ез колебаний  сделать такой
выбор?
     Сложность положения Александра II усугублялась и его личными качествами
и  пристрастиями. Он  был, с одной стороны, типичным, а с другой - несколько
необычным  Романовым.  Лучше  всех  об   этом  в  начале  XX   века   сказал
замечательный историк  В.  О. Ключевский:  "Он отличался от своих  ближайших
предшественников  отсутствием наклонности  играть  в  царя. Александр II  по
возможности  оставался самим собой и в повседневном  и в выходном обращении.
Он не хотел казаться лучше, чем был, и часто был лучше, чем казался... Когда
завязывалось  сложное  и  трудное  дело,  дававшее  досуг  для  размышлений,
Александром    овладевало   тягучее   раздумье,   пробуждалось    мнительное
воображение,   рисовавшее  возможные  отдельные  опасности...  Но  в  минуты
беспомощности Александра II выручал тот же недостаток характера, который так
вредил  всему ходу  его преобразовательной  деятельности: эта  его опасливая
мнительность... Мнительность становилась источником решимости"
     Среди  современников, а следом за ними и в  исторической литературе, за
нашим  героем  утвердилась  парадоксальная  оценка:  Александра  Николаевича
называли великим  императором,  который  не  принадлежит  к  числу  великих.
Видимо, ее авторы имели  в виду то, что реформы его царствования были далеко
не безгрешны и до сих пор подвергаются критике. Как справедливо заметил один
далеко  не  глупый  человек:  "Слава может  способствовать успеху,  может не
способствовать, но  успех всегда вредит  славе,  он превращает  ее  в лучшем
случае   в  известность".  Споры   об  успехе  или  неуспехе  преобразований
Александра II будут  вестись вечно, но слава проведения этих  преобразований
безоговорочно принадлежит нашему герою. Вообще же, если пользоваться словами
крупного  французского историка  Ф.  Блюша: "Величие  царствования  того или
иного монарха  нельзя определять исходя из личного к нему отношения того или
иного человека".  К тому  же давать оценку  деяниям  или  характеру  монарха
гораздо  труднее,  чем действиям  обычного  человека  -  мешает многоликость
правителя. Александру II на  протяжении своей  жизни  пришлось играть  много
социальных  ролей, важнейшими  из  которых  были  роли  монарха,  семьянина,
политического  деятеля.   К  сожалению,   и  в  главных,   и  в  большинстве
второстепенных ролей самодержец оказался пугающе беззащитен как пред бомбами
террористов, так и перед наветами "доброжелателей". А ведь находились  люди,
обвинявшие   его   не   только  в   незавершенности   "здания   реформ"  или
неустроенности  пореформенного дворянства  и  крестьянства, но и  в грядущем
распаде государства Российского.
     Подобные  критики  представляются ослепленными сиюминутными, а иногда и
чисто внешними  моментами, а  потому их оценки  оказываются  эффектными,  но
достаточно  поверхностными. Они не учитывали и не учитывают сложности задач,
стоявших перед Россией и Александром II, масштабности того, что  им сделано,
пусть это сделанное и далеко  от идеала. Но в реальной политике об идеальных
решениях говорить вообще вряд  ли  приходится.  Проблемы  же,  распутываемые
страной, оказались  действительно  сверхсложными.  По  свидетельству  Б.  Н.
Чичерина, император должен был  "... обновить  до  самых оснований вверенное
его управлению огромное государство, упразднить веками сложившийся  порядок,
утвержденный  на  рабстве,  и  заменить его  гражданственностью и  свободою,
учредить суд  в  стране, которая  от века  не знала,  что такое  правосудие,
переустроить  всю администрацию, водворить  свободу  печати..." И  Александр
Николаевич сделал все это в меру своих  сил и  способностей. Сетовать  же на
то, что ему недостаточно было отпущено этих самых сил и способностей, значит
вновь  и вновь мечтать о чуде, предаваться сладким  грезам на тему того, что
было бы, если бы на престоле  в эти годы находился  не Александр II,  а Петр
Великий или еще кто-нибудь из правителей, признанных великими.
     Что же касается распада Российского государства, то, понимая и разделяя
искреннюю  боль  по  поводу  трагедии  страны  в  начале  XX  века,  давайте
согласимся  с  тем,  что причины  этой  трагедии  совершенно  естественны  и
достаточно понятны. Неумолимая логика и опыт истории беспрестанно напоминают
нам о том, что  вечных империй  не бывает.  Они или плавно, без  катаклизмов
меняют  свой  облик,  или рушатся, вызывая  непредсказуемые  последствия для
национальной и мировой истории. В связи с  этим  возникает законный  вопрос:
кто же был более прав - Александр II, пытавшийся совершить медленный поворот
России  к  новой для  нее  судьбе,  или его  преемники,  упорно  державшиеся
традиционной социальной и политической ориентации? Ответ  на данный вопрос у
каждого, естественно, свой, но обвинять  Александра II  в  российских  бедах
начала XX века, по крайней мере, несерьезно.
     Интересно, что на протяжении  всей беседы мы  говорили о нечеловеческом
одиночестве нашего героя, но  очень  редко могли сослаться на  свидетельства
тому самого  монарха.  Почему так  произошло? Почему Александр I  откровенно
писал и говорил близким людям о тяготах проблем, легших на его плечи, о том,
что эти проблемы "некем взять" (то есть  жаловался на отсутствие помощников,
отсутствие  понимания  и  участия), а  Александр II  был  лишен  даже такого
утешения? Мы, живущие в достаточно рассудочном и циничном веке, считаем, что
во  второй половине девятнадцатого столетия  люди стали осторожнее, скупее в
выражении  своих чувств, что в этом  они сделались  похожими на  нас.  Может
быть, и так. А может быть,  дело опять-таки в том  одиночестве, которое, как
коконом,  окружило  Царя-Освободителя? Одиночество, которое часто становится
наградой   для  обычных  граждан,  редко  имеющих  возможность  вкусить  его
прелестей, и которое является суровым наказанием для правителей, не знающих,
куда от него спрятаться. Не с кем поговорить, некому написать...
     Конечно, всякий человек экзистенциально одинок, то есть он одинок перед
Богом (если следовать Кьеркегору)  или перед ничто  (если вам больше по душе
Сартр).  Отсюда  у него  возникает  постоянное  ощущение  неуверенности  или
страха, с которым надо или смириться, или попытаться его преодолеть.  Именно
этот выбор, а  также то,  что существование - это  "всегда  мое", приводит к
тому,  что экзистенциальное одиночество  не уравнивает людей,  не делает  их
кровными братьями по одиночеству. Составляющие последнего остаются у каждого
человека   слишком   "свои",   слишком   разные,   и,  в   каком-то  смысле,
индивидуальность  судьбы -  это  и есть  непохожесть  твоего одиночества  на
одиночество  других.  С  этой  точки  зрения,  судьба  нашего   героя   была
индивидуальна и удивительна.
     Если  вновь  коснуться  личности  императора, его поведения, то следует
признать,  что Александр  Николаевич  решительно  выламывался  из  привычных
рамок,  диктовавшихся  его  монаршим  постом,  да  и  его  временем.  Будучи
освободителем  крестьян,  он  попытался стать  и освободителем самого  себя,
пожелав  сбросить  не   обязанности  верховного  правителя,  а  заскорузлую,
мертвящую необходимость  быть в частной жизни кем-то  большим, чем Александр
Николаевич Романов. Он старался разрушить - осознанно или нет, другой вопрос
- стереотип "монаршего" поведения на бытовом уровне, не слишком понимая, чем
это грозит стране и  ему лично. Когда  мы говорили о нем, как о "мещанине во
монаршестве",  мы  не  имели  в  виду  ничего  унижающего  или  возвышающего
Александра  II.  Это  определение  лишь   подчеркивает,   что  он  попытался
совместить трудно совместимое:  остаться самодержцем, но вести существование
зажиточного обывателя,  то есть превратить пост монарха  в  некую чиновничью
должность,  отправляемую  человеком ежедневно,  скажем, с  9.00  до  18.00 с
перерывом на  обед. Оставшееся время суток император,  по мнению  Александра
Николаевича, имел право проводить так, как ему хотелось.
     Кстати, если бы Мольеру пришло в  голову написать  пьесу  не о том, как
напыщенный торговец  рвется  в  бароны или  турецкие паши, а о том, как  его
насильно  пытаются  сделать дворянином, то было  бы это комедией или нет? Не
пришлось  бы   тогда  прославленному  французу  звать  на   помощь  великого
англичанина  Шекспира? Во  всяком  случае,  нашему  герою  не  было  суждено
добиться желаемого. Хотя сама  его попытка говорит о многом, в  частности, о
желании  присоединиться  к  таким правителям, как  Петр I  и  Екатерина  II,
которые умели  и  на престоле оставаться самими собой, людьми, личностями, а
не только символами власти. Может быть,  он в чем-то пошел даже дальше своих
великих предшественников.
     Боюсь, собеседника  не  покидает  малоприятное  ощущение, будто  мы  на
протяжении всего разговора  только  и делаем,  что  защищаем своего героя от
кого-то  или  чего-то.  Он  (герой) настолько  нам  дорог,  что мы  пытаемся
подсадить  императора  не  на  ту  ступеньку исторической славы  или, скажем
скромнее, исторической  памяти,  которая отведена  Александру Николаевичу  в
большинстве  научных  трудов. Можно было бы  утешить себя, гордо заявив, что
подобное ощущение  неверно в корне,  что монарх, подобный Александру II,  не
нуждается   в  защите,  но   почему-то  не  хочется   этого  делать.  Иногда
действительно начинает казаться, что мы, если не все  время, то значительную
его часть, занимаемся, пусть и невольно, именно этим.
     Как  же быть?  А  почему бы  не напомнить себе о том  различии, которое
существует между защитой  и пониманием? Ведь если в защите царя-Освободителя
действительно есть  что-то унизительное, вернее,  унижающее  не столько его,
сколько  нас, потомков, то попытка понять человека ушедшей эпохи заслуживает
всяческого уважения. Постойте.  Понять  человека? Но  здесь-то и  начинаются
главные трудности.
     Когда речь  заходит  о  крупном  (пусть только  по рангу, по должности)
государственном деятеле, становится неимоверно  тяжело отделить его личность
от того  образа или,  как  сейчас  говорят,  имиджа, который  складывался по
поводу данной должности у общества на протяжении длительного времени (и  уже
поэтому обрел  устойчивые непререкаемые  черты).  Такой  деятель  обречен на
постоянное  сравнение  с  идеальным   императором,  министром,   директором,
военачальником, причем  идеалы монархов или полководцев  в чем-то для разных
слоев общества одинаковы, а  в чем-то существенно  разнятся.  Что в подобном
положении  делать человеку,  волей судьбы  или  сограждан занявшему  высокий
государственный пост? Судя по всему, перед ним открываются два пути.
     Первый    -   раствориться   в   должности,   всеми   силами   пытаться
соответствовать  общественному  идеалу.  Именно так жил  отец  нашего героя,
император Николай  I. Весьма показательно,  что он  даже в мелочах копировал
Петра  Великого, который был и  остается для  россиян  идеальным правителем.
Второй вариант поведения  государственного человека состоит в том, чтобы, не
обращая внимания на сложившийся у общества образ, делать свое дело, привнося
в  привычные,  традиционные  представления  новые  краски,  черточки  своего
времени  и  своей  неповторимой  личности.  Примеры  такого  поведения  дали
некоторые министры Александра II (братья Милютины, Головнин, Лорис-Меликов).
     Наш  герой выбрал свою линию поведения.  Трудно  сказать, насколько эта
линия проводилась им осознанно,  но чем  дальше, тем  жестче он отделял свою
должность от  личности, выполнение им государственных  обязанностей от своей
частной  жизни.  Желание  вполне естественное и понятное,  но  насколько оно
законно?  Иными словами, каким перед нами  предстает император Александр II,
человек  Александр  Николаевич  Романов и что подобное раздвоение  дало  той
стране, которой он был призван управлять?
     В обеих своих  ипостасях наш герои был обречен на борьбу с устоявшимися
веками  понятиями  о   том,  каким   должен   быть   государь  в  бытовом  и
парадно-общественном   отношениях.   Выполняя   монаршьи   представительские
функции,  он   или   оказывался   недостаточно  внушительным,   царственным,
монументальным,  или,  безуспешно  пытаясь  копировать  отца,  разочаровывал
окружающих неестественностью своего  поведения  и  облика.  Не  будем  вновь
возвращаться  к  перипетиям  личной  жизни  императора,   которые  в  глазах
современников  выглядели  не  столько  ниспровержением  старого,  отжившего,
сколько непозволительным скандалом в царской семье, снижали образ императора
до личности  простого  смертного. В результате  наш герой,  казавшийся между
Николаем I  и Александром III некой "беззаконной кометой", не смог утвердить
в обществе  ни нового  образа  монарха,  ни избавить себя  от одиночества, в
своем триединстве неотступно сопутствовавшего царскому положению.
     Что касается России, то борьба Александра II  за право на личную жизнь,
на  простое  человеческое  счастье  вызывала недоумение  и раздражение как в
"верхах", так и в широких слоях  общества.  Что же здесь удивительного? Ведь
такое поведение вполне пристало какому-нибудь европейскому  конституционному
монарху, но не  вождю  нации,  не  наместнику Бога  на земле, каким россияне
привыкли видеть своего владыку.  Александр  Николаевич, стремясь  к  личному
освобождению от пут и  вериг прошлого, порывал не  с пустыми условностями, а
разрушал, как оказалось, нечто несравненно более  важное. Абсолютно не желая
этого, он покушался на ореол царской  власти, на ту  мистическую связь между
царем и народом, которой во многом удерживалась Российская империя. Разрушив
ее старые физические  скрепы (крепостное право), он почти одновременно начал
подкоп под ее старые духовно-идеологические основы...
     Порицать  его  за  это  или  хвалить - да  разве в этом  дело?  История
жестока,  но  объективна и справедлива,  она давно  воздала  должное  нашему
герою,  как,  собственно,  и  исследователи,  внимательно прислушивавшиеся и
прислушивающиеся к ней.  "Во всей нашей истории, - писал В. О. Ключевский, -
нет  другого события, равного по  значению освобождению крестьян...  Пройдут
века, и все же нам трудно  будет узреть другое общественное событие, которое
отразилось бы на столь  многочисленных областях  нашей  жизни". Вроде бы все
ясно, но тут,  как  залп  из орудий главного калибра, оглушает мнение Л.  Н.
Толстого. "Освободил крестьян, - пишет великий писатель, -  не Александр II,
а Радищев, Новиков, декабристы. Декабристы принесли себя в жертву". Несмотря
на  все  уважение  к  классику  и  преклонение перед  декабристами,  хочется
заметить,  что  попытки  найти  какую-то  единственную  причину  важнейшего,
переломного  события в  истории страны  чаще  всего являются  неудачными.  В
данном случае сразу возникает вопрос ко  Льву  Николаевичу: почему мы должны
ограничиться декабристами? А как  же петрашевцы (тоже пожертвовавшие собой),
Белинский,  Герцен?.. Видимо,  все же  крестьян освободили  сами  крестьяне,
отчетливо и напряженно ожидавшие  "воли",  общественный авангард, который не
давал  правительству  забыть  об  этом ожидании,  и, наконец, Зимний дворец,
убедившийся к середине XIX века в недостаточной состоятельности  крепостного
права. Оформил  же  это освобождение человек по  имени  Александр Николаевич
Романов, император Александр II.
     Очевидцы  преобразований 1860-1870-х  годов по-своему,  часто стихийно,
поддержали оценку, данную нами государственной деятельности императора. Мало
найдется в  мировой  истории правителей,  которым  благодарные  современники
поставили  бы  по собственной  инициативе  больше десятка  памятников, в том
числе  огромный, излишне помпезный в  Московском Кремле  [1].  После событий
1917  года сохранилось лишь два памятника Александру II (и оба не в  России,
потому,  видимо,  и сохранились): в Хельсинки и в  Софии. После освобождения
Советской  армией Болгарии  от  фашистского ига  в 1944  году  с  софийского
монумента исчезли  выбитые на  нем  слова:  "Императору  Александру Второму.
Волей и  любовью  Его освобождена  Болгария". Жаль,  ныне эти слова были  бы
далеко  не лишним  воспоминанием о братских  связях  и  сложных исторических
судьбах  славянских народов. Оценивая  происшедшее и  происходящее  в  нашей
стране,  нужно  признать,  что,  несмотря  на минувшие десятилетия  и  труды
многочисленных  правителей и общества,  далеко не  все  из  поставленного  в
повестку  дня  во  второй половине XIX  века выполнено  и в  наше время... А
значит,  нам еще рано  навсегда  расставаться с тем, что так живо  волновало
людей в 1860-1880-х годах.
     Но  это  "рано"  относится,  скорее,  к  практической политике,  а  наш
разговор все  же  подошел  к концу.  До  свидания,  дорогой  собеседник!  До
свидания и Вы,  Александр  Николаевич,  и  ты, Россия, та,  что  еще  "наших
предков", и  та, что уже "почти наша"! Одним - вечная память, другим - всего
наилучшего!

        "ПРИМЕЧАНИЯ"

        "ПРЕДИСЛОВИЕ"

     1. Лекции Т. Н. Грановского по истории Средневековья М., 1961. С. 46
     2. Герцен А. И. Собр. соч. Т. 3 М., 1975. С. 380.
     3. Читатели,  еще  не  забывшие  школьной  программы, узнают,  конечно,
строку из "Телемахиды" В. К. Тредиаковского, так удачно использованную А. Н.
Радищевым в качестве эпиграфа к своему "Путешествию из Петербурга в Москву"
     4. Корнилов А. А. Курс истории России XIX века. М., 1993. С. 161-163
     5.  Особо отметим  исследование Л. Г. Захаровой  "Самодержавие и отмена
крепостного права в России" М., 1984.
     6. На  первом  плане  здесь,  несомненно,  работы Л.  Г. Захаровой - ее
статья  об Александре  II в сборнике "Российские самодержцы. 1801-1917 годы"
(М.,  1993)  и  подготовленные  ею совместно с Л.  И. Тютюнник интереснейшие
публикации   "Переписка   Александра   II   с  великим  князем  Константином
Николаевичем" (М., 1994)  и "Венчание  с  Россией. Переписка великого  князя
Александра Николаевича с императором Николаем I 1837 г." (М , 1999). Отметим
также содержательный  сборник  "Александр  II Воспоминания. Дневники" (СПб.,
1995).  которому  предпослана очень любопытная статья  В. Г.  Чернухи,  само
название  ее  -  "Великий  реформатор и  великомученик"  - свидетельствует о
начавшейся переоценке ценностей.
     7. Наряду со многим прочим здесь, несомненно, выделяется позиция Н.  А.
Троицкого, последовательного тираноборца, который трактует Александра II как
"самого кровавого  самодержца"  за всю историю России. См :  Троицкий Н.  А.
Друзья народа или бесы // Родина. 1996. No 2.

        "ВЛАСТЬ И ОДИНОЧЕСТВО"

     (несколько слов для начала разговора)

     1. Упоминая здесь и  в других  местах о разногласиях среди историков по
поводу оценок тех  или  иных  событий  и лиц, хочется  обратить внимание  не
столько   на  исконную  дискуссионность  нашей   науки,   сколько  еще   раз
порадоваться плюрализму восторжествовавшему в ней. Ведь историки  говорят на
одном языке, но  на разных его диалектах, и если  не  объявлять один из этих
диалектов государственным, то есть обязательным  и единственно возможным, то
наука  от  этого  только выиграет. Написать  окончательною  историю  мировой
цивилизации или какой-нибудь отдельной  страны все равно никогда не удастся,
они каждый раз  будут в чем-то новыми и у разных поколений исследователей, и
у разных  представителей  одного и того же поколения.  Понятно,  что  речь в
данном случае идет о  профессионалах, а не о  дилетантах,  вообразивших себя
первооткрывателями.
     2. Понятно, что любые реформы в самодержавном государстве немыслимы без
активного  участия в императора. Как отметил  Н.  Я. Эйдельман, теоретически
это  участие могло  принимать  троякую форму: а)  объективные обстоятельства
экономического или политического харакгера увлекают  страну на путь  реформ,
но монарх  противится  им,  опираясь  на  те права, которыми  он над