я лучших своих чувств и,  если эти  чувства  проскальзывают в  них по
неизбежной потребности натуры,  торопятся  как  можно  скорей  задушить  это
отсталое, несвоевременное проявление".

     "Санкт-Петербургские  ведомости"   10  марта:  "В  минуту  цареубийства
сказалось все  бессилие  охранителей  и нравственное  бессилие  общества, из
которого выходят  цареубийцы. Бессилие  -  произведение не  одного  дня. Это
продукт  постепенного   умаления  и  исчезновения   государственных  идей  в
общественном  сознании, во внутренней нашей жизни. Ее заменила идея наживы и
меркантилизма.  Одушевленная сверху донизу одной наживой, наша администрация
прикрывала  свою  бессодержательность  или  официозным  либерализмом...  или
репрессивными  мерами...  Именно нажива  определяла  чиновничий  либерализм,
который   здравый  ум  называл   просто   ничегонеделанием...   Если   такая
администрация   являлась  преступной  относительно  государства,   то  вдвое
преступнее она становилась относительно русского общества...  Под камертоном
тунеядной  администрации  могло   образоваться  только  общество  повального
тунеядства.  И  в самом  деле:  по  мере того,  как  наши общественные  слои
приближались к административным центрам,  они становились  все более и более
тунеядными  так, что, наконец, в  центре  обиталища русского царя тунеядство
общества  достигло  состояния  принципиальности!.. Таким  образом  тунеядная
среда наживы, разврата и мещанского цинизма давали те ручьи своих отпрысков,
которые, сливаясь в реки, образовали моря  нигилистов, самоубийц, из которых
враги России выуживают цареубийц... Что же это свидетельствует? А то, что не
практическая жизнь,  не  превратности зрелой,  сознательной жизни размножили
это  охлаждение  к  жизни,  которое  берет бритву  и  режет себе  горло;  не
сознательный, разумный  протест, приобретенный опытом  жизни,  творит у  нас
политического  преступника,  а домашняя, семейная  среда и  школа тунеядного
общества".

     Из газетной хроники: "Надо было видеть улицы Петербурга в ночь с 1 на 2
марта,  чтобы судить  о  силе  всеобщего оцепенения жителей  столицы.  Самые
многолюдные  улицы,  на  которых  никогда  не  прекращается  движение,  были
совершенно пусты". ("Петербургская газета", 7 марта).
     "Все время в Аничковом дворце стоит караул л. гв. Павловского полка. Мы
слышали,  что  тотчас  после катастрофы  1  марта командир Павловского полка
Шмидт, взяв из казарм роту в  полном составе, бегом явился в Аничков дворец,
чтобы охранять государя наследника и его семейство; сам генерал не  оставлял
дворца в течение двух суток". ("Сын отечества", 11 марта).
     "Газеты  сообщают, будто  бы  в  клинику профессора  душевных  болезней
Мержеевского  за последние три дня поступило около  десяти  человек больных,
внезапно  помешавшихся,  видя  все,  что  в  настоящее  время  в  Петербурге
натворилось" ("Порядок", 8 марта).
     "Все фабрики и заводы, находящиеся на Выборгской стороне, за Московской
и  Нарвской заставами, приостановили 6 марта  на два  дня работы  свои, дабы
дать  возможность  рабочим   присутствовать  в   церквях  при  совершающихся
ежедневно  панихидах  по  почившему  государю"  ("Петербургская  газета",  7
марта).
     "...  все питейные  дома  и портерные вечером 1  марта  были закрыты  и
нельзя не признать эту меру  вполне разумной,  так как легко могли произойти
буйства. Нам сообщают, что на Дворцовой площади в  3.30  часа дня,  1  марта
толпа  бросилась на двоих человек с криком:  "держи,  бей". Затем  раздались
раздирающие вопли  истязуемых. Кто они были и  остались ли  живы, не удалось
узнать" ("Порядок", 4 марта).
     "Юнкер  конвоя  Койтов  после  катастрофы находился на площади  Зимнего
дворца,  где  около  трех  часов ему  удалось спасти  от  ярости  толпы  три
личности, вызвавшие подозрение  ее своими замечаниями. Откуда-то нашлась уже
веревка, на которой  хотели повесить на фонаре этих  субъектов, но их успели
вовремя  загнать  во двор Главного  штаба, и  они поплатились только боками"
("Порядок", 6 марта).
     "К  появившимся сообщениям  о народной  расправе мы  можем добавить еще
следующие  два.  Один  из  университетских студентов был  2  марта у Зимнего
дворца; почему-то на него народ обратил внимание и хотел бить. Тогда молодой
человек  сказал, что он не студент. - Перекрестись! - Студент перекрестился,
и  его оставили в  покое. Другой  случай  был на Невском проспекте, на  углу
Троицкого  переулка. Один  из типографских  работников ударил  несколько раз
слушательницу  женских курсов,  которая вышла из  квартиры. Она вскочила  на
первого попавшегося извозчика и приехала  на курсы, где сейчас же  упала без
чувств... Многие из студентов  приняли все меры, чтобы не вовлекать народ  в
ошибку. Одни оставляли дома пледы  и форменные фуражки, другие снимали очки,
заботились  о  внешности;  студенты  постригали волосы,  женщины  закутывали
голову в платки; рассказывают, что многие продавали пледы  по  самой дешевой
цене" ("Петербургская газета", 15 марта).

     Отклики  на 1  марта  1881  года  в революционной  заграничной  печати:
"Набат"  П.  Н.  Ткачева,  No  1,  20  июня  1881  г.:  "Казнь  официального
представителя правительствующей, то есть  грабительствующей  шайки  народных
эксплуататоров и палачей повергла "злодеев" в  неописуемый страх  и  трепет.
Боязнь за свою жизнь  и предчувствие  близкого, беспощадного народного  суда
окончательно  свели их с ума  и заставили  их, очертя голову... броситься  в
засасывающий  омут такого  дикого варварства, такого самодурного  произвола,
такого идиотического  террора,  которые  даже в  незлобливых  сердцах  самых
верноподданнейших их  "верноподданных"  невольно  вызывают чувство  ужаса  и
омерзения...
     Таковы в общих  чертах главнейшие и наиболее бросающиеся в глаза благие
(т. е. благие, конечно, лишь для друзей, а не  для врагов народа) результаты
события 1  марта. Не ясно ли, что они не только  вполне оправдали,  но  даже
превзошли самые оптимистические  надежды и  самые смелые  ожидания  наиболее
убежденных революционеров.
     Казнью палача революционный терроризм в самое короткое время сделал то,
чего  при других  способах и приемах  революционной  борьбы мы не  могли  бы
добиться  в  течение десятков, сотен  лет. Дезорганизовав, дискредитировав в
глазах всех честных людей правительственную власть, он привел к брожению, он
революционизировал общество снизу и доверху..."

     "Le  Revolte"  П. А.  Кропоткина,  No  2, 18 марта  1881  г:  "Какое же
значение  будет  иметь  событие  1  марта?  Конечно, нечего  надеяться,  что
Александр  III  изменит  политику  своего отца.  Всем  известен  властный  и
ограниченный характер нового  царя,  и,  кроме  того,  мы  знаем, что всякий
самодержавен  всегда стоит  и  будет  стоять на  страже  интересов  правящих
классов, в  данном  случае  русского дворянства... Значение события  1 марта
важно не с этой точки зрения. Событие на Екатерининском канале имеет для нас
большое значение  прежде всего потому,  что  это событие нанесло смертельный
удар  самодержавию.  Престиж  "помазанника   божия"  померк  перед   простой
жестянкой с нитроглицерином.
     Теперь цари будут знать, что нельзя безнаказанно угнетать народ, нельзя
безнаказанно  попирать  народные  права. С другой стороны,  сами  угнетаемые
научатся теперь  защищаться...  Как бы  то  ни  было,  первый  удар,  и удар
сокрушительный,  нанесен русскому самодержавию. Разрушение царизма началось,
и никто не сможет сказать, когда и где это разрушение остановится...
     Событие 1 марта - это огромный шаг к грядущей революции в России, и те,
кто подготовил  и совершил это дело, запечатлевшие своей кровью этот подвиг,
- не напрасно принесли себя в жертву".
     Отклики  зарубежной  печати  и общественности на  события  1 марта 1881
года: "Times",  14  марта  1881  г  :  "Народ  работает  при неблагоприятных
условиях  поздно вступившего  на путь  цивилизации... Низшие классы едва  ли
ушли дальше в развитии, чем английские крестьяне времен Алой и Белой Розы...
И  рядом с  этим  тысячелетним раем  самозванных  реформаторов  повседневные
столкновения с продажностью и тиранией чиновников, с полицейским шпионством,
тайными арестами  и  произвольными  наказаниями,  со страданиями невинных  и
безнаказанностью невиновных. Из всех  предрассудков, вынесенных  из детства,
сохранился лишь один, что царь не только номинальный, но и действенный глава
правительства и что удар, нанесенный ему, может исправить что-то в  том зле,
которое  правительство причиняет народу... Властелин  80 миллионов людей,  с
миллионом солдат, убит в своей столице, в день  воскресного отдыха и вопреки
беспримерным  предосторожностям... Чего  теперь можно  ждать от перемены  на
троне? Александр  II  после тринадцати  месяцев спокойствия  мог бы  сделать
либеральные  уступки;  но  может ли Александр III ответить ими  на  убийство
отца?.."
     "Revue bleue", No 35,  14  марта 1881 г.: "Петербургская драма потрясла
весь мир.  Зловещие глупцы, которые хотят скрепить своею подписью это "мане,
факел,  фарес",  написанные нигилистами  кровью, такие же сумасшедшие, как и
те, которые думают извлечь из  этого  убийства  императора аргумент в пользу
монархии.
     Перед этой катастрофой надо остановиться, как  перед  взрывом  вулкана:
феномен  ужасный, зависящий  от  свойства почвы, из которой он произрастает.
Нельзя из него делать ни угрозы, ни урока, ни примера ни для кого...
     Здесь  Русью  пахнет -  вот  и все.  Но  если  и  есть еще  возможности
цареубийства  в Европе,  если  даже республики  могут  иметь  своих свирепых
сумасшедших,  как  это  показало  убийство   президента  Линкольна,  то  это
покушение   предшествовавшими   обстоятельствами   еще  более,   чем   своей
жестокостью,  остается  фактом  исключительным,  устрашающим для  России, но
только для России".

     В  одном  Париже в  годовщину Коммуны  было устроено  28  революционных
банкетов. На многих Рысаков был провозглашен почетным  председателем.  Почти
на  всех  банкетах  прославлялись русские  социалисты, и  их пример  признан
достойным подражания.
     4 (16)  марта  в  Париже были расклеены  прокламации  с  поздравлениями
русских социалистов  и восхвалением  их  мужества и энергии. Полиция срывала
эти прокламации.
     В Чикаго собрался двухтысячный митинг, приветствовавший цареубийство. В
Нью-Йорке и других городах происходили подобные же митинги.
     В Лондоне журнал "Свобода" 7 (19) марта вышел с широкой красной полосой
и крайне революционной  статьей по поводу петербургской катастрофы. Редактор
Мост арестован за эту статью.
     Из вопроса м-ра Биллингэма в заседании палаты общин 31 марта  1881 года
видно, что  в  Лондоне по приглашению социалистического  и  демократического
клуба на Розовой  улице состоялся митинг в  Графтонгалле в память  революции
1848 года и Парижской коммуны 1871 года и  для прославления  казни  русского
императора.
     В  Вене, в  одном  из  предместий,  происходил нигилистический  банкет,
устроенный  по  случаю  петербургской  катастрофы.  Произносились  тосты  за
"удачное  петербургское  дело". Полиция,  как и  подобает,  явилась  слишком
поздно.

        "ЧТО ЕСТЬ ВЕЛИЧИЕ?"

     (несколько слов для завершения разговора)

     Только в России на грани 1855 года
     и только переходя эту грань, мы в
     нашей России, а не в России наших
     предков.
     Б. Э. Нольде

     На протяжении  всего нашего, хочется верить, не слишком утомившего  вас
разговора  мы старались доказать именно то, о  чем барон и историк Б. Нольде
сказал как о  чем-то само собой разумеющемся в  нескольких строчках. Он  мог
себе такое позволить,  поскольку писал не об Александре II а о славянофилах,
и  поворотность,  этапность  царствования нашего героя  ощущал через  судьбы
своих  персонажей. Нам же пришлось доказывать выдвинутый  им  тезис, беседуя
обо всех  сторонах  жизни Александра  Николаевича,  обсуждая все этапы жизни
монарха. И теперь,  когда  сказано  главное, когда  совершенно ясно, на  что
хватило наших скромных сил и на что их не достало, остается подвести итоги и
тепло попрощаться друг с другом.
     Кстати, почему автор  так упорно и  порою  нудно настаивал на  том, что
написанная им книга ближе всего именно к разговорному жанру? Видимо, потому,
что все эти попытки проникнуть в механизмы прошедшей эпохи и описать их есть
дело  сугубо и исключительно субъективное. Еще более  субъективными являются
его старания  проникнуть  в психологию героя книги - реально существовавшего
человека. Да, конечно, любое произведение исторического жанра нельзя считать
отстраненно-объективным.   Однако  академические   монографии,  опираясь  на
признанные учеными  факты и  разработанные методики  исследований, стремятся
дать  общую картину происшедшего, и им это  более или менее удается сделать.
Исторические романы заведомо не претендуют на абсолютную точность изложения,
сосредоточиваясь. по  сути, на столкновении характеров героев вокруг проблем
вневременных, общечеловеческих.
     Историко-биографические произведения  - дело иное. С одной  стороны, их
объекты,  безусловно,  существовали, а  потому,  если  объекты  интересны  и
значимы,  существует  их устоявшийся в  людской  памяти  образ, своего  рода
стереотип,  обросший сотнями,  если  не  тысячами вариаций,  пусть  и  менее
устоявшихся, но дорогих  для тех, кто их выстраивал. С другой -  герои таких
книг не могут быть безоглядно выдуманы, как герои  романов и  повестей, ведь
существуют непреложные факты  их биографии,  хронология событий,  за границы
которых  ход  запрещен. И  это  ограничение иной  раз интереснее, чем  самые
буйные фантазии.
     Может  быть, поэтому  историко-биографические книги  являются одним  из
лучших поводов  для неспешного,  заинтересованного и приятного разговора под
уютным  абажуром в  гостиной или в привычной  тесноте  кухни,  где до  всего
необходимого можно достать рукой, не поднимаясь со стула.  Каждый из нас при
желании   без   особых   затруднений   ощущает   себя  героем  литературного
произведения,     кинодейства     или     театрального      спектакля.     С
историко-биографическим жанром такое происходит гораздо реже. Здесь мы можем
только  спорить,  проводить  параллели  между  эпохами,   сходиться  или  не
сходиться  в  нюансах мотивов  поведения  главного  героя  и  его окружения,
спорить о возможных вариантах их судеб и о Судьбе вообще. Здесь автор  менее
всего является диктатором, он  лишь  задает  начало и тон разговора, а потом
участвует в нем наравне с читателями-собеседниками...
     Государей  и  правителей  в  России,  как  известно,  не выбирали,  они
даровались ей, можно сказать, случайно, а можно сказать, от Бога, это уж как
кому  нравится. При всех недостатках монархического способа правления, в нем
имелось  большое достоинство российские цари и императоры,  при значительном
перепаде их личных достоинств и недостатков,  исходили из  главного принципа
монархии - богоданности получаемой ими власти над страной и народом. Поэтому
и  не  было  среди  них, как правило, временщиков,  пренебрегающих  трудными
государственными  обязанностями. Конечно,  само отношение их к  безграничной
власти  не  оставалось неизменным, особенно в  последние века  существования
монархии.  "Радостная  власть",  власть ради  власти  в XVIII  веке уступает
дорогу власти  ради долга в веке девятнадцатом. Бурление  на троне  и вокруг
него в XVIII  столетии  заменялось исполнением  монархом своих  обязанностей
через "не  могу",  потому что  "так  должно". Красной  нитью  проходит через
дневники,  письма,  воспоминания  Александра I, Николая  I,  Александра  II,
Александра  III,  Николая  II  идея  ответственности монарха  перед  земными
подданными и  небесным Владыкой. Долг государя стал чуть ли  не единственным
двигателем жизни российских "верхов".
     Кто в таком случае имел и имеет право судить царей? Умный наблюдатель и
острый публицист Жозеф де Местр еще в первой половине XIX века называл Время
"первым  министром  Бога  по делам  монархов". Со дня  гибели Александра  II
прошел  достаточно долгий  срок,  и оценки его  личности должны были бы  уже
устояться и  как-то  унифицироваться,  но этого не  произошло. Не  произошло
совсем  не  из-за недостатка  усердия  историков,  публицистов, общественных
деятелей и в то же время далеко не случайно. По словам одного из современных
философов:  "Мощь человека измеряется  широтой спектра  оценок -  от злобных
пасквилей  до  признания  в  любви.  Чем меньше  можно сказать,  тем  мельче
человек". Если это утверждение верно, то Александр  II, в чем мы, вообще-то,
и не сомневались, - личность явно незаурядная.
     С конца XVIII века проблема отмены крепостного права (и тесно связанная
с ней  проблема наделения сословий  гражданскими  правами)  стала  одной  из
главных   в  политике   российских   монархов.  Уничтожение  крепостничества
оказалось  необыкновенно  сложным  и  длительным  процессом,   потребовавшим
сверхусилий от  ряда  самодержцев, пока  Александру II  не удалось завершить
задуманное его предшественниками.  Мало кто из них мог себе представить, что
кардинальная проблема жизни страны окажется подобна многоступенчатой ракете,
когда решение первой  задачи  дает  старт задаче не менее,  если  не  более,
значимой.
     Не  представлял себе этого и  главный герой  нашего разговора. Основной
мотив  поведения власти в его царствование - это рывок в неведомое. Мы очень
часто  смешиваем  две  вещи:  теоретическую  предпочтительность  и  реальную
жизненность  программ, проектов, конкретных  преобразований.  В  большинстве
случаев карнавальный искус  предпочтительности загораживает от нас будничную
простоту жизненности,  а  то и вовсе побеждает  ее.  Российское общественное
движение, начавшее играть столь заметную роль  в жизни страны именно в 1850-
1860-х годах, не  избежало этой  ошибки.  В отличие  от власти  (не  столько
мудрой, сколько осторожной) оно  предлагало  порой пути не в  неведомое, а в
незнаемое. Можно сказать, что история России в XIX веке - это поиск и борьба
путей  в  неведомое  (пока  еще  именно  Россией)  и  в  незнаемое  (мировым
сообществом вообще)
     Трудно однозначно утверждать, что Александр II, подобно Петру Великому,
уверенно  возглавил движение за  решительные  реформы. Он,  скорее, оказался
внутри этого  движения и формировался вместе  с ним. Наш главный герой жил в
переломную эпоху и не просто жил,  а во  многом творил ее, поскольку, будучи
монархом,  нес  на  себе весь  груз  наследия  великого и не очень  великого
прошлого и ростки неясного будущего. Именно поэтому Александр II - это почти
всегда   нерешительность.   Проще  всего  считать  ее  источниками  слабость
характера, невыработанность позиций  царя,  отсутствие  у  него  продуманной
тактики. С подобными утверждениями трудно спорить, но нельзя не  вспомнить и
о  другом.  Дело  было еще  и  в сложности  выбора,  поскольку монарх всегда
помнил, что он  выбирает  путь не  только для себя, как каждый  из  нас, его
строгих  и  не  очень  строгих судей,  но  и для страны,  общества,  народа.
Странное сближение, но  рискну упомянуть о нем. Декабристы  до  восстания 14
декабря  1825  года  горячо и  бесстрашно рассуждали о  путях  кардинального
преобразования  страны,  о том,  чем им  грозит революционное выступление  в
случае неудачи; до определенного момента все это касалось только их лично. И
они  же  с величайшим сомнением  выходили  на  Сенатскую площадь,  поскольку
теперь  начинала  сказываться огромная ответственность их за  свои действия,
которые могли  изменить судьбу страны,  общества,  народа.  Имеет  ли вообще
человек право, если  он не  считает себя богоизбранным, один делать выбор за
других людей, за  государство в целом? А если он считает себя богоизбранным,
то всегда ли у него хватит душевных сил,  чтобы б