.  По уму и образованию  он слыл
человеком  незаурядным,  а благодаря медвежьему здоровью мог  работать по 14
часов в  сутки.  Однако  вся его энергия постоянно оказывалась  направленной
куда-то не туда,  в  основном  на уничтожение того,  что делалось другими. В
конце  1850-х  годов  министр  государственных имуществ  умудрился  обрезать
земельные участки государственных  крестьян, а заодно и увеличить их платежи
-  и  все  это  в  то время,  когда Зимний  дворец  обсуждал возможности для
улучшения положения крестьян.
     Кроме  того,  Муравьев отличался  редким недоверием к  людям, а  потому
старался все  сделать  сам,  правда, при  этом его подчиненные  обязаны были
неизменно  изображать кипучую деятельность.  Настоящих профессионалов он  не
ценил,  и,  когда  Михаилу  Николаевичу   докладывали,  что  для  исполнения
какого-либо поручения нет достойного исполнителя, он обычно бурчал: "Было бы
болото, а кулик найдется",  - искренне  веря  в  то, что любое дело по плечу
самому обычному человеку, если  у него есть  желание заняться этим делом. От
недовольства императора, а значит, и отставки, его спасло польское восстание
1863 года. Отправленный на усмирение мятежного края, Муравьев развернулся во
всю  ширь  своей  натуры,  а  его  цинично-крылатая  фраза:  "Я  не  из  тех
Муравьевых, которых вешают, я из тех, которые вешают" - оправдалась в полной
мере. Даже светские дамы, не питавшие к восставшим полякам никакой симпатии,
вынуждены  были  ходатайствовать  за  них   перед  Александром  II.   Михаил
Николаевич  отправлял шляхту  и горожан  в  ссылку целыми селениями (пока  в
Петербурге  спохватились,  в Сибири оказалось 5 тысяч человек, вывезенных из
Польши).  Жилища  же  высланных  сжигались  со  всем  имуществом, видимо,  в
назидание потомству.
     Легенда   о  Муравьеве,  как  дальновидном   государственном   деятеле,
несгибаемом борце за  "русское  дело" в Западном  крае,  рождалась  в  более
поздние  времена,   когда  в  Прибалтике  и   Польше  прочно  осело  русское
чиновничество.  Именно ему  понадобился миф о  победителе  поляков  огнем  и
мечом, это  как  бы освящало собственные  бесплодные  усилия  по русификации
края.  Мечты  о  "сильной  руке"   вообще  являются  обязательным  атрибутом
российской политической мысли, может быть, потому, что в спокойном состоянии
наша  страна  находилась  считанные  десятилетия.   На  переломах  же  и   в
перестройках   людям  всегда  хочется   видеть  впереди   себя   настоящего,
решительного и могучего вождя.  В  конце  концов Александр II решил отозвать
Михаила Николаевича в Петербург. Тот, ни о чем не подозревая, ехал в столицу
с целым ворохом проектов и предложений по устройству Польши.  Получилось же,
что ехал он за отставкой. Впрочем, как  оказалось, недолгой, и помогли графу
продолжить его карьеру опять-таки революционеры.
     4  апреля  1866  года  произошло  первое покушение на жизнь  императора
Александра  II.  Когда  монарх  в   четвертом  часу   дня  после  гулянья  в
сопровождении  племянника,  герцога Николая Лейхтенбергского, и  племянницы,
принцессы Баденской,  садился  в  коляску  у  набережной,  какой-то  молодой
человек выстрелил в него  из  револьвера.  Пуля пролетела мимо,  а император
подошел  к  стрелявшему,  уже  схваченному полицией, чтобы  поинтересоваться
мотивами  совершенного  преступления  [7].  Стрелявший,  Дмитрий  Каракозов,
дворянин  Саратовской  губернии,  исключенный  за  участие  в   студенческих
беспорядках  из  Казанского,  а  затем и  Московского  университетов, заявил
Александру  II,  что  он  стрелял  в него  в  ответ  на обман правительством
крестьян и  общества реформой  1861  года. Потрясение,  пережитое  монархом,
объясняется  не только самим фактом покушения, но и словами террориста. Ведь
Александр   Николаевич   считал,  и  совершенно   обоснованно,  что   отмена
крепостного  права  стала   главным  делом  его  жизни,  обеспечивающим  ему
благодарную память потомков.
     Оказалось   же,  что  нашлись  люди,   которые   считают   его  реформу
бессовестным обманом.  Ничем,  кроме этого потрясения, не объяснишь  то, что
спустя десять дней после  покушения император поддержал странную  инициативу
Святейшего синода о совершении ежегодного  крестного хода 4  апреля  в честь
чудесного  избавления  монарха.   Митрополит  Московский  Филарет   искренне
недоумевал  по  поводу этого решения: "Надобно ли  каждый  год  торжественно
напоминать, что возможно восстание против царя?"  Действительно, надобно ли?
Очень тревожные и в  чем-то пророческие вопросы задавал в связи с покушением
Каракозова профессор Никитенко. "Чем больше я вдумываюсь в это происшествие,
-  писал  он,  -  тем мрачнее оно становится в моих глазах.  Не есть ли  оно
роковое  начало тех смятений, какие  должна  вытерпеть  Россия, пока она  не
упрочит и не определит своего нравственного  и  политического существования?
Но  неужели  ей  необходимо пройти  этот  путь?  Неужели  необходимо,  чтобы
двигатели  ее  будущности  возникли  из  гнездилища всякого рода безобразных
умствований, утопий, из воспаленных незрелых голов?"
     Наиболее  трезвые  деятели  революционного  лагеря  осудили   покушение
Каракозова. "Выстрел 4 апреля, -  отмечал Герцен, - был нам не  по  душе. Мы
ждали от него бедствий, нас возмущала  ответственность, которую на себя брал
какой-то  фанатик... Только  у диких и  дряхлых народов история  пробивается
убийствами".   Герцен   оказался  совершенно  прав.  Реакционеры  с   лихвой
использовали  выгодную  для   них   ситуацию.  Следственная   комиссия   под
руководством  незаменимого  в  таких  случаях  М.  Н. Муравьева выясняла  не
столько   причины   и  технологию  покушения   Каракозова,  сколько  степень
благонадежности студентов  и  преподавателей  всех российских университетов,
обвиняла в мягкотелости  цензуру, давала оценку журналам, то есть занималась
делом, совершенно  ей неположенным. Однако, несмотря на все  ухищрения, граф
не смог обнаружить ничего, кроме скромного студенческого кружка, большинство
членов которого  не подозревало о готовившемся выстреле  в  императора  [8].
Однако,  пользуясь покушением Каракозова, реакционерам  удалось отправить  в
отставку Замятнина, Валуева, Головнина, на смену которым пришли В. К. Плеве,
П. А. Шувалов, Д. А. Толстой.
     "Надменный   тип",   "глава   всероссийской    шпионницы",   "нахальный
временщик", "господин с  бесцеремонным обращением", "Петр IV" - всеми  этими
характеристиками современники наградили  одного  и того же человека  - Петра
Андреевича Шувалова,  ставшего после  выстрела  Каракозова  начальником  III
отделения  и шефом  жандармов.  Руководствуясь  безграничным  честолюбием  и
чиновничьим  расчетом, Шувалов старался  держать Александра II  в постоянном
нервном напряжении, донося ему о росте оппозиционных настроений в обществе и
предлагая проекты разгрома этой оппозиции, то есть выступая в роли спасителя
царя и отечества.  Чем дальше, тем спасителей отечества в России становилось
все  больше,  но  чаще  всего  они оказывались не действительными героями  и
патриотами, а эрзац-спасителями.
     Власть Петра Андреевича над монархом  в этот  период была столь велика,
что реакционеры искренне верили, что шефу жандармов удастся  повернуть время
вспять  и  заставить  императора вспомнить о  "благоденствии"  николаевского
царствования. В. А.  Долгоруков  приводит весьма  любопытный  разговор  двух
чиновников: "Надобно теперь государя вывести с ошибочного  пути, по которому
он  шел столько  лет; что за реформы,  что  за глупая  гласность, к чему эти
сделки?.. Ведь прежде жили без них".  - "Вы правы,  но зато Шувалов примется
за  дело; он поворотит государя на хороший путь; теперь уже не будут жужжать
в  уши реформами".  -  "Ну а как государь  будет упираться?"  - "Не бойтесь,
Шувалов  сумеет  его  держать  в  руках: по струнке пойдет  голубчик". Самое
интересное  в этом диалоге - ощущение чиновниками  единства своего сословия,
провозглашение  его  мощной силой, уверенность в том, что  кто-то  из  числа
высшей  бюрократии может заставить императора "пойти по струнке". И подобные
ожидания не были вовсе лишены оснований.
     Все назначения, сделанные в период правления Шувалова, производились по
принципу личной преданности ему или родственных отношений с ним. Своего отца
он намечал сделать  министром двора, двоюродного брата - министром финансов.
При нем  всплыл из чиновничьего небытия ставший министром внутренних  дел А.
Е. Тимашев, чья глупость,  по словам  сенатора  А. А. Половцева,  "ежедневно
принимала  поразительные размеры";  утвердился  Д.  А.  Толстой  - проклятие
российской школы и Церкви, поднялись и другие подобные  им деятели.  Человек
светский,  образованный,  Петр Андреевич  прекрасно  понимал,  что  из  себя
представляют  жандармы, и в разговорах со  знакомыми  фамильярно  аттестовал
подчиненных: "Мои  скоты".  В  то  же  время он  старался облагородить  свое
ведомство  и  расширить  сферу  его  деятельности.  Так, при шефе  жандармов
появилась  должность  юрисконсульта,  о  которой  говорили,  что  наконец-то
учредили пост протоиерея при доме  терпимости. Сочетание и впрямь получилось
пикантное.
     Шувалов  проник  и в  Министерство  внутренних  дел,  помогая  тамошним
чиновникам организовывать "пересыльную часть"  (как вы понимаете, имелось  в
виду  отнюдь  не почтовое ведомство). Петр Андреевич  заявил, что  поскольку
ему, как начальнику тайной полиции,  точно известны  "свойства и направление
каждого лица" (вот когда начались наши игры во всезнайство тайных органов!),
то ему следует предоставить право увольнять  по своему усмотрению чиновников
всех  ведомств.   Дело   до  этого   не  дошло,   но  само  заявление  графа
симптоматично.  В  конце концов  главный жандарм как и можно  было  ожидать,
зарвался, забыв, что живет-то он все-таки  в самодержавной стране.  Как  уже
говорилось, его тяжба  с Е.  М.  Долгорукой стала причиной  отъезда Шувалова
послом в Англию. В  качестве  резюме можно  привести слова Половцева: "Такие
люди, как Пален, Тимашев, Толстой... опошлили и  сделали ненавистным то, что
величалось  консерватизмом".  Все  перечисленные   сенатором   деятели  были
ставленниками Шувалова.
     Дело  даже не  в том,  что Ростовцев,  братья Милютины,  Головнин  были
лучшими министрами, чем Шувалов или  Толстой. И те, и другие были искренними
и   убежденными  монархистами.  Но  первые  считали,   что   монархия,   как
саморазвивающаяся  система,  еще не исчерпала  себя,  а  значит, способна  к
серьезным и  необходимым  переменам. Именно она, по  их мнению, могла помочь
измениться  России  постепенно, без революционных потрясений.  Вторые  также
считали,  что  монархия  является  живым организмом,  но  вкладывали  в  это
совершенно  иной смысл. Всякие  разговоры  об изменении традиционного образа
правления они расценивали  как  слабость монархии и монарха,  отступление от
самодержавия, освященного  многовековой традицией  и религиозными догматами.
Трансформация   и   неизменность  -   борьба  двух   этих  начал  определила
политическую жизнь  российских  "верхов", оказала значительное влияние и  на
жизнь страны вообще.
     В мае 1867 года  Александр II прибыл в Париж, где остановился в тех  же
покоях, которые в  1814-1815 годах занимал победитель Наполеона Александр I.
Когда император возвращался с очередного смотра войск на Лоншанском поле, по
коляске,  в  которой  ехал  Александр Николаевич, два  его  старших  сына  и
Наполеон  III,  был  произведен выстрел из пистолета. Покушавшимся на  жизнь
российского  монарха  оказался  поляк  Березовский,  который  пытался  таким
образом отомстить Александру II за жестокое подавление восстания в Польше  в
1863 году. Пуля прошла  мимо монарха, ранив лошадь  офицера эскорта.  Второе
покушение за два года заставляло задуматься о дальнейшей судьбе династии, об
изменении отношений между властью и обществом.
     Наступало время размышлений, уточнения позиции Зимнего дворца по поводу
проведенных  реформ. Вскоре  после  покушения  Березовского  провозглашается
тезис  о   том,   что  переходное   время,  связанное   с  преобразованиями,
заканчивается  и пришла пора устранения всех и вся в  новых условиях. Однако
призыв  к  успокоению   и   обустройству  жизни   мало  помог   в  выяснении
взаимоотношений  между  общественными   силами  страны.  Они-то  как  раз  и
расходились в  вопросе о своем месте в "новых условиях" и своей роли в новой
России. Прежде  всего  это касалось революционного народнического  лагеря. В
нем  продолжало  набирать  силу  крайне  радикальное  направление,  ярчайшим
представителем которого стал в конце 1860-х  годов С. Г Нечаев. Деятельность
его  кружка,  который  сам  Нечаев,  очевидно  для  солидности,  предпочитал
называть обществом "Народная расправа", - прекрасный пример того, куда может
завести аморальность, возведенная  в принцип политического  действия. Помимо
подлогов,  шантажа   единомышленников   и   колеблющихся,   беспринципности,
фиктивных  браков  с целью  завладения  приданым "жены",  убийства -  трудно
назвать  еще  какие-либо  деяния  этой якобы  социалистической  организации.
Правда, нечаевцы  привнесли  в  революционное  движение нечто  действительно
новое -  строгое  и безоговорочное  следование всех  членов группы  приказам
руководства,  стоявшего   над  обществом,  подчинение  меньшинства  решениям
большинства  и закрепленный  в  уставе  нравственный  кодекс  революционера.
Последний  предполагал  беззаветную  преданность делу  социализма,  отказ от
семейных и дружеских уз, забвение принципов, гуманизма, милосердия и т. п.
     В  замечательном романе Ф. М. Достоевского "Бесы", толчком к  написанию
которого послужил судебный  процесс над  нечаевцами,  речь идет не столько о
членах этого кружка, сколько вообще  о праве человека распоряжаться судьбами
других  людей, о нравственном пределе человеческого  самомнения,  за которым
деятель, всерьез посчитавший себя устроителем людского счастья, превращается
в беса, нелюдя. Бесовщина  Нечаева  окончательно  испортила отношения  между
властью  и  революционерами, показав, что  пути  к  компромиссу  между  ними
делаются  все более и более невозможными. Нечаевщина оказала большое влияние
и на развитие народнического движения 1870-х годов.
     Правда, в  начале этого десятилетия революционерам  пришлось начинать с
того, чем закончили их учителя и  вожди в  1860-х годах 1871-1872 годы - это
время организации кружков  самообразования  среди  студенческой  и  учащейся
молодежи,  время  пропаганды  ею   социалистических  идей  в  университетах,
гимназиях и на фабриках. 1874-1875 годы - период "хождения в народ", то есть
попытка  перенести  центр тяжести революционной работы  в  деревню, попытка,
закончившаяся  самым  крупным  политическим  процессом в  России,  процессом
"193-х".  1876  год  - начало  нового этапа  в  революционном  народническом
движении,    выразившемся    в   создании    организации    профессиональных
революционеров  (вторая "Земля и воля"). 1879 год - раскол "Земли и воли" на
две новые организации - "Черный передел" и "Народную волю", усиление террора
социалистов,  закончившегося  трагической  гибелью  Александра II.  Набросав
беглую схему основных событий в революционном лагере, поговорим немного о ее
сути.
     В  наши  дни  много и  горячо  говорят  об опасности и  бессмысленности
народнического террора. При этом крайне редко вспоминают о том, что в первые
годы нового  десятилетия о  терроре в  революционной среде не  было  и речи.
Более  того,  кружки 1871-1872 годов  возникли в  противовес  нечаевщине как
защитная реакция на аморальность в общественной борьбе, реакция на презрение
к  человеческой личности,  на призывы  к бесцельной гражданской розни, столь
характерные для  Нечаева.  В связи с этим  П.  А. Кропоткин вспоминал, как в
1871 году  откуда-то  из южных губерний страны  в  Петербург  приехал  некий
молодой  человек  с  твердым  намерением  убить  Александра II и  тем  самым
подтолкнуть  колесо  российской  истории.  Столичные  народники,  к  которым
террорист  обратился за помощью, долго  убеждали его отказаться от безумного
замысла,  а  затем заявили, что  помешают  ему  всеми  возможными способами,
вплоть до  заявления на него в полицию. Под таким прессом террорист вынужден
был отказаться  от своего намерения  повлиять на ход  истории страны. "Зная,
как слабо охранялся в ту пору Зимний дворец, - заключает Кропоткин, - я могу
убедительно сказать, что народники спасли жизнь Александра II".
     В те же годы в "верхах" созрела, казалось бы, здравая идея - развернуть
правительственную контрпропаганду в народе с помощью соответствующих  книг и
организации  монархических  кружков.   Но  подобные  мероприятия  показались
властям  чересчур  сложными и трудоемкими. Привычнее  и эффективнее  властям
представлялось   действовать   традиционными  методами   -   репрессиями   и
ограничениями  свободы  слова. Появляются  дикие  предложения  типа "высылки
разом  из  столицы  всех  подозрительных  людей".  Кстати,  немыслимыми  они
казались только  на  первый взгляд.  Когда  в 1880  году  Лорис-Меликов стал
диктатором, ему  представили список на 250 высылаемых из Петербурга из 3000,
предназначавшихся  к высылке. Он попросил чиновника  написать  против каждой
фамилии в списке причины  предполагавшейся высылки,  и тот,  не задумываясь,
вывел:   "опасный  человек",  "вообще  высылаемый",   "в  особое   одолжение
губернатору" и т. п.  Примерно в те же годы нижегородский  губернатор  отдал
распоряжение,  согласно которому все  женщины, носившие круглые шляпы, синие
очки и башлыки и коротко стригшие волосы, признавались нигилистками. Полиция
была  обязана  отправлять их  в участки,  где  у этих  жертв моды отбиралась
подписка с обещанием не иметь впредь столь крамольного вида. Что общего было
у  подобных  мер с  подлинной борьбой  против революционеров,  сказать очень
трудно.
     Подлинным переломом в отношениях  власти и общества стало  "хождение  в
народ" в  1874-1875 годах. Романтическое, а отчасти и религиозное, вызванное
преклонением  революционной  молодежи  перед   крестьянством   (его  чистым,
"социалистическим"  образом  жизни), это  движение не могло нанести никакого
реального  вреда   существующему  строю.  Да  и  сами   крестьяне  встретили
переодетую "под  мужика" молодежь настороженно  и  недоверчиво  [9].  Однако
полиция   поспешила  представить   "хождение  в  народ"  серьезным  подрывом
государственных   устоев.   Появилось   даже   предложение   сосредотачивать
высылаемых пропагандистов в  тех местностях, где  от них будет меньше  вреда
(пользуясь   привычными  нам   терминами,   предлагалось   создать   систему
спецпоселений). В  тридцати  семи губерниях  России  было  арестовано  свыше
полутора тысяч социалистов-народников, а следствие по их делу растянулось на
три года. Все это время многие арестованные содержались в одиночных камерах,
и в  результате  43  человека умерли в тюрьме, 12 совершили  самоубийства, 3
покушались на него, 38 сошли с ума.  Не  прибавил лавров российской Фемиде и
политический   процесс  над   193   обвиняемыми  в  противоправительственной
пропаганде,  начатый  в  октябре  1877  года.  Несмотря  на  все   ухищрения
прокуратуры и  специально подобранных  властями судей,  90  подсудимых после
трех-четырехлетнего одиночного заключения были оправданы за неимением против
них достаточных  улик,  да и  против многих  других  подсудимых обвинения не
выдерживали серьезной критики. Начиная  с  этого момента, симпатии  общества
бесповоротно склонились на сторону невинно пострадавших социалистов. На Руси
издавна  любили  и продолжают любить  убогих - обиженных властью,  тем более
обиженных безвинно.
     Не  прошли эти  события  бесследно  и для  революционного лагеря. Через
несколько лет, вспоминая о пути, пройденном в  1870-х годах  народни