ались наследником более серьезно. По мнению Николая I из него должен был
выйти "военный  в душе", без  этого наследник рисковал быть "потерян в нашем
веке" [6].
     К  выбору  учителей для  своего первенца  император,  надо  отдать  ему
должное, подошел очень серьезно. Кроме Жуковского, читавшего русскую историю
и новейшую отечественную  словесность,  великого князя обучали такие знатоки
своего дела, как К. И. Арсеньев - историк, географ,  статистик. Незадолго до
своего назначения учителем наследника он, по доносу П. Рунича, был уволен из
Петербургского  университета   "за  безбожие  и  революционные   идеи".  Эта
аттестация  профессора вряд ли соответствовала  действительности, во  всяком
случае не помешала ему попасть в Зимний  дворец. К  тому же ряду относился и
П.  А.  Плетнев  -  профессор русской  словесности  того  же  Петербургского
университета, приятель А. С. Пушкина, издатель журнала "Современник".
     Чтобы  Александру  не было скучно в  одиночку  "грызть гранит науки", в
соученики ему  определили  двух  его  сверстников -  Иосифа  Виельгорского и
Александра  Паткуля.  Выбор  сделан  далеко не  случайный,  содержавший, как
оказалось,  двойное  дно.  Иосиф Михайлович Виельгорский происходил из семьи
польского  некогда  мятежного  графа М.  Ю. Виельгорского. Последний  был не
только  прощен Николаем  I, но и  сделался  другом императорской  семьи,  во
всяком случае, был приглашаем к царскому  столу,  сопровождал  императорскую
чету в  театр, развлекал  ее  музыкальными  пьесами собственного  сочинения.
Иосиф же остался в памяти окружавших наследника  людей примерным  мальчиком,
благородного поведения, всегда умным,  бодрым,  веселым,  то есть  служившим
неким  ориентиром  для  своего  венценосного товарища,  подхлестывавшим  его
честолюбие. Позже он  стал  офицером лейб-гвардии  Павловского полка, обещал
вырасти в крупного военачальника, но умер от туберкулеза, не дожив  и  до 24
лет.
     Александр Владимирович Паткуль как по способностям, так и по прилежанию
заметно  отставал от своих товарищей, а потому под рукой всегда был человек,
которого наследник легко опережал в  учебе,  никогда не оставаясь  последним
среди "одноклассников". Паткуль и позже не сделал той карьеры, которую можно
было  бы  ожидать от человека, имевшего высочайшие  связи при дворе. Он стал
генералом      свиты,      петербургским      обер-полицмейстером,     затем
генерал-адъютантом, но  на всех этих постах не  высказал  никаких  талантов.
Жизнь трех товарищей оказалась четко расписанной на многие годы вперед.  Изо
дня в  день  их ожидал подъем в  6.00,  с  7 до  12 - занятия с  одночасовым
перерывом, с 12 до 14 - прогулка, с 14 до 15 - обед и вновь занятия до 17, с
19 до 20 часов - гимнастика и  подвижные игры, в 22 - отход  ко сну. Даже во
время  прогулок по  Петербургу  их  обучение не  прекращалось,  так как,  по
замыслу  Жуковского,  они  должны  были  "обозревать"  общественные  здания,
учебные   и   научные    учреждения,   промышленные   заведения   и   прочие
достопримечательности.
     Еженедельно у двух Александров и  Иосифа набиралось по 46 часов уроков,
а зимой и летом их ожидали еще и экзамены, продолжавшиеся по четыре дня. Эти
экзамены имели  для них достаточно неожиданное значение.  Мердер и Жуковский
настояли  на том,  что  право  делать  добро является величайшей наградой, и
предложили  создать  особую  кассу  благотворительности,  взносы  в  которую
составлялись  из сумм, полученных  тремя воспитанниками  за  высшие баллы на
экзаменах.  Так  и шло  из года в  год: история,  русский язык,  математика,
физика,  философия, геология,  французский, английский, немецкий  и польский
языки, рисование, музыка, гимнастика,  плавание, фехтование, танцы,  военные
науки, токарное дело - а  два раза  в год  серьезное  подведение итогов,  на
котором обязательно председательствовал строгий Папа, император Николай I, с
особым пристрастием экзаменовавший старшего сына.
     Он любил  повторять детям: "Всякий  из вас  должен всегда помнить,  что
только  своей   жизнью   может  искупить   происхождение   великого  князя".
Оказывается,  факт  случайного рождения  в  императорской  семье  надо  было
искупать то  ли  как  грех,  то  ли как особую  отметину  судьбы.  Мердер  и
Жуковский, внимательно следившие не только за  успехами  наследника в учебе,
но  и за  становлением  его характера, регулярно  докладывали  императору  о
проявлении тех или иных черт личности  Александра. "Я теперь гораздо  больше
на него надеюсь, - писал в 1828 году Жуковский, - вижу, что имеет он здравый
ум, что в этом уме все врезывается  и сохраняется в ясном порядке, вижу, что
он  имеет много живости;  вижу, что он способен  к  благородному честолюбию,
которое может завести его далеко, если соединится с ним твердая воля;  вижу,
наконец, что он способен владеть  собою, посему и  имею право надеяться, что
он, как  скорее  поймет всю  важность слова должность,  будет  уметь владеть
собою". Под словом "должность"  надо понимать, конечно, долг - слово-символ,
слово-ключ, которое отныне будет незримо сопровождать наследника как тень на
протяжении всей его жизни.
     Тогда же 10-летний  Александр,  получив задание от  учителей нарисовать
эскиз  герба  для  своего  флага,  изобразил  на  полулисте  ватмана  скалу,
омываемую водой, муравья и  якорь, а вокруг рисунка шел девиз:  постоянство,
деятельность, надежда. Оставим в покое девиз - он, скорее всего, выражал то,
что от мальчика хотели слышать наставники, а вот  рисунок... Одинокий  утес,
неизвестно как занесенный на  него, но без устали снующий муравей, и якорь -
символ  и надежности и непомерной  тяжести.  Невеселые представления были  у
наследника о своем блестящем будущем. Вообще  же, он рос  резвым,  физически
крепким  подростком,  многое  схватывал,  что  называется,  на  лету,   умел
нравиться людям, был  добр  и сентиментален,  обожал своих  родных, особенно
мать  и  сестер.  Доброта  и  сентиментальность  быстро  стали  чертами  его
характера, а  черты характера  -  это  те инструменты, с помощью которых  мы
пытаемся приспособиться к окружающей нас действительности. Так что наш герой
выбрал не самый плохой набор инструментов.
     Однако  наставники постоянно отмечали и  те  негативные черты характера
великого  князя,  которые  требовали,  по  их  мнению,  исправления  и  даже
искоренения.  Самым  неприятным и  непонятным  и  для них,  и для  родителей
Александра была  странная  апатия, хандра,  нападавшая на ребенка совершенно
внезапно и погружавшая его в некое подобие транса. В такие  минуты  для него
не существовало  ни уроков,  ни игр, ни соучеников  или наставников,  и  он,
разоткровенничавшись,  начинал говорить, "что  не хотел бы  родиться великим
князем".  Это  состояние особенно усиливалось, когда наследник сталкивался с
задачей, которую ему не удавалось решить сразу,  одним  махом.  И кто знает,
были  ли такие проблемы  связаны только  с  учебными  занятиями?  Прежде чем
порассуждать  на  эту  тему,  приведем еще  одно  свидетельство  из "Записок
воспитателя" Мердера.
     "В  великом князе, - растерянно свидетельствовал генерал, - совершенный
недостаток  энергии  и   постоянства;  малейшая  трудность  или  препятствие
останавливает  его   и  обессиливает.  Не  помню,  чтобы   когда-нибудь   он
чего-нибудь желал  полно и настойчиво.  Малейшая  боль, обыкновенный насморк
достаточен, чтобы сделать  его малоспособным заняться  чем бы  то ни было...
Ему случается провести час времени, в продолжение которого ни одна мысль  не
придет  ему  в   голову;  этот  род  совершенной   апатии  меня  приводит  в
отчаяние..." Мердер, понятно,  говорит  здесь  о  не  слишком частых минутах
хандры,  которая  иногда  нападала на  наследника, потому что вообще-то, как
отмечал   во   многих  местах   своего  дневника   генерал-воспитатель,  его
воспитанник рос энергичным и веселым мальчиком. Интересно, а откуда  генерал
знал,  что  ни  одна мысль  не  приходила в голову Александру во  время  его
"транса", если ребенок в такие минуты практически ни с кем не разговаривал?
     Другой чертой характера наследника, волновавшей воспитателей, была его,
как они это  называли, "невыдержанность". Тот  же  Мердер вспоминал,  как во
время  прогулки  по реке  Виельгорский, дурачась, неосторожно  вел  шлюпку и
зачерпнул бортом воду. Великий князь так рассердился, что схватил Иосифа  за
шею и дал  ему несколько пинков, прежде чем вмешались воспитатели, сделавшие
выговор наследнику. Уже став императором, Александр Николаевич мог накричать
на незадачливого собеседника, в сердцах плюнуть в него, но тут  же  обнять и
просить  прощения.  Подобные  сцены  не являлись,  конечно, нормой поведения
монарха, но они действительно случались. И кто знает, не были ли эти крики и
плевки человека, родившегося наследником  престола,  подавленного  контролем
воспитателей, местью или протестом за отсутствие у него нормального детства.
Тем более что  вообще-то Александр Николаевич  умел прекрасно владеть собой,
что он не раз доказывал и  на охотах (однажды спас егеря, попавшего в лапы к
медведю),  и   во  время  покушений   террористов,   и   во  время   тушения
многочисленных пожаров, случавшихся в Петербурге.
     Так откуда же  это  бралось: шармерство и равнодушие  к людям,  острота
мысли  и апатия?  Чтобы  нащупать  один из  возможных  ответов, обратимся  к
очередному   наставлению-нотации,  которыми  Жуковский   постоянно  потчевал
царственного воспитанника. "На том месте, - говорил учитель, - которое вы со
временем займете,  вы должны будете представлять из себя образец всего,  что
может  быть великого в человеке".  Представляете,  читатель, что происходило
ежедневно, если  не ежечасно? От наследника, сначала  мальчика,  потом юноши
постоянно  требовали  не просто хорошей  учебы  и  приличного  поведения,  а
образцовости, эталонности  во  всем. Для ребенка, да и для взрослого,  такой
груз  неподъемен, психологически  травмоопасен. Александр должен был  всегда
быть настороже, в  полной готовности  захватить  пальму первенства в  учебе,
танцах,  гимнастических  упражнениях,  светской  беседе,   и  ни  в  чем  не
ошибиться, не  "засбоить". В юношестве  стимулом для него  была  не  столько
внутренняя  потребность к лидерству, сколько тщеславие учителей и родителей,
а также благоприобретенное желание угодить  взрослым, избежать выговора или,
еще хуже, разноса.
     И  дело  здесь, конечно, не в природных качествах Александра,  а в  тех
установках,   которыми  руководствовались   его  воспитатели   и   ближайшее
окружение.   Самые  простые  вещи  -  раздумья   наедине  с  собой,  желание
разобраться  попросту,   по-мальчишечьи  с  Виельгорским   или  Паткулем   -
трактовались  учителями  и  родителями  как  "апатия" или  "гнусное  чувство
мести".  Понятно,   что   внешнее  "ничегонеделание"   отнюдь  не   означает
внутреннего  бездействия.  Может  быть, именно в такие  минуты и  происходит
взросление человека, его осознание себя в мире. Да и мальчишечьи драки - это
не  только  "варварство"  и  выплеск   злобы,  но  и  необходимая  разрядка,
проявление детского умения постоять за себя, детское понимание лидерства.
     Жуковский  же старался  наставлять в том же духе  не только  наследника
престола,  но  и его родителей. "Смею  думать,  - писал он Николаю I, -  что
государь император не должен никогда хвалить великого князя за прилежание, а
просто  оказывать  свое  удовольствие  ласковым обращением... Чем  будет оно
реже,  тем  более  будет  иметь  цены,  тем  сильнее будет  действие...  Его
высочество должен  приучиться  действовать без награды: мысль об отце должна
быть его  тайной совестью... Его  высочество должен  трепетать при мысли  об
упреке  отца". Отец  как  тайная совесть, устрашение, страх упрека  - весьма
распространенные    методы    обучения    и    воспитания;   настолько    же
распространенные, насколько и бессильные...
     Неуемное  усердие  учителей,  как  ни   странно,  подстегивало   любовь
Александра прежде  всего к  военным занятиям.  Дело в том,  что  за  удачные
действия  на  разводе  или  параде  легче  было  заслужить похвалу  отца,  а
особенного  умственного напряжения  плац-парадные экзерциции  не  требовали.
Видимо,  и  чрезмерная  чувствительность   наследника   ("слезливость",   по
определению близких) проистекала от того непосильного гнета,  под которым  с
ранних лет  находилась психика  царственного ребенка. Еще раз повторим,  что
плаксой, в обычном понимании этого  слова, он отнюдь не был.  Скажем, в 1831
году, катаясь на  любимом коне Малек-Адели, Александр  не удержался в седле,
упал и  сильно  ударился о  мостовую.  Врачи констатировали "сильное помятие
мускула  правого плеча", сам же  ребенок  ни  на что не жаловался, продолжая
улыбаться, несмотря на жгучую боль, которая отпустила только через несколько
дней.
     Впрочем, особенности психики наследника по-настоящему скажутся позднее,
в  детстве наш характер достаточно пластичен, то есть легче  компенсирует те
тяготы,  которые выпадают  на  долю каждого из  нас.  Пока же  Александр рос
достаточно обычным ребенком из образованной дворянской семьи. К четырнадцати
годам  он  прочитал  "Илиаду"  Гомера, "Дон  Кихота" Сервантеса, "Недоросль"
Фонвизина, "Полтаву" Пушкина, "Путешествие Гулливера" Свифта, басни Крылова.
Николай I подарил детям остров на одном из прудов Царского  Села,  названный
Детским,  и  Саша  с  товарищами соорудили  на нем дом из четырех  комнат  с
салоном, проделали дорожки  через кустарник, где  до того жили одни кролики.
Небольшое возвышение на острове дети называли "Мысом  доброго  Саши",  в чем
позже  видели доброе  предзнаменование.  Здесь же позже (в 1854-1855  годах)
были установлены бюсты Жуковского и Мердера как символ беззаботного детства.
На другом конце острова дети выстроили некое подобие крепости и часто играли
с гостями, штурмуя и защищая ее.
     По воскресеньям и в праздничные  дни, кроме соучеников, в Зимний дворец
приглашались  сверстники из аристократических семейств, молодые  Адлерберги,
Барановы, Нессельроде,  Шуваловы,  Фредериксы. Самым любимым их развлечением
была военная игра. Перед ее началом императрица Александра Федоровна бросала
жребий, определявший,  у кого из  юных полководцев  начальником штаба  будет
государь, охотно принимавший  участие в  этой забаве.  У молодежи  в  памяти
навсегда  осталось  лихое развлечение, когда  по сигналу  Николая  Павловича
мальчики,  стартовав  от  фонтана  "Самсон",  бросились  вверх  по   каскаду
работавших  на  полную  мощь  фонтанов,  стремясь  первыми  достичь  верхней
площадки, где их ждала императрица с призами. Александр не был первым в этом
штурме, но вошел в призовую тройку.
     Да и  в учебе дела  у наследника  складывались достаточно хорошо. После
одной  из  экзаменационных  сессий  Николай I писал Жуковскому: "Мне приятно
сказать  вам, что я не  ожидал найти в сыне моем таких успехов.  Все у  него
идет  ровно,  все,  что  он знает,  знает хорошо,  благодаря вашей методе  и
ревности  учителей".  Чтобы  еще   больше   развить   творческий   потенциал
воспитанников, Василий Андреевич предложил им издавать журнал  "Муравейник",
в котором деятельное участие  приняли и наследник  престола,  и  его  сестры
Мария и Ольга, и Виельгорский с Паткулем.
     Первое большое горе, а затем и по-настоящему  радостное волнение пришли
к цесаревичу в 1834 году. В начале этого года после долгой и продолжительной
болезни умер Карл  Карлович Мердер, и Александр, от которого долго  скрывали
роковую болезнь учителя, оплакал свою первую потерю (узнав о смерти Мердера,
он  зарыдал, повторяя: "Боже мой! Я все надеялся, что скоро увижу бесценного
Карла Карловича!")  А  17 апреля великому  князю исполнилось  16  лет,  и  в
соответствии  с  законом  и  традицией  он  был  объявлен  совершеннолетним.
Интересно, что  в  этот день  финский геолог  Норденшильд  открыл  на  Урале
неизвестный ранее  драгоценный  камень  и  назвал  его  в  честь  наследника
александритом.   При   всем    обилии   предзнаменований   и   предсказаний,
сопровождавших  царствование  Александра II,  разговоры,  связанные  с  этим
камнем, запомнились современникам особо. Цвет александрита весьма изменчив и
ассоциировался  у  очевидцев  событий  1860-1880-х годов со светлым  началом
царствования царя-освободителя и его кровавым финалом.
     Оставим  на время  в  стороне предзнаменования  Александру  Николаевичу
(пора  называть его  именно так,  без  фамильярного  - Саша или юношеского -
Александр)  предстояло  принести присягу  на верность императору и России, а
также,  продолжая  учебные  занятия,  включиться  в  работу  государственных
органов.  Николай  I повелел совершеннолетнему отныне сыну присутствовать на
заседаниях Сената, а с 1835 года он стал членом Святейшего синода. Произошли
изменения  и в учебных  занятиях  наследника, что немедленно  сказалось и на
составе учителей, и на форме занятий.
     Жуковский, как преподаватель, теперь отходит  на второй план, а на роли
главных педагогов  выдвинулись государственные  мужи, призванные подготовить
Александра  Николаевича  к  практической деятельности  на  благо  отечества.
Знаменитый министр-реформатор  времен Александра  I  и  видный чиновник  при
Николае I Михаил Михайлович Сперанский читает ему курс лекций  под названием
"Беседы о законах" [7]. Начинался  этот  курс  следующей сентенцией:  "Слово
неограниченность власти означает,  что  никакая  другая власть  на  земле не
может положить  пределов верховной власти российского самодержца. Но пределы
власти,  им  самим поставленные,  извне государственными договорами,  внутри
словом императорским, суть и должны  быть для него непреложны  и священны...
Ни  в  коем случае самодержец  не подлежит  суду человеческому,  но во  всех
случаях подлежит... суду совести и суду Божию".
     Кроме  лекций   Сперанского,   пробудивших  у   наследника  интерес   к
законотворческой деятельности, военный  историк Жомини [8] читал ему военную
стратегию  и  тактику  (популярность  бывшего  французского  генерала  среди
русского офицерства зафиксирована Д. Давыдовым в известных строках:  "... Но
что слышу от любого? Жомини да  Жомини, а об водке ни полслова"). Финансовую
ситуацию в России  Александру Николаевичу освещал  один из лучших  министров
финансов за всю историю страны Канкрин, а хитросплетения внешней политики  -
старший советник МИДа  барон Бруннов. Лекционные  курсы,  читавшиеся высшими
сановниками империи, не предполагали  ни  домашних  заданий, ни полугодичных
экзаменов.   Школярство  кончалось,   вместо   него   начиналась   серьезная
теоретическая   и   практическая  подготовка   к  реальной   государственной
деятельности.
     Весной   1837  года   19-летний  Александр  Николаевич  сдал  комиссии,
состоявшей  из всех  его преподавателей  во главе с императором,  последнюю,
"выпускную" сессию по всем предметам. К  этому времени  он получил блестящее
образование, равноценное, по мнению знающих иностранцев, подготовке к защите
докторской диссертации в лучших  европейских университетах.  Воспитан  же...
Воспитан наследник был обстановкой  тех дворцов, в которых жила или отдыхала
царская  семья.  Иного влияния,  кроме влияния наставников  или семьи, он не
знал, а это означало, что цесаревич ощущал  себя одиноким именно потому, что
был  призван  со  временем  занять престол.  Как говорят психологи, ребенок,
выросший  в  обстановке  преклонения  со   стороны  взрослых,  в  обстановке
постоянного напоминания о  том, что он  выше остальных людей, чаще всего  со
временем  превращается  в необузданного деспота.  Что  ж, посмотрим,  у  нас
впереди еще весь разговор.
     В  том  же  1837  году  Александр  Николаевич  предпринял  семимесячное
путешествие  по России, которое  в  XIX  веке  стало  обязательным элементом
образования  для  наследников   престола.  Маршрут  поездки