обязательное обучение  солдат  грамоте и счету,
проведено  перевооружение  армии нарезным оружием,  заряжающимся с  казенной
части, улучшены офицерские кадры. Венцом же военной реформы стало введение с
1 января  1874 года устава о всеобщей воинской повинности. Этот устав, резко
сокращавший срок действительной военной службы и вводивший понятие "запаса",
позволил заметно сократить расходы на армию в  мирное  время  и развертывать
значительные силы в преддверии войны.
     Как   и   крестьянская   реформа,   военная   встретила    ожесточенное
сопротивление ретроградов, обвинявших Милютина в  попытках уравнять дворян с
чернью, исчезновении боевого духа армии, забвении традиций русского оружия и
т.  п. Однако военный министр, опираясь  на неизменную поддержку императора,
довел  дело до конца. Очень точно определил его усилия замечательный русский
юрист А. Ф.  Кони.  "Милютин,  - писал  он,  - обратил дело  защиты родины и
суровой тяготы для многих  в высокий долг для всех и из одиночного несчастья
в  общую  повинность". После  гибели Александра  II  военный министр,  как и
другие реформаторы оказался ненужным новому правителю. Он доживал свой век в
Крыму,  в Симеизе, охотно принимал  гостей и умер глубоким стариком  в  1912
году.
     Последней   проблемой,  о   которой   стоит   поговорить   прежде,  чем
рассматривать  "здание  реформ" в целом и  рассуждать об особенностях  этого
здания,  является  вопрос  о  проектах  конституционного  устройства России.
Поднятый  в начале  XIX века Александром  I, он буквально витал в  воздухе в
1860-1870-х годах, постоянно натыкаясь  на  нежелание, боязнь Александра  II
делиться властью с  обществом. А  откуда у  него,  скажите на милость, могло
возникнуть такое  желание или вообще твердая и взвешенная линия поведения по
данному поводу? К. Д. Кавелин, имея в виду российскую интеллигенцию, говорил
об "отсутствии между поколениями умственной и нравственной преемственности".
А была ли такая преемственность у российских  монархов XVIII-XIX  веков?  Не
будем забывать,  что в  эти  столетия не всегда соблюдалась даже  физическая
преемственность власти,  то  есть  переход  престола  к безусловно законному
наследнику. А что уж говорить о сути правления!
     Петр I подвергает ломке традиционный государственный  аппарат, Церковь,
социальные отношения, элементы  культуры. Преемники Петра, не говоря об этом
вслух, потихоньку  хоронят  его  политическое  наследие  просто потому,  что
оказываются   не    в    силах   освоить    его    и    продолжить   начатое
монархом-реформатором.   Павел  I   старается   разрушить   все,   созданное
матерью-императрицей.   Александр   I  отказывается   от  отцовских  методов
управления  страной. Николай  I,  считая проекты  брата  гибельной  утопией,
доводит  до  абсурда  попытки  лично  проконтролировать  все  стороны  жизни
общества.  Наконец,  Александр  II,  пусть  и  под давлением  обстоятельств,
вынужден отказаться от милой его сердцу отцовской системы руководства нацией
и  пуститься в самостоятельное плавание. Стоит ли тут  говорить о  серьезной
преемственности  власти, о  продолжении  глубокой  традиции во  внутренней и
внешней политике?
     К тому же вопрос о  конституционной монархии в России в XIX  веке - это
вопрос не только  об  уступках со  стороны трона,  но и о самостоятельности,
зрелости, "политичности"  дворянского общества. Именно дворянского общества,
как наиболее свободного, грамотного, состоятельного и организованного. А это
общество,  коли называть  вещи своими именами, давно продало  право  реально
участвовать в политической жизни государства если не за чечевичную похлебку,
то за  нечто  немногим более ценное. На  протяжении всего XVIII  века первое
сословие  активно  боролось  лишь   за  свое  освобождение  от  обязательной
государственной  службы и за сохранение монополии  на  владение  крепостными
крестьянами.  Жалованная  грамота  дворянству  1785 года  удовлетворила  его
желания,   но   после   ее   появления   выяснилось   некое   парадоксальное
обстоятельство. Оказалось, что призывы к  более  энергичной службе  монарху,
звучавшие с трона,  означали усиление зависимости самодержца  от дворянства,
освобождение   же   первого   сословия  от   обязательной  службы   вело   к
автоматическому отстранению его от участия в политических делах  и  усилению
единоличной  власти  императора.  А  теперь  подумаем, мог ли  Александр  II
отважиться на  то, чтобы вместе с крепостным правом отнять у  этого сословия
еще  и право  не служить,  дарованное Екатериной  II,  причем дарованное  по
настоянию самого дворянства?
     Может  быть,  именно  поэтому  проекты,  хотя бы  отчасти  напоминавшие
конституционные, воспринимались им с  обидой, недоверием, страхом (во всяком
случае, император всегда мог  сделать вид, что им движут именно эти мотивы).
Что же касается  страха, то боялся он отнюдь не  за себя. В 1862 году П.  А.
Валуев  записал  свою  беседу с Александром II:  "Государь долго  говорил  о
современном  положении  дел  и о  моих  предложениях  насчет  преобразования
Государственного Совета. Он повторил  однажды уже сказанное, что  противится
установлению  конституции  не потому, что  дорожит  властью, но потому,  что
убежден,  что это принесло  бы несчастье России и  привело бы к ее распаду".
Этот  разговор  не  помешал  Валуеву  через  год  подать  монарху записку  с
предложением созвать  съезд государственных гласных (депутатов)  и  наделить
его  законосовещательными  правами. В  1866 году  великий  князь  Константин
Николаевич посоветовал брату учредить  совещательное  собрание из 46 лиц: 35
представителей губернских  земств и 11 -  от  крупных  городов.  Оба проекта
остались, и мы можем догадаться почему, без высочайшего ответа.
     Потребовались тяжелые испытания,  война  правительства  с революционным
народничеством не на  жизнь,  а на смерть,  чтобы "верхи"  начали осознавать
необходимость  политических  изменений  в  стране.  Еще в 1865  году  Валуев
записал  в   своем  дневнике:  "Что  и   кто  теперь  Россия?  Все  сословия
разъединены. Внутри  них разлад  и колебания.  Все законы  в переделке.  Все
основы в движении...  Один государь  теперь представляет и  знаменует  собой
цельность  и  единство  империи.  Он   один  может  укрепить  пошатнувшееся,
остановить колеблющееся, сплотить раздвоившееся..."  Как вам кажется, чего в
этих словах больше:  политического расчета  или веры в  чудо, которое должно
было быть явлено императором, в чудо, которому не оказалось места в реальной
жизни? Гораздо более  трезво оценивал ситуацию в  1879  году Д.  А. Милютин:
"Действительно  нельзя  не  признать,  что  все  государственное  устройство
требует  коренной  реформы  снизу  доверху.  К  крайнему  прискорбию,  такая
колоссальная  работа не по плечам теперешним нашим государственным деятелям,
которые не  в  состоянии подняться выше точки зрения  полицмейстера или даже
квартального.
     Ну а  Александр  II, он-то мог подняться выше точки  зрения полицейских
чинов? В 1880 году германский император преисполненный,  видимо, родственных
чувств, обратился к своему племяннику в России с тем, чтобы предостеречь его
от  введения  в  стране представительного  правления.  Александр  Николаевич
ответил, что  "не только не имеет  намерения дать  России  конституцию, но и
впредь, пока жив, не сделает этой ошибки". Вскоре самодержцу  вновь пришлось
произвести  переоценку  ценностей.   В  том  же  1880  году  провозглашенный
диктатором России,  а затем  назначенный министром внутренних дел генерал М.
Т.  Лорис-Меликов  представил  императору  проект  конституции  собственного
сочинения.
     Граф Михаил Тариелович Лорис-Меликов  являлся в петербургском "свете" и
в  рядах   столичной  бюрократии  фигурой   совершенно  случайной.  Он   сам
рассказывал  друзьям, что  его  отец был человеком  полудиким,  едва умевшим
подписать по-армянски свою фамилию. В 11 лет Михаила отвезли  в Петербург, в
"большую конюшню",  как ласково называли юнкерское кавалерийское училище его
воспитанники.  По окончании училища Лорис-Меликов вернулся на  Кавказ и стал
адъютантом графа М.  С. Воронцова, наместника в  этом регионе и командующего
Кавказским корпусом. Михаил Тариелович приобрел всероссийскую известность во
время Русско-турецкой войны  1877-1878 годов, когда возглавляемые  им войска
держали фронт  против турок на  Кавказе  и  взяли ряд  стратегически  важных
крепостей.
     Вскоре после окончания  войны его бросили  на борьбу с  эпидемией чумы,
вспыхнувшей под Царицыном. Он не только успешно справился с  эпидемией, но и
вернул в казну часть суммы, отпущенной на борьбу с болезнью, что в столичном
"свете"  сочли  оригинальничанием  и  желанием  обратить  на  себя  внимание
властей. После этого  с генералом начинают происходить волшебные приключения
в духе арабских сказок тысячи  и одной  ночи. Абсолютно неожиданно  для всех
Лорис-Меликов  был  назначен диктатором Харьковской  губернии, самодержавным
повелителем 12 миллионов человек. У него и здесь дела пошли лучше, чем у его
коллег    -   генерал-губернаторов   других   регионов.    Он   не   высылал
"подозрительных" вагонами,  как Э. И.  Тотлебен в Одессе, и не надеялся лишь
на увеличение количества полицейских чинов  и их агентов,  как И. В. Гурко в
Петербурге.   Михаил   Тариелович  постарался   привлечь   на  свою  сторону
харьковское общество,  чтобы выбить почву из-под ног революционеров,  лишить
их моральной  и  материальной  поддержки публики.  И он  добился  своего,  в
горячем 1879 году в харьковском крае не было произведено ни одного покушения
против представителей местных властей.
     После успехов в Харькове Лорис-Меликов был вызван  в Петербург.  Дело в
том, что, когда  здесь зашла речь  о необходимости назначения всероссийского
диктатора для  борьбы  с террористами,  Д. А. Милютин  предложил кандидатуру
везучего генерала. Ее поддержали наследник престола великий  князь Александр
Александрович и  его дядя,  великий князь  Константин Николаевич.  По словам
самого  Лорис-Меликова: "Ни  один временщик  -  ни Меншиков,  ни  Бирон,  ни
Аракчеев - никогда не имели такой всеобъемлющей власти". Общество по-разному
восприняло  возвышение генерала: кому-то он казался  "спасителем отечества",
"диктатором сердца", кому-то - "ближним боярином Мишелем I", "лисьим хвостом
и  волчьей пастью". Оценки  хлесткие  и запоминающиеся, но на самом деле все
оказалось гораздо проще.
     Лорис-Меликов    был   человеком   терпимым,   убежденным   сторонником
постепенного,  но неуклонного  прогресса (в чем  он  сходился  с императором
Александром  II), обладал здравым смыслом и большим житейским опытом. Однако
он  плохо знал  ситуацию  в  коренных  губерниях  России  и  особенности  их
социально-экономической структуры. О народе, то есть крестьянстве, он  судил
по солдатам, кавказским горцам  и художественной литературе (особенно уважал
произведения Л. Н. Толстого). Кроме того, граф не имел широкой  поддержки  в
"верхах", а значит, слабо представлял себе расстановку сил в Зимнем дворце и
вокруг  него.  Это  не помешало ему  в феврале 1881 года заявить:  "Если моя
власть  продолжится, то не пройдет и трех месяцев, как в России  заговорят о
конституции".  И  слово  свое  он   сдержал,   о  конституции  действительно
заговорили.
     Замысел генерала состоял в создании временных подготовительных комиссий
(подобных  Редакционным комиссиям  конца 1850-х годов). Помимо чиновников, в
них  должны  были  войти  представители  земств крупнейших губерний  России.
Задачу   комиссий   составляли   выработка  новых   законов,   корректировка
крестьянской  и  земской  реформ,  решение  некоторых  финансовых  вопросов.
Подготовленные   проекты  предлагалось   внести  в   Общую  комиссию,  также
состоявшую из  представителей чиновничества и земств.  Одобренные ею проекты
поступали на утверждение Государственного Совета и императора.
     Проект  Лорис-Меликова  трудно  назвать  конституционным  документом  в
полном смысле этого слова. Он мог стать конституцией, а мог не привести ни к
чему  новому - все зависело от того, как  сложатся обстоятельства российской
политической жизни. Сложно сказать,  что повлияло на решение  Александра II,
но  он  в  конце концов одобрил проект графа. Может быть, император увидел в
нем последнее доступное ему средство борьбы  с разрушительным терроризмом, а
может  быть,  посчитал  его ни  к  чему  не  обязывающей уступкой  обществу.
Известие об  одобрении монархом проекта Лорис-Меликова должно было появиться
в газетах 1-2 марта, но не судьба... А  все же, что действительно  заставило
императора пойти на столь серьезный шаг? Ощущение  того, что власть висит на
волоске,  страх за судьбу  новой семьи, равнодушие к  государственным делам?
Последнее ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов.
     Медики  давно  и   упорно   говорят  о  некой  генетической  усталости,
подстерегавшей последних самодержцев из рода Романовых, которая настигала их
где-то после сорока прожитых монархами  лет. Не являлось  это обстоятельство
секретом  и для  ближайшего окружения  Александра  II.  В 1869 году  великая
княгиня  Елена  Павловна говорила Валуеву: "Это свойство  семьи. В известном
возрасте наступает  усталость  и  пропадают  желания. Так было с императором
Александром  I,  с  импера