янством и  особой
силой.  Сама исключительность, единичность  монаршего поста делает,  видимо,
неизбежным обращение к этой теме. Говоря о конкретных фигурах на тронах и их
конкретных судьбах, мы  не найдем,  что  совершенно  естественно,  ни  одной
полностью  одинаковой  личности,  сходной  с другими. Но  тем  не  менее  от
заунывного мотива одиночества монарха уйти вряд ли удастся. Если  попытаться
дать  определение  этому  одиночеству,  то   получится,  что  это  состояние
человека, в  силу  обстоятельств давшего  суровый обет  постоянно заниматься
важнейшими  проблемами,  стоящими  перед  государством,  и  в  рамках   этой
несвободы свободного,  насколько  это  вообще  возможно,  в своих действиях.
Упомянутым обетом является монарший долг, жестко диктующий правила поведения
властелина; ответственность за принятие  решений, лежащая на царе, постоянно
оставляет его  один на  один с важнейшими  вопросами  жизни страны; наконец,
истинная  свобода возможна только  как  одиночество (именно поэтому многие и
многие люди  опасаются свободы, лишающей их не столько подсказки со стороны,
сколько коллективной ответственности за принятие решения).
     Вам никогда не приходилось задумываться о том, почему в сказках (причем
всех народов  мира  без исключения)  счастливыми победителями  гораздо  чаще
становятся не монархи,  а  царевичи, королевичи, принцы, то есть  наследники
престолов, а не коронованные носители власти? Именно они, будущие правители,
жизнерадостны,  исполнены  жажды  приключений,  именно  с   ними,  бурлящими
энергией,  происходят  волшебные превращения,  ведущие, в  конце  концов,  к
победе. Когда  же они восходят на престол, сказка заканчивается, обрывается.
Бывшие  наследники  престола, с  удовольствием или без оного, взваливают  на
свои  плечи  тяжелую  ношу ответственности  за  судьбу  страны,  династии, и
приходят долгие  тягучие  будни  правления. Их жизнь наполняется  постоянной
борьбой   с  массой   внешних  и   внутренних   обстоятельств,  связанных  с
существованием  государства,  всегда  весьма  важных  и  требующих  срочного
решения,  отнюдь   не  волшебных,  хотя  часто  и  превышающих  человеческие
возможности.  Теперь бы  и  появиться  всемогущему магу, Коньку-Горбунку или
доброй фее,  но  возврата  к сказке, к  поэзии  ее  приключений почему-то не
происходит...
     Несмотря на сказанное выше, можно, конечно, задаться целью и попытаться
найти среди реальных  королей, императоров,  султанов  и других  венценосных
особ  тех,  кто наиболее  пострадал  от "надмирности" своего  положения,  от
семейных неурядиц или политического противостояния одного - всему остальному
свету. В  этом невеселом соревновании трудно найти единственного абсолютного
чемпиона -  слишком много  претендентов  на звание наиболее вознесенного над
подданными, совершенно непонятого, неоцененного по заслугам и сверходинокого
монарха.  Однако в  ряду  самых несчастных  самодержцев для россиян одним из
реальнейших претендентов на это звание будет император Александр II.
     Когда  автор  известной триады: православие, самодержавие,  народность,
давшей начало  теории  "официальной народности" или "казенного патриотизма",
С. С. Уваров писал: "Трудно родиться на троне  и быть оного достойным", - он
отнюдь не  имел в  виду, что  достойные  трона люди  должны  рождаться не  в
царских  семьях.  Умный  консерватор  подразумевал, что рождение  "на троне"
ставит ребенка в тяжелейшие условия, вызванные  исключительностью  положения
наследника, званием будущего вождя нации, традиционным обожанием окружающих,
ролью непогрешимого судьи,  которая свойственна Провидению, но  непереносима
для  нормального  человека.  Ожидания  подданных   настолько   велики,   что
соответствовать им простому  смертному вряд ли дано  даже в теории. Впрочем,
это касается  всех монархов без исключения, что же до нашего будущего героя,
Александра II...
     Скажем,  его дед,  Павел I,  прослыл не  только  странным,  но  и очень
одиноким императором. Но его  семейные  неурядицы  были во  многом  выдуманы
самим  монархом, который  безо  всяких на то оснований  не  доверял  всецело
преданной ему жене  и  старшим сыновьям. В итоге,  он пытался  всеми  силами
оградить  себя от несуществующей угрозы,  не заметив подлинной  беды.  Кроме
того, Павел  Петрович  искренне наслаждался  ролью  всемогущего  властелина,
имевшего  возможность  по  собственному разумению  исправлять  "оплошности",
допущенные  матерью,   бесконтрольно   распоряжаться   судьбами   подданных,
непредсказуемо заключать и внезапно разрывать договоры с  ведущими державами
Европы. У его венценосного внука все было совершенно иначе...
     Загадкой, сфинксом российской истории называют императора Александра I,
но и его отдаленность от окружающих  выглядит не  столь непроницаемой, как у
нашего героя.  Загадка Александра I  является, скорее, совпадением появления
на  престоле незаурядной личности и складывания уникальных обстоятельств  ее
правления, а потому одиночество этого монарха не ощущается как всеобъемлющее
или необъяснимое. Тяжесть положения самодержца, по поводу  которой Александр
Павлович не  раз сокрушался,  в  то  же  время  давала ему приятное  чувство
причастности  к  истории, возносила на вершину европейской славы.  К тому же
его  общественно-политическая   позиция  во  многом  разделялась  дворянским
авангардом.  Будущие  декабристы, при  всей своей радикальности,  не  только
внимательно прислушивались  к словам, доносившимся  из Зимнего дворца, но  и
временами надеялись на поддержку императором своих замыслов.
     Знаменитая формула  Александра I: "Не мне  их  судить", произнесенная в
ответ на донесение полиции о  существовании тайных  обществ, свидетельствует
не только о боязни императора спровоцировать  очередной дворцовый переворот,
не только  о понимании  им  того, что декабризм  во  многом  был вызван его,
монарха, либеральными  посулами  и начинаниями. Она  говорит  и  о понимании
Александром Павловичем того, что  он не был одинок в желании избавить Россию
от крепостного  права  и  дать ей конституцию. Пусть его  возможные союзники
были крайне  немногочисленны и не  слишком  влиятельны,  но они были. У  его
венценосного племянника все происходило иначе...
     Что говорить, даже смерть Александра II оказалась  явлением уникальным.
Он был не первым и не последним российским  самодержцем, умерщвленным своими
подданными. Однако в 1881 году монарх  впервые  стал жертвой  не  дворцового
переворота,  не династических  интриг, а  столкновения  власти  и  общества.
Причем  жертвой  этого  столкновения сделался  не  самодур  на  престоле,  а
император,  заслуживший  от  своих политических  противников  высокий  титул
ОСВОБОДИТЕЛЯ, император, пытавшийся,  так или  иначе, вывести свою страну на
дорогу  более  быстрого  прогресса,  разрушивший варварскую  крепостническую
систему и нарушивший безгласие общества.
     Впрочем,  может  быть,  поэтому  (следуя загадочной  логике  российской
истории) его и убили. Может быть, поэтому (как бывает достаточно часто) он и
был так безнадежно  одинок.  Позвольте!  А о каком,  собственно, одиночестве
монархов  идет речь? Они ведь всегда  окружены  родней, придворными, высшими
чинами  государства, восторженными  толпами  обожающего их народа,  наконец.
Так-то  оно так, но не является ли от  этого положение монарха самым тяжелым
видом  одиночества  - одиночеством  в  многолюдстве?  Недаром же  императоры
Китая, гордо и несколько претенциозно именовавшиеся в официальных документах
Единственными, сами  себя  предпочитали  называть довольно  грустно  Гуцзя -
"Осиротелый  господин". По-своему это  ведь  синоним слова "единственный", в
смысле не только неповторимый, но  и одинокий.  Можно вспомнить и о том, что
слов "монарх"  (греч. monos  - "один", плюс arhos  -  "правитель") и "монах"
(греч.   monahos   -    "уединенный",   "одинокий")   являются   не   только
этимологическими  близнецами,  но и  выразительно  близки по смыслу. Оба они
подразумевают  некое  служение,  следование  долгу,  нарочитое  одиночество.
Правда, нарушение  уставов  и  правил заканчивалось  для  монаха  и  монарха
различно:  монах,  пожелавший уйти  из  монастыря, то  есть нарушивший обет,
становился  расстригой,  монарх, ломающий привычные для  венценосца  правила
поведения делался...  Впрочем,  о  том,  кем  он  становился,  и пойдет  наш
разговор.
     И, пожалуй,  последнее  здесь. Каким  предстает  наш герой  со  страниц
исследований и учебников по  русской истории? Сказать, что Александру  II не
повезло  с оценками историков,  - значит, сказать слишком мало. Он  оказался
совершенно заслоненным реформами,  проводимыми в период его царствования. Но
и это еще не все. В работах дореволюционных ученых преобразования указанного
периода, пусть нечасто  и как-то сквозь зубы, но все же назывались реформами
Александра  II.  Однако   начиная   с  1920-х  годов  исследователи  напрочь
отказались от  этого определения, почему и возник  безликий  термин "реформы
1860-1870-х годов" Вот так безлико неизвестно, кем вдохновляемые и все равно
в чье правление проведенные.
     Более  того, в  научной  литературе  можно  встретить мнение,  будто бы
реформы,  особенно  отмена  крепостного  права,  шли  не столько  благодаря,
сколько вопреки воле  императора, вдохновляемые  и  подгоняемые спасительным
"духом времени" [1]. Можно подумать, что,  скажем, Петр I или Екатерина II в
периоды своих царствований  творили нечто  такое,  что до  них  не  витало в
воздухе, что они  на многие десятилетия опередили ход исторического развития
России,  указав своими деяниями само направление этого  развития.  Во всяком
случае, при произнесении имен великого императора и чуть менее великой, если
следовать  общепринятой  историками  табели  о  рангах,  императрицы,   "дух
времени"  исследователями упоминается  редко. Видимо,  и Петр,  и  Екатерина
сумели подружиться с этим полумистическим понятием или сделать его послушным
себе.
     Что же касается Александра II, то создается впечатление, что до поры до
времени этот дух счастливо  водил его на помочах, а затем почему-то отпустил
их,  предоставив  слабому, ограниченному  и неготовому к  миссии реформатора
монарху набивать шишки  и себе лично, и стране в целом. Впрочем,  даже такое
нелестное   для  нашего  героя  представление   говорит  о  нестандартности,
уникальности его судьбы.  С  другими монархами "дух  времени" вел  себя куда
более определенно -  они, в главных своих деяниях, или соответствовали  ему,
или упорно действовали  вопреки  "зову прогресса". В случае же с Александром
II какая-либо определенность  отсутствует полностью  [2].  О чем же  говорит
непохожесть нашего героя на своих предшественников и наследников?
     Нет, не будем пытаться "объять необъятное"  и стараться ответить на все
вопросы во введении к беседе,  ведь  речь шла  лишь  о нескольких словах для
завязки  разговора. Дабы завязь беседы не стала ее основным содержанием, что
выглядело  бы странно и  слишком противоречило всем  законам  жанра, давайте
остановимся  на  этом,  чтобы  в  течение  следующих   бесед,  не  торопясь,
поговорить о судьбе нашего  героя.  Именно  она  (эта  судьба), может  быть,
станет лучшим и наиболее беспристрастным арбитром в  тех спорах, которые  до
сих пор вызывает личность Александра II.

        "Часть 1"
        "ОДИНОЧЕСТВО ПЕРВОЕ. ПУТЬ"

     Где начало того конца, которым
     оканчивается начало?
     Козьма Прутков

        "ОЩУЩЕНИЕ ВРЕМЕНИ"
     (конец 1810-х годов)

     Итак, ощущение времени...  А что это, собственно,  такое? Наверное, это
одна  из тех счастливых тем, которые дают  автору возможность  отправиться в
свободное плавание и напрямую пообщаться не только с героями своей книги, но
и  с гораздо  более широким  кругом заинтересованных и заинтересовавших  его
лиц. Узнать их  мнение, пережить их понимание того или иного периода истории
нашей страны. Важно также и то, что в данном случае автор имеет полное право
не  прятаться за полупрозрачными  ширмами  или в суфлерской  будке, стремясь
придать  своему тексту хотя бы видимость полной объективности. Нет, здесь он
равноправный  участник  общего  разговора.  Ведь  ощущение  времени  -  вещь
многозначная, это чувства людей  той эпохи, но и наши тоже. Через них, через
событие, через документ,  но -  наше! И какая, в сущности,  разница, что они
жили  в XIX веке, а мы  - на рубеже  XX и  XXI столетий? Мы можем ошибаться,
что-то преувеличивать или недооценивать, но вряд ли будем настолько наивны и
самоуверенны, чтобы читать  нотации предкам с высоты прошедших полутора-двух
веков.
     Александр  Николаевич  Романов,  главный  герой  нашей книги, родился в
очень непростое для России время  - славное и переломное  одновременно.  Его
появлению  на  свет  предшествовали   таинственная  деятельность  Негласного
комитета  (многие  называли  его  кружком  молодых  друзей),  на  заседаниях
которого  велись  довольно сумбурные, но искренние разговоры об освобождении
крепостных  крестьян  и  ограничении   самодержавия;  планы  государственных
преобразований  М. М.  Сперанского, вызвавшие такую  панику в  придворных  и
чиновных кругах, такую  злобу  столичного и  провинциального дворянства, что
привели их автора в ссылку по глупейшему обвинению в государственной измене;
Отечественная  война  1812  года,  заставившая  россиян,  победивших  самого
Наполеона,  по-новому взглянуть и на себя, и  на западноевропейские  идеи  и
порядки, желание  императора  Александра  I  умиротворить  Европу  созданием
Священного союза монархических государств  и преобразовать Россию, проведя в
ней кардинальные изменения.
     К 1818  году реформаторские намерения монарха приобретали все большую и
все более сенсационную известность. Циркулировавшие в столицах и в провинции
слухи о  том или  ином  его высказывании с  жадностью ловились внимательными
слушателями и  быстро разносились  от великосветских салонов до самых глухих
уголков  страны.  Молва  о  "несчастном"  или "счастливом" (это уж  кому как
казалось)    "предубеждении"   императора   против   крепостного   права   и
политического бесправия общества  находила  все новые и новые подтверждения.
Чтобы  не быть голословными, давайте просто перечислим те  основные события,
которые  имели  место  в 1818-1820  годах.  Речь Александра  I  на  открытии
польского сейма (парламента) в Варшаве  в  марте  1818  года, проект  отмены
крепостного  права,  подготовленный в канцелярии нового  любимца  царя А. А.
Аракчеева,  подготовка  проекта  Конституционной хартии  Российской империи,
грозившего  превратиться в  настоящую  конституцию  страны, проект  министра
финансов Д. А. Гурьева о прекращении крепостного состояния, первые разговоры
Александра  I  с великим князем  Николаем Павловичем (отцом нашего героя)  о
желании  императора отказаться  от престола  и передать его  именно Николаю,
образование декабристского Союза благоденствия...
     Обществу  было  от  чего  потерять  голову,  было  от чего разбиться на
несогласные и  яростно спорившие  друг  с другом  группировки,  было от чего
возликовать  или,  наоборот,  опечалиться.  Печалей  и  ожиданий  катастрофы
оказалось явно больше, чем ликования и веры в светлое будущее. Мнение многих
и многих дворян того времени выразил  сенатор  Н. Г.  Вяземский,  заявивший:
"Для благоденствия  крестьян наших  не нужно мыслить  о  химерическом  новом
положении, но токмо стараться поддержать во всей силе истинно доброе старое,
приложить попечение о  повсеместном  его наблюдении  и утверждении в  пользу
крестьян". Сенатора поддерживал некий швейцарец Ф. Криспин, проживавший в ту
пору в Москве: "Разговоры по сему предмету  (об  освобождении крестьян -  Л.
Л.)  заставляют  содрогаться.  Надеюсь,  что  в  Петербурге  известно  общее
настроение  умов". Почему швейцарец, не имевший ни поместий,  ни крепостных,
"содрогался", сказать  очень  трудно (если  только  за  компанию  с  русским
дворянством).
     Насчет "общего  настроения умов" Криспин,  пожалуй, погорячился, но то,
что  подавляющее  большинство  дворян  не  разделяло намерений Александра I,
сомнению не подлежит. М. М. Сперанский, возвращенный императором  в столицы,
но  не участвовавший более в реформаторских замыслах Зимнего дворца, сообщал
в письме приятелю, что  речь монарха  в  Варшаве в марте 1818  года, которую
поняли  как свидетельство близящегося освобождения крестьян вызвала в Москве
"припадки  страха и уныния".  "Опасность, - продолжал он, - состоит именно в
сем  страхе,  который  теперь  везде разливается". Проще говоря,  крестьяне,
услышав о том, что  император хочет  их освободить, легко поймут, что именно
помещики не дают  ему это сделать. К чему могла привести подобная  ситуация,
действительно   страшно  себе  представить.  Страшно,  но  не  трудно,  если
припомнить недавнюю для начала XIX века пугачевщину.
     И  все  же  русское образованное общество состояло  далеко не из  одних
сторонников сохранения крепостного права.  Упирая  на  нравственную  сторону
проблемы,  военный губернатор  Малороссии  Н.  Г. Репнин гордо провозгласил:
"Всяк...  жертвующий собственным спокойствием и  личными выгодами для пользы
общей может гордиться сею мыслею". Заявление  Репнина  особенно  ценно, если
учесть, что  ему было что  терять. Как, впрочем,  и графу  М.  С. Воронцову,
владельцу   тысяч  крепостных  душ,   человеку,   принадлежавшему  к   элите
дворянского общества. Однако  и  он  в 1817-1818 годах  всерьез  намеревался
приступить к освобождению своих крестьян. Видимо,  граф хорошо понимал, что,
говоря  словами  П. А.  Вяземского  "Рабство -  одна  революционная  стихия,
которую имеем в России, уничтожив его, уничтожим всякие пребудущие замыслы".
Иными словами,  сохранение крепостного  права -  и  бунт, а  то и революция,
отмена его - и установление более или менее прочного гражданского мира. Друг
А.  С.  Пушкина  и многих  декабристов Петр  Андреевич Вяземский  знал,  что
говорил, когда упоминал о "пребудущих замыслах".
     Дворяне-радикалы внимательно  прислушивались  к скупо  доносившимся  из
Зимнего  дворца   слухам  об  облегчении   участи  крепостных  крестьян.  По
свидетельствам многих декабристов, они с сочувствием  относились к намерению
Александра  I отменить  позорящее Россию рабство и были  готовы всеми силами
содействовать  императору  в  столь  благородном  деле.  Кто  знает, как  бы
развернулись  события  дальше,  прими  монарх  руку  помощи, протянутую  ему
передовым  дворянством. Однако Александр Павлович  давно  привык  полагаться
только  на себя и  протянутых ему  рук старался  не замечать. Когда один  из
"отцов-основателей"  декабристского  Союза  спасения  А. Н.  Муравьев  подал
императору собственный  проект  освобождения крестьян,  тот  лишь  досадливо
буркнул: "Дурак. Не в свое дело вмешался". Может быть, и  действительно не в
свое, но ведь искренне хотел помочь монарху, поддержать его...
     А тот, как вспоминал декабрист С. П. Трубецкой,  шел напролом, вроде бы
не  страшась  никакого  противодействия.   "Пред  самым  отъездом  своим  из
Петербурга  (в Варшаву - Л.  Л.), - вспоминал  Сергей  Петрович, -  государь
объявил...  что он непременно желает  освободить  и  освободит  крестьян  от
зависимости помещиков, и на представление князя (П. П.  Лопухина -  Л. Л.) о
трудностях и сопротивлении, которое будет оказано дворянством, сказал: "Если
дворяне будут  сопротивляться, я уеду  со всей  фамилией в Варшаву  и оттуда
пришлю  указ".  И  ведь  действительно мог  уехать и  прислать.  Александр I
временами умел быть твердым, точнее, упрямым, так как твердость от упрямства
отличается тем, что заставляет человека  стоять до последнего,  защищая свои
принципы.  Как  бы то ни было, казалось, что дни крепостного  права в России
сочтены...
     И  если б только крепостного права!  Как мы уже говорили,  в марте 1818
года