только онъ одинъ въ это не  вeрилъ. Ему повсюду
чудится злоба и ненависть.
     Исключенiе онъ  дeлалъ только для своего сына.  Это объясняется, можетъ
быть, тeмъ, что  тотъ выросъ у  него  на  глазахъ,  что онъ былъ свидeтелемъ
развитiя въ ребенкe всeхъ  его качествъ  съ самаго ихъ  зарожденiя  и потому
никакъ не могъ питать къ нему недовeрiя, -- или же попросту нашей  еврейской
кровью:  склонностью  изливать  все  свое  чувство  любви  исключительно  на
потомство.  Это, вeроятно, инстинктивная боязнь  нашего  племени,  -- боязнь
умереть, не выполнивъ  миссiи, о которой мы позабыли, но 198 которая  смутно
продолжаетъ въ насъ жить. Кто знаетъ?!
     Въ  томъ,  какъ   онъ  воспиталъ  своего  сына,  проявилось  не  только
благоразумiе, но, пожалуй, и мудрость, которая прямо-таки поражаетъ у такого
необразованнаго человeка, какъ Вассертрумъ. Съ тонкимъ пониманiемъ психолога
онъ   отстранялъ   отъ  ребенка   всякое   переживанiе,  которое   могло  бы
способствовать развитiю у него совeсти:  онъ хотeлъ  избавить его отъ  всeхъ
будущихъ душевныхъ страданiй.
     Въ  учителя онъ  взялъ  ему  извeстнаго ученаго,  который придерживался
взгляда,  что  животныя  безчувственны  и  что  боль  не   что  иное,   какъ
механическiй рефлексъ.
     Выжать изъ каждаго  столько радости и  наслажденiя,  сколько онъ вообще
способенъ дать, и потомъ отбросить  его, какъ  пустую, ненужную скорлупу, --
такова приблизительно сущность его дальновидной педагогической системы.
     Что при этомъ главную роль,  въ качествe лозунга и пути къ "могуществу"
играли деньги,  -- вы  легко можете  себe,  конечно,  представить, господинъ
Пернатъ. И такъ  же,  какъ онъ самъ  тщательно скрываетъ  свое богатство для
того, чтобы окутывать мракомъ предeлы своего влiянiя и силы, такъ и для сына
придумалъ онъ  такой же способъ,  -- съ тeмъ, однако,  что избавилъ его  отъ
страданiй  внeшне  убогой,  нищенской  жизни:  онъ  пропиталъ  его  насквозь
дьявольской  ложью  о  "красотe",  внушилъ  ему внeшнiе  и внутреннiе прiемы
эстетики и  научилъ его:  наружно изображать прекрасную, стройную  лилiю,  а
внутри, въ душe, быть кровожаднымъ хищникомъ. 199
     Конечно,  вся  эта  теорiя  "красоты" едва  ли  была  его  собственнымъ
изобрeтенiемъ, --  онъ, навeрное, внесъ  только свои  "поправки"  въ  добрый
совeтъ, который подалъ ему кто-нибудь, болeе просвeщенный.
     Никогда онъ не ропталъ на то, что впослeдствiи сынъ отъ него отрекался,
гдe и когда  только  могъ. Наоборотъ, онъ считалъ  это его  долгомъ: въ  его
любви не было эгоизма,  -- --  мой отецъ  какъ-то  сказалъ:  такая любовь не
умираетъ вмeстe со смертью".
     Мирiамъ  замолчала. Я  видeлъ, что она  продолжаетъ  начатую  мысль про
себя, и услыхалъ это по ея измeнившемуся тону, когда она вдругъ сказала:
     "Странные плоды растутъ на древe еврейства".
     "Скажите, Мирiамъ",  спросилъ я ее, "вы никогда  не  слыхали,  будто  у
Вассертрума стоитъ  въ  лавкe восковая  фигура?  Я ужъ не помню, кто мнe объ
этомъ разсказывалъ, -- можетъ быть, мнe только приснилось -- --"
     "Нeтъ,  нeтъ, это правда, господинъ Пернатъ. Въ  углу, гдe онъ спитъ на
соломенномъ тюфякe,  посреди  всякаго  хлама  дeйствительно стоитъ  восковая
фигура въ человeческiй ростъ. Онъ давно прiобрeлъ ее  въ какомъ-то балаганe,
-- говорятъ, потому только, что она похожа  на одну дeвушку -- христiанку --
которая была будто бы когда-то его любовницей".
     "Мать Харузека!" мелькнуло у меня въ головe.
     "Вы не знаете, кто она, Мирiамъ?"
     Мирiамъ покачала головой. "Если васъ это интересуетъ -- я могу узнать".
     "Ахъ,  нeтъ, Мирiамъ,  не  надо. Мнe совершенно  безразлично".  (По  ея
блестящимъ  глазамъ я 200 замeтилъ, что  она говорила  съ  увлеченiемъ. Надо
постараться,  чтобы она опять не  вернулась  къ старому, рeшилъ я про себя.)
"Но вотъ меня очень интересуетъ  вопросъ, который  вы мелькомъ затронули. Вы
говорили  о  "весеннемъ  вeтрe".  Вашъ  отецъ,  навeрное,  вамъ  не  станетъ
предписывать, за кого вы должны выйти замужъ".
     Она весело разсмeялась:
     "Мой отецъ? Ну, еще бы!"
     "Для меня это огромное счастье".
     "Почему?" наивно спросила она.
     "Да потому, что, значитъ, у меня есть все-таки шансы".
     Это была шутка,  -- она  такъ  и поняла  мои слова, но  все-таки быстро
вскочила и подошла къ  окну, чтобы  не показать мнe, какъ она покраснeла.  Я
началъ опять, чтобъ вывести ее изъ смущенiя:
     "Какъ старый другъ, я  попрошу  васъ объ одномъ: вы должны мнe сказать,
когда  вы рeшите  выйти  замужъ. --  Или,  можетъ быть,  вы  думаете  вообще
остаться старой дeвой?"
     "Нeтъ, нeтъ!"  --  она  такъ  энергично запротестовала, что  я невольно
долженъ былъ улыбнуться -- "когда-нибудь я все-таки выйду замужъ!"
     "Ну, конечно. Еще бы! "
     Она разсердилась, какъ подростокъ.
     "Неужели вы хоть минутку не можете быть серьезнымъ, господинъ Пернатъ?"
-- Я послушно принялъ серьезный видъ, и она опять сeла. "Такъ вотъ: если я и
сказала, что когда-нибудь все-таки выйду замужъ, то это значитъ, что хотя до
сихъ поръ я и не  ломала себe надъ этимъ головы, тeмъ не менeе, навeрное, не
понимала  бы  смысла  201  жизни,  если  бы  вдругъ  рeшила,  что, родившись
женщиной, должна остаться бездeтной."
     Въ первый разъ замeтилъ я въ ея лицe черты женственности.
     Она продолжала тихо: "Въ своихъ  грезахъ я часто представляю  себe, что
конечная  цeль есть слiянiе двухъ существъ въ одно цeлое, въ то, что можетъ,
какъ  символъ,  являть  собою "гермафродитъ".  --  Вы  никогда не  читали  о
древнеегипетскомъ культe Озириса?"
     Я напряженно слушалъ: "Гермафродитъ -- -- "
     "Ну,  да:  магическое  соединенiе   мужского  и  женскаго  начала  рода
человeческаго въ  полубогe.  Это  конечная  цeль.  -- Нeтъ,  скорeе  даже не
конечная цeль, а начало новаго пути, -- вeчнаго, -- пути безъ конца".
     "И вы  надeетесь",  спросилъ я взволнованно,  "найти  именно того, кого
ищете?  Развe не  можетъ быть, что онъ  живетъ  гдe-нибудь въ  другой  части
свeта, что его вообще нeтъ на землe?"
     "Этого я знать не могу", отвeтила  она  просто, "я  могу только  ждать.
Если онъ отдeленъ отъ меня временемъ и пространствомъ,  -- я лично въ это не
вeрю, иначе зачeмъ бы я родилась тутъ въ гетто, -- или же насъ раздeляетъ съ
нимъ пропасть  взаимнаго невeдeнiя  -- -- и я такъ и не встрeчу  его, -- ну,
тогда, значитъ, моя жизнь не имeла ни малeйшаго  смысла и была  лишь нелeпой
игрой глупаго  демона.  -- Но,  пожалуйста,  не  будемъ больше  говорить объ
этомъ", попросила она, "а то достаточно только высказать эту мысль, какъ она
получаетъ уже некрасивый земной оттeнокъ, -- а мнe бы не хотeлось -- --"
     Она вдругъ замолчала. 202
     "Чего бы вамъ не хотeлось, Мирiамъ?"
     Она подняла руку. Быстро встала и приговорила:
     "Къ вамъ гости, господинъ Пернатъ!"
     На лeстницe послышался шелестъ платья.
     Рeзкiй стукъ въ дверь. И:
     Ангелина!
     Мирiамъ хотeла было уйти. Но я ее удержалъ:
     "Позвольте представить: дочь моего друга -- графиня -- --"
     "Къ  вамъ  нельзя  даже  подъeхать.  Всюду  мостовая  разрыта. Мейстеръ
Пернатъ,  когда же вы переeдете, наконецъ, въ болeе  приличную мeстность? На
улицe таетъ снeгъ, небо радуется, -- прямо грудь разрывается, -- а вы сидите
въ  своей берлогe,  какъ  старый сычъ...  Впрочемъ, знаете,  вчера я  была у
своего ювелира,  -- онъ мнe сказалъ, что вы великiй художникъ, самый  лучшiй
рeзчикъ камей,  какiе  сейчасъ существуютъ, а, можетъ быть, и величайшiй изъ
всeхъ, какiе вообще когда-либо были?!"  -- Ангелина болтала, какъ ручеекъ. Я
былъ очарованъ.  Видeлъ  передъ собой только  ея голубые сiяющiе  глаза,  ея
маленькiя ножки въ крохотныхъ лаковыхъ  туфелькахъ,  --  ея изящное  личико,
закутанное мeхомъ, розовый кончикъ уха.
     Она не унималась.
     "Мой экипажъ на углу. Я такъ  боялась не  застать васъ дома. Вы, должно
быть, еще не обeдали? Мы  поeдемъ сперва, -- да, куда жъ мы  поeдемъ сперва?
Мы поeдемъ --  --  подождите-ка: хотите  въ Баумгартенъ --  --  или, знаете,
лучше всего за городъ, -- тамъ пахнетъ весной, распускаются почки. Идемте же
скорeе, идемте, 203 -- берите же шляпу. А потомъ вы у меня пообeдаете  -- мы
поболтаемъ  до вечера, -- Да берите же шляпу! Чего же вы ждете? -- У меня въ
экипажe теплый, мягкiй плэдъ, -- мы закутаемся въ  него до ушей и такъ тeсно
прижмемся, что будетъ тепло".
     Что мнe было  сказать ей? Что я  только что пригласилъ покататься  вотъ
эту дочь моего друга? -- -- --
     Я не успeлъ еще  вымолвить  слова, какъ  Мирiамъ поспeшно простилась съ
Ангелиной.
     Я проводилъ ее до двери, хотя она и протестовала.
     "Послушайте,  Мирiамъ  -- здeсь, на лeстницe  я не могу  сказать  вамъ,
конечно  -- -- но я такъ глубоко преданъ вамъ -- мнe въ тысячу разъ было  бы
прiятнeе съ вами-- --"
     "Неудобно заставлять  ждать даму, -- господинъ Пернатъ", отвeтила  она,
"прощайте, желаю прiятно провести время!"
     Она сказала это сердечно, искренне, непритворно, но я все  же замeтилъ,
что блескъ въ ея глазахъ сразу потухъ.
     Она быстро сбeжала по лeстницe, -- у меня болeзненно сжалось сердце.
     Мнe казалось, будто я потерялъ цeлый мiръ.
     -- -- -- -- -- --
     Какъ пьяный,  сидeлъ я около Ангелины. Мы быстро  мчались  по  улицамъ,
полнымъ народа.
     Могучiй прибой  жизни настолько  оглушилъ меня, что  я различалъ только
отдeльныя яркiя пятна въ мелькавшей  мимо картинe: сверкающiе камни въ ушахъ
и  на цeпочкахъ отъ муфтъ,  лоснящiеся цилиндры, бeлыя  перчатки  дамъ,  204
пуделя  съ  розовымъ  бантикомъ,  съ  лаемъ  вцeпившагося  въ  наши  колеса,
покрытыхъ бeлой пeной лошадей, несшихся намъ навстрeчу въ серебряной упряжи,
витрину магазина съ ослeпительными драгоцeнностями и бeлоснeжными жемчужными
нитями, блескъ шелка на стройныхъ дeвичьихъ бедрахъ.
     Рeзкiй вeтеръ, дувшiй намъ прямо въ лицо, дeлалъ еще болeе ощутительной
опьяняющую теплоту тeла Ангелины.
     Полицейскiе на  перекресткахъ  почтительно  уступали дорогу,  когда  мы
проносились мимо нихъ.
     Потомъ мы поeхали шагомъ по набережной, запруженной вереницею экипажей,
--  мимо  разрушеннаго  каменнаго  моста, черезъ  густую  толпу  любопытныхъ
зeвакъ.
     Я  не  смотрeлъ по  сторонамъ:  -- малeйшiй  звукъ  изъ устъ  Ангелины,
движенiе  рeсницъ, бeглая игра  ея губъ, -- глядeть на все это было для меня
безмeрно важнeе, чeмъ наблюдать, какъ остатки быковъ тамъ внизу подставляютъ
свои плечи напору ледяныхъ глыбъ. -- -- --
     Дорожки парка.  Утрамбованная, упругая почва. Потомъ  шуршанiе листьевъ
подъ  копытами  лошадей,  влажный  воздухъ,  оголенные  исполины-деревья  съ
множествомъ  вороньихъ   гнeздъ,  мертвыя  лужайки   съ  бeлыми   островками
исчезающаго снeга, -- все проносилось мимо меня, какъ во снe.
     Лишь  какъ-то  вскользь, почти равнодушно Ангелина вспомнила о  докторe
Савiоли.
     "Сейчасъ,  когда  всякая  опасность  уже  миновала",  замeтила  она  съ
очаровательной, дeтской  205 наивностью, "когда я знаю вдобавокъ, что и  ему
значительно лучше, мнe представляется вся эта исторiя невыносимо скучной. --
Мнe хочется  опять хоть немного порадоваться, закрыть глаза  и  окунуться въ
блестящiй водоворотъ жизни.  Мнe кажется, таковы ужъ всe женщины. Онe только
въ этомъ  не хотятъ признаваться.  Или  же  настолько  глупы,  что  сами  не
замeчаютъ. А какъ  по-вашему?"  Но она даже  не слышала, что  я ей отвeтилъ.
"Впрочемъ,  меня женщины нисколько не интересуютъ. Не подумайте, что  я хочу
вамъ польстить:  но  -- право,  простая  близость симпатичнаго  мужчины  мнe
несравненно прiятнeе, чeмъ самый интересный  разговоръ съ умной женщиной. Въ
концe концовъ вeдь  всe эти разговоры --  одинъ  только  вздоръ. Въ  лучшемъ
случаe -- о  нарядахъ. Но  мода вовсе не такъ  уже часто мeняется --  --  Не
правда ли, я  легкомысленна?"  спросила  она  вдругъ такъ кокетливо, что  я,
увлеченный ея обаянiемъ, еле  удержался, чтобы не  схватить  ея головку и не
поцeловать ее въ шею, -- "ну, скажите же, что я легкомысленна!"
     Она еще ближе придвинулась и еще тeснeе прижалась ко мнe.
     Мы миновали аллею  и eхали  теперь мимо парка съ закутанными въ  солому
деревьями,  --  они  напоминали   мнe  туловища  чудовищъ   съ  отрубленными
конечностями и головами.
     На скамейкахъ, грeясь  на солнцe сидeли люди,  смотрeли  намъ  вслeдъ и
шептались.
     Мы молчали и отдались своимъ мыслямъ. -- Ангелина совершенно другая, --
она  нисколько   не  похожа  на  ту,  которую  рисовало  до  сихъ  поръ  мое
воображенiе.  Какъ  будто  сегодня  только  206  впервые  она  дeйствительно
предстала передо мной.
     Развe это та самая женщина, которую я старался тогда утeшить въ соборe?
     Я не могъ отвести взгляда отъ ея полураскрытаго рта.
     Она  все  еще не говорила  ни слова. Казалось, передъ  ней  проносились
какiя-то картины. Экипажъ выeхалъ на влажную лужайку. Запахло пробуждающейся
землей.  "Знаете  --  -- графиня -- --?"  "Называйте  меня  Ангелиной," тихо
прервала она меня.
     "Знаете,  Ангелина  --  --  сегодня  всю  ночь  вы  мнe снились?" глухо
вырвалось у меня.
     Она сдeлала легкое движенiе,  какъ будто захотeла высвободить свою руку
изъ моей руки, и посмотрeла на меня  удивленно. "Какъ странно! А мнe снились
вы! -- И какъ разъ сейчасъ я думала объ этомъ!"
     Разговоръ снова  замолкъ. И мы оба почувствовали, что снилось намъ одно
и то же.
     Я ощущалъ это по бiенiю ея  пульса. Рука ея едва замeтно дрожала у меня
на груди. Она какъ-то судорожно отвела отъ меня взглядъ -- -- --
     Я медленно  поднесъ къ губамъ ея руку, снялъ ароматную бeлую  перчатку,
-- услышалъ, какъ дыханiе  ея  стало  прерывистымъ --  --  и,  обезумeвъ отъ
любви, впился губами въ ея ладонь.
     -- -- -- -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     -- -- -- Нeсколько часовъ спустя, шатаясь, какъ пьяный,  я спускался въ
вечернемъ туманe внизъ, по направленiю  къ городу. Я шелъ, не зная куда, 207
и долгое время безсознательно кружился на одномъ мeстe.
     Потомъ очутился у рeки, перегнулся черезъ желeзныя перила и смотрeлъ на
бушующiя волны.
     Я все еще  чувствовалъ у себя на шеe руки Ангелины, видeлъ передъ собою
каменный бассейнъ фонтана, съ плавающими въ немъ, гнiющими желтыми листьями,
у котораго мы  уже съ ней прощались  когда-то давно, -- и  снова,  какъ вотъ
только сейчасъ,  она шла рядомъ  со  мной,  по  мерзлому, сумеречному  парку
своего замка, молча склонивъ мнe на плечо свою голову.
     Я сeлъ на скамью и низко надвинулъ шляпу, -- я грезилъ.
     Волны  били о набережную,  и шумъ ихъ поглощалъ послeднiе неясные звуки
засыпавшаго города.
     Когда время отъ времени я  плотнeе закутывался въ плащъ и открывалъ при
этомъ глаза, рeка  все больше и  больше скрывалась въ тeни,  пока, наконецъ,
побeжденная мрачной,  тяжелой ночью, не  превратилась въ черную  пелену,  --
только   пeна   плотины  бeлой,   сiяющей  полосой   тянулась  поперекъ   къ
противоположному берегу.
     Меня страшила мысль о возвращенiи въ мое печальное жилище.
     Блескъ короткихъ вечернихъ часовъ навeки отдалилъ меня отъ него.
     Нeсколько недeль, а, быть можетъ, и дней, -- счастье промелькнетъ -- --
и не останется ничего, кромe грустнаго, прекраснаго воспоминанiя.
     И тогда?
     Тогда я буду чужимъ и тутъ и тамъ, и на  томъ  и на этомъ берегу  рeки.
208
     Я поднялся. Передъ тeмъ какъ вернуться въ мрачное гетто, мнe захотeлось
еще разъ взглянуть черезъ рeшетку парка на замокъ,  за окнами котораго спала
она -- -- Я направился по тому пути, откуда пришелъ, -- пробирался ощупью въ
густомъ  туманe мимо  безконечнаго  ряда домовъ, по  соннымъ  площадямъ,  --
передо мной вдругъ грозно  вставали черные  памятники,  одинокiя  караульныя
будки  и  вычурныя  украшенiя  старинныхъ  фасадовъ.  Тусклый  свeтъ  фонаря
выросталъ  въ  туманe  въ  огромный  фантастическiй  кругъ   изъ  поблекшихъ
радужныхъ  красокъ,  сжимался  потомъ  въ желтоватый  пронизывающiй  глазъ и
таялъ, наконецъ, позади.
     Мои ноги  касались  широкихъ каменныхъ  ступеней, посыпанныхъ гравiемъ.
Куда я иду? По какому-то ущелью, круто поднимающемуся кверху?
     Справа и  слeва  высокая  каменная  ограда.  Черезъ  нее перевeшиваются
оголенные сучья деревьевъ. Они точно съ неба: стволовъ не видно, они  скрыты
густымъ туманомъ.
     Моя шляпа задeваетъ  за что-то: сухiя тонкiя вeтки ломаются, падаютъ и,
коснувшись плаща, исчезаютъ въ сeрой мглe, скрывающей отъ меня мои ноги.
     Но вотъ яркая точка:  одинокiй  огонекъ  гдe-то -- далеко -- далеко  --
загадочный -- -- точно между землею и небомъ.
     Должно быть,  я заблудился.  По всей вeроятности,  это старый  замковый
подъемъ, возлe садовъ Фюрстенберга. -- -- --
     Потомъ какая-то вязкая тропинка. -- И, наконецъ, опять мостовая. 209
     Передо  мной исполинская тeнь, -- голова въ черномъ, каменномъ колпакe:
"Далиборка",  башня  голода, гдe  погибали  когда-то  люди, между тeмъ  какъ
короли внизу, въ "Оленьемъ рву", гонялись за дичью.
     Узкiй, извилистый переулокъ съ бойницами,  такой  узкiй, что еле пройти
одному --  --  и передо  мной вдругъ рядъ домиковъ, ростомъ не многимъ  выше
меня.
     Вытянувъ руки, я доставалъ до  ихъ крышъ. Я очутился на "улицe золотыхъ
дeлъ  мастеровъ", -- въ  среднiе  вeка алхимики  плавили  здeсь  философскiй
камень и отравляли лунные лучи.
     Отсюда одинъ только выходъ: пойти обратно, тeмъ же путемъ.
     Но я не нашелъ отверстiя въ стeнe и натолкнулся на деревянную калитку.
     Ничего  не  подeлаешь,  -- придется  кого-нибудь  разбудить,  попросить
показать  дорогу, -- подумалъ  я.  Какъ странно, --  этотъ домъ преграждаетъ
здeсь улицу, -- онъ выше другихъ и  въ немъ, какъ  видно, живутъ. Я  не могъ
вспомнить, видeлъ ли я его уже когда-нибудь.
     Онъ,  навeрное, бeлый, -- поэтому-то онъ такъ ярко и вырисовывается  въ
туманe.
     Я прохожу  черезъ калитку  по узкой садовой тропинкe, прижимаюсь лицомъ
къ окну,  -- все темно. Стучу въ окно. -- Въ дверяхъ показывается съ горящей
свeчой дряхлый старикъ, старческой  невeрной походкой доходитъ  до  середины
комнаты,  останавливается,  медленно  поворачиваетъ  голову  къ  запыленнымъ
алхимическимъ ретортамъ  и  колбамъ  вдоль  стeнъ, смотритъ 210 задумчиво на
огромную паутину въ углахъ и устремляетъ затeмъ пристальный взглядъ на меня.
     Тeнь отъ скулъ падаетъ на впадины  его глазъ, -- и кажется, будто онe у
него пустыя, какъ у мумiи.
     Онъ, очевидно, не замeчаетъ меня.
     Я снова стучу.
     Онъ не слышитъ. И, какъ лунатикъ, снова беззвучно выходитъ изъ комнаты.
     Напрасно я жду.
     Стучу въ дверь: нeтъ отвeта. -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Мнe  не  оставалось  ничего,  какъ  снова  искать  выхода  изъ  тупика.
Наконецъ, мнe удалось все-таки выбраться.
     Не лучше  ли  мнe пойти къ  людямъ? -- Къ  своимъ  друзьямъ:  къ Цваку,
Прокопу, Фрисландеру, -- они, навeрное, сейчасъ въ "Старомъ бездeльникe", --
я долженъ хоть на  нeсколько часовъ заглушить свою  безумную жажду поцeлуевъ
Ангелины. Я ускорилъ шаги.
     -- -- -- -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Точно трилистникъ изъ мертвецовъ, сидeли  они  втроемъ вокругъ стараго,
прогнившаго  стола съ тонкими глиняными  трубками  въ  зубахъ.  Комната была
полна дыма.
     Ихъ  лица  было  очень  трудно различить, настолько  темно-бурыя  стeны
поглощали  весь,  и безъ того уже  скудный, свeтъ  отъ  старомодной  висячей
лампы.
     А въ углу высохшая, какъ палка, молчаливая, старая кельнерша съ вeчнымъ
чулкомъ  и спицами  въ рукахъ,  съ безцвeтнымъ взглядомъ и  желтымъ  утинымъ
носомъ. 211
     Закрытыя двери были завeшаны поблекшими красными драпировками, такъ что
голоса  посeтителей  изъ  сосeдней  комнаты  доносились  сюда,  точно  тихое
жужжанiе пчелинаго роя.
     Фрисландеръ,  въ конусообразной шляпe съ широкими полями, съ  нависшими
усами, землистымъ цвeтомъ лица и шрамомъ подъ глазомъ, напоминалъ утонувшаго
голландца давно прошедшихъ вeковъ.
     Iозу