ли  ихъ съ несчастнаго
Цотмана, когда онъ былъ еще живъ?"
     Я вновь совсeмъ успокоился и твердо отвeтилъ:
     "Эти  часы  подарилъ  мнe  сегодня  утромъ  торговецъ  старьемъ  Ааронъ
Вассертрумъ".
     Раздался  смeхъ,   напоминавшiй  лошадиное  ржанiе.  Я  увидeлъ,   какъ
искривленная ступня вмeстe съ  войлочной туфлей заплясала  отъ  удовольствiя
подъ конторкой. 241

--------
МУКА.

     Со  скованными руками, въ сопровожденiи жандарма съ винтовкой на плечe,
пришлось мнe пройти по ярко освeщеннымъ улицамъ.
     По  обeимъ  сторонамъ  отъ  меня  съ  гиканьемъ  бeжали толпы  уличныхъ
мальчишекъ,  -- женщины раскрывали  окна,  грозили шумовками и  пускали  мнe
вслeдъ ругательства.
     Уже издали  увидeлъ я, наконецъ, величественное зданiе суда съ надписью
на фронтонe:
     "Карающее правосудiе -- оплот праведныхъ."
     Распахнулись широкiя ворота, и я вошелъ въ сeни, гдe пахло кухней.
     При моемъ появленiи человeкъ съ  длинной бородой, съ шашкой на боку, въ
мундирe  и  форменной   фуражкe,   --  босой,  въ   длинныхъ  подштанникахъ,
завязанныхъ  тесемкой у самыхъ  щиколокъ, --  всталъ,  отставилъ въ  сторону
кофейную мельницу,  которую  до этого  держалъ  на  колeняхъ,  и  велeлъ мнe
раздeться.
     Обыскалъ мои  карманы, вынулъ  все, что въ нихъ было и спросилъ -- нeтъ
ли на мнe клоповъ.
     Послe моего  отрицательнаго отвeта, онъ снялъ съ меня кольца и сказалъ,
что я могу снова одeться.
     Меня повели вверхъ по лeстницe и потомъ по корридорамъ, гдe въ оконныхъ
нишахъ стояли большiе сeрые ящики съ крышками. 242
     Вдоль противоположной стeны длиннымъ рядомъ тянулись желeзныя двери  съ
засовами и маленькими рeшетчатыми окошками съ газовыми рожками надъ каждымъ.
     Тюремный надзиратель,  исполинскаго роста,  солдатъ по  виду  -- первое
симпатичное лицо  за  нeсколько часовъ -- открылъ одну изъ  дверей, толкнулъ
меня въ темную дыру на подобiе шкафа, съ тяжелымъ отвратительнымъ запахомъ и
заперъ.
     Я остался въ полной темнотe и старался ощупью орiентироваться.
     Колeно мое ударилось о жестяной чанъ.
     Наконецъ,  мнe  удалось  нащупать ручку двери, -- было настолько тeсно,
что я едва могъ повернуться, -- я очутился въ камерe.
     Вдоль каждой стeны -- пара наръ съ соломенными тюфяками.
     Проходъ между ними шириною не болeе шага.
     Высоко  на  передней  стeнe  окно  съ желeзной  рeшеткой.  Черезъ  него
пробивался тусклый свeтъ вечерняго неба.
     Въ камерe  стояла  нестерпимая  жара. Воздухъ  былъ пропитанъ  запахомъ
стараго платья.
     Когда глаза мои освоились съ темнотой, я увидeлъ, что  на  трехъ нарахъ
--  четвертыя  были пустыя -- сидятъ  люди въ сeрой арестантской  одеждe, --
закрывъ лица руками и опершись локтями въ колeни.
     Никто не произносилъ ни слова.
     Я сeлъ на пустыя нары и началъ ждать.
     Ждалъ часъ.
     Два -- три часа!
     Заслыша въ корридорe шаги, я всякiй разъ вскакивалъ, 243
     Вотъ, вотъ идутъ за мной и поведутъ къ судебному слeдователю.
     Но всякiй разъ я разочаровывался, всякiй разъ шаги замирали вдали.
     Я сорвалъ съ себя воротникъ, мнe казалось, я задыхаюсь.
     Я  слышалъ, какъ  одинъ  арестантъ  за  другимъ, кряхтя,  разлеглись по
койкамъ.
     "Нельзя ли открыть окно наверху?" громко спросилъ я въ отчаянiи. И самъ
испугался своего голоса.
     "Ничего не выйдетъ", проворчалъ одинъ изъ арестантовъ на койкe.
     Я  все-таки  сталъ шарить по стeнe: нащупалъ полку --  -- двe кружки съ
водой -- -- корки сухого хлeба.
     Наконецъ,  съ трудомъ, ухватился за желeзные  прутья рeшетки и прижался
лицомъ къ щели окна, чтобъ вдохнуть хоть немного свeжаго воздуха.
     Такъ я  стоялъ до тeхъ поръ, пока  у  меня не  задрожали колeни. Передъ
моими глазами разстилался однообразный, черно-сeрый ночной туманъ.
     Холодные прутья рeшетки вспотeли. Скоро, навeрное, полночь.
     Позади  меня  слышался  храпъ.   Не  спалъ,  повидимому,  только  одинъ
арестантъ:  онъ  все  время ворочался на своемъ  сeнникe  и по временамъ еле
слышно стоналъ.
     Когда же настанетъ, наконецъ, утро? Ахъ вотъ, опять бьютъ часы.
     Дрожащими губами я началъ считать: 244
     Одинъ, два,  три!  --  Слава  Богу,  еще  нeсколько  часовъ  и  начнетъ
разсвeтать. Но часы били дальше:
     Четыре? пять? --  Холодный потъ выступилъ у меня  на лбу. -- Шесть!! --
Семь -- -- -- было одиннадцать часовъ.
     Прошелъ всего одинъ часъ, съ тeхъ поръ какъ я въ послeднiй разъ слышалъ
бой.
     Мало-помалу мысли мои прояснились:
     Вассертрумъ всучилъ мнe часы пропавшаго Цотмана,  чтобы навлечь на меня
подозрeнiе въ убiйствe. -- Значитъ, убiйца онъ самъ,  -- какъ же иначе могли
бы  попасть къ  нему въ руки  часы? Если бы онъ  нашелъ гдe-нибудь  трупъ  и
только  потомъ  его  обобралъ,  онъ,  навeрное,   соблазнился   бы   тысячью
гульденовъ, которые оффицiально  были назначены за нахожденiе пропавшаго. --
Но трупъ вeдь не найденъ: афиши все еще расклеены по  угламъ, я это замeтилъ
по дорогe въ тюрьму.
     Что доносъ на меня сдeлалъ старьевщикъ, это очевидно.
     Ясно и то, что онъ  заодно съ полицейскимъ  совeтникомъ, --  по крайней
мeрe  въ томъ, что касается Ангелины.  Иначе,  къ чему тогда весь допросъ по
поводу Савiоли?
     Съ другой стороны, изъ этого явствуетъ, что  у Вассертрума все еще нeтъ
въ рукахъ писемъ Ангелины.
     Я задумался -- -- --
     И вдругъ мнe стало все  ясно съ такой поразительной отчетливостью, какъ
будто я самъ тамъ присутствовалъ. 245
     Да,  иначе и быть  не могло:  во время обыска въ моей комнатe вмeстe со
своими  прiятелями-полицейскими,   Вассертрумъ  тайкомъ  завладeлъ  желeзной
шкатулкой,  въ которой разсчитывалъ  найти нужныя ему  доказательства, -- не
сумeлъ ее сразу открыть, потому что ключъ былъ у меня  и -- -- быть  можетъ,
какъ разъ сейчасъ, въ эту минуту взламываетъ ее у себя въ лавкe.
     Съ  отчаянiемъ бeшенства сотрясалъ я  прутья  рeшетки  --  -- и  видeлъ
передъ собой Вассертрума, какъ онъ роется въ письмахъ Ангелины --
     Если бы я только могъ извeстить Харузека, чтобы онъ  по крайней мeрe во
время предупредилъ Савiоли!
     Одно  мгновенiе я  ухватился  за  мысль,  что вeсть о  моемъ  арестe съ
быстротой  молнiи  облетeла  уже  еврейскiй  кварталъ,  и  всe  мои  надежды
устремились  на  Харузека,  какъ  на  ангела-спасителя. Съ  его сатанинскимъ
коварствомъ старьевщикъ бороться  не въ силахъ. "Я схвачу его за горло  какъ
разъ въ ту  минуту,  когда онъ  рeшится кинуться на  д-ра Савiоли",  сказалъ
какъ-то Харузекъ.
     Но  черезъ  мгновенiе я  утратилъ уже эту увeренность, и  меня охватилъ
безумный страхъ: а что, если Харузекъ опоздаетъ?
     Тогда Ангелина погибла. -- -- -- Я до крови кусалъ себe губы и рвалъ на
себe  волосы, раскаиваясь,  что тогда  же не  сжегъ  эти письма; -- --  -- я
поклялся убить Вассертрума, какъ только выйду опять на свободу.
     Покончу ли я жизнь самоубiйствомъ или меня повeсятъ -- не все ли равно!
246
     Я  ни  минуты  не  сомнeвался,  что  слeдователь повeритъ мнe,  если  я
разскажу ему всю исторiю съ часами и сообщу объ угрозахъ Вассертрума.
     Я завтра  же непремeнно буду свободенъ. И слeдователь велитъ арестовать
Вассертрума по подозрeнiю въ убiйствe.
     Я считалъ часы и молилъ Бога, чтобы они проходили скорeе. И смотрeлъ въ
окно въ черную мглу.
     Начало, наконецъ,  свeтать: сперва неяснымъ темнымъ пятномъ, потомъ все
болeе отчетливо  обрисовался въ  туманe громадный  мeдный  кругъ: циферблатъ
часовъ на старинной башнe. Но на нихъ не было стрeлокъ -- -- новая пытка.
     Наконецъ, пробило пять.
     Я услышалъ, что арестанты проснулись и позeвывая заговорили между собою
по-чешски.
     Одинъ голосъ мнe показался знакомымъ; я обернулся,  слeзъ съ полки -- и
увидeлъ рябого Лойзу: онъ сидeлъ на нарахъ, напротивъ, и удивленно уставился
на меня.
     У обоихъ другихъ были  наглыя  лица. Они оглядывали меня съ величайшимъ
презрeнiемъ.
     "За укрывательство краденаго? А?"  спросилъ вполголоса одинъ другого  и
подтолкнулъ его локтемъ.
     Другой  что-то пренебрежительно буркнулъ, порылся  въ  тюфякe,  досталъ
оттуда листъ черной бумаги и разостлалъ на полу.
     Потомъ налилъ  на  него  изъ  кружки немного  воды,  сталъ  на  колeни,
посмотрeлся, какъ въ зеркало, и пальцами пригладилъ волосы.
     Съ величайшей  аккуратностью  вытеревъ  вслeдъ  за  этимъ  бумагу,  онъ
спряталъ ее снова подъ койку. 247
     "Панъ Пернатъ, панъ  Пернатъ", не  переставая, бормоталъ Лойза,  широко
раскрывъ глаза, какъ будто увидалъ передъ собой привидeнiе.
     "Сударики  знакомы  между  собой,  я  замeчаю,"  сказалъ  нечесанный на
характерномъ  дiалектe  чешскаго вeнца и  иронически отвeсилъ  мнe  поклонъ:
"Разрeшите представиться: моя фамилiя Фоссатка. Черный Фоссатка. -- -- -- За
поджогъ",  добавилъ онъ съ гордостью, октавою ниже. Франтъ сплюнулъ на полъ,
презрительно  взглянулъ на  меня, указалъ  пальцемъ  на грудь  и лаконически
заявилъ:
     "За кражу со взломомъ".
     Я молчалъ.
     "Ну, а вы, графъ, по подозрeнiю въ чемъ?" спросилъ вeнецъ послe  минуты
молчанiя.
     Я было задумался, но потомъ отвeтилъ спокойно:
     "Въ убiйствe съ цeлью ограбленiя".
     Оба были до крайности удивлены, -- насмeшливое выраженiе лица смeнилось
выраженiемъ безграничнаго почтенiя, и оба въ одинъ голосъ воскликнули:
     "Вотъ это я понимаю".
     Увидeвъ, что я не обращаю на нихъ  никакого  вниманiя, они  усeлись  въ
уголъ и начали о чемъ-то шептаться.
     Неожиданно,  причесанный  подошелъ  ко мнe,  пощупалъ  мои  мускулы,  и
покачивая головой, вернулся къ товарищу.
     "Вы  здeсь по  подозрeнiю въ убiйствe  Цотмана?"  незамeтно  спросилъ я
Лойзу.
     Онъ кивнулъ головой. "Да, и давно уже".
     Снова прошло нeсколько секундъ. 248
     Я закрылъ глаза и притворился спящимъ.
     "Господинъ Пернатъ. Господинъ Пернатъ!" услыхалъ я вдругъ совсeмъ тихiй
голосъ Лойзы.
     "Что?" -- -- Я сдeлалъ видъ, что проснулся.
     "Простите, господинъ  Пернатъ,  простите --  не  знаете ли  вы, что  съ
Розиной? -- Она дома?"  бормоталъ бeдный парень. Мнe  стало невыразимо  жаль
его: онъ смотрeлъ на меня воспаленными глазами и въ отчаянiи ломалъ руки.
     "Ей  хорошо. Она сейчасъ кельнерша -- въ "Старомъ Бездeльникe", солгалъ
я.
     Я замeтилъ, что онъ облегченно вздохнулъ.
     -- -- -- -- -- --
     Два арестанта  молча внесли на  доскe кружки съ отваромъ  изъ колбасы и
три  изъ  нихъ оставили въ  камерe. Спустя нeсколько часовъ снова  загремeли
засовы, и надзиратель повелъ меня къ слeдователю.
     У меня дрожали отъ волненiя  колeни, когда  мы шли  вверхъ  и внизъ  по
безконечнымъ лeстницамъ.
     "Какъ вы думаете,  могутъ меня еще сегодня отпустить на свободу?" робко
спросилъ я надзирателя.
     Я замeтилъ, какъ онъ  участливо подавилъ улыбку. "Гмъ. Сегодня? Гмъ  --
-- Богъ мой, все вeдь возможно!" --
     У меня морозъ пробeжалъ по кожe.
     Снова прочелъ я на дверяхъ на бeлой эмалированной дощечкe:

        Баронъ Карлъ фонъ-Лейзетретеръ
        Судебный слeдователь.

     249
     Снова пустынная комната и двe конторки на высокихъ ножкахъ. --
     Пожилой  высокiй господинъ съ сeдыми баками, красными, толстыми губами,
-- въ черномъ длинномъ сюртукe и въ сапогахъ со скрипомъ.
     "Вы господинъ Пернатъ?"
     "Да".
     "Рeзчикъ камей?"
     "Да".
     "Камера No. 70?"
     "Да".
     "По подозрeнiю въ убiйствe Цотмана?"
     "Позвольте, господинъ слeдователь -- --"
     "По подозрeнiю въ убiйствe Цотмана?"
     "Вeроятно. Я думаю такъ. Но -- --"
     "Сознаетесь?"
     "Въ чемъ же мнe  сознаваться, господинъ слeдователь, я вeдь ни  въ чемъ
не повиненъ!"
     "Сознаетесь?"
     "Нeтъ".
     "Тогда вы будете числиться за слeдователемъ.  -- Надзиратель,  отведите
его".
     "Выслушайте же меня, господинъ  слeдователь, я непремeнно долженъ  быть
дома сегодня же. У меня важныя дeла -- --"
     Позади второй конторки кто-то тихонько хихикнулъ.
     Баронъ осклабился. --
     "Отведите его, надзиратель".
     -- -- -- -- -- --
     Проходилъ  день  за днемъ,  смeнялись недeли,  а  я все  еще сидeлъ  въ
камерe.
     Въ  полдень  насъ  выводили  на  тюремный  дворъ;  вмeстe  съ   другими
слeдственными заключенными 250 и отбывавшими наказанiе парами ходили  мы  въ
теченiе сорока минутъ по кругу, по мокрой землe.
     Разговаривать было запрещено.
     Посрединe площадки  стояло  голое, засыхавшее дерево, въ  кору котораго
вросла овальная икона Божiей Матери подъ стекломъ.
     Вдоль стeнъ росли чахлые кусты бирючины, съ листьями, почти черными отъ
копоти.
     А вокругъ -- рeшетчатыя окна камеръ, изъ нихъ глядeли иногда сeрыя лица
съ безкровными губами.
     Потомъ мы вновь  возвращались въ свои дыры -- на хлeбъ, воду, отваръ, а
по воскресеньямъ на гнилую чечевицу. Одинъ еще разъ меня снова допрашивали:
     Есть ли у  меня  свидeтели,  что  "господинъ"  Вассертрумъ подарилъ мнe
часы?
     "Да: господинъ Шмая Гиллель -- -- то есть -- нeтъ (я вспомнилъ, что его
при этомъ не было) -- -- но вотъ, господинъ Харузекъ, -- нeтъ, и онъ тоже не
былъ при этомъ".
     "Такъ, значитъ, нeтъ никого?"
     "Нeтъ, никого, господинъ слeдователь".
     Снова хихиканье за конторкой и снова:
     "Уведите его, надзиратель!" -- -- --
     Мое волненiе за  Ангелину смeнилось глухой покорностью судьбe: моментъ,
когда  я  могъ дрожать за  нее, давно  миновалъ. Либо месть  Вассертрума уже
осуществилась, либо же вмeшался Харузекъ, -- успокаивалъ я себя.
     Но заботы о Мирiамъ доводили меня до сумасшествiя!
     Я  представлялъ себe, какъ она каждую  минуту ждетъ повторенiя чуда, --
какъ  по  утрамъ выбeгаетъ 251  къ булочнику и трепетными  руками ощупываетъ
хлeбъ, -- какъ, быть можетъ, волнуется за меня.
     По ночамъ  я иногда  просыпался, влeзалъ  на полку,  смотрeлъ на мeдный
кругъ башенныхъ часовъ и страстно мечталъ, чтобы мысли  мои дошли до Гиллеля
и посовeтовали ему  помочь Мирiамъ  и избавить ее отъ  мучительнаго ожиданiя
чуда. Потомъ я снова бросался на свой тюфякъ  и старался не дышать, -- чтобы
вызвать  передъ  собой  образъ  своего  двойника и  послать  его  къ  ней въ
утeшенiе.
     Однажды онъ  появился у моего изголовья  съ надписью "Хабратъ Цере Ауръ
Бохеръ"  на  груди, --  я едва  не вскрикнулъ отъ  радости,  что все  теперь
пойдетъ хорошо, -- но онъ ужъ исчезъ -- я не успeлъ ему даже дать приказанiе
отправиться къ Мирiамъ.
     Неужели я такъ и не получу вeсточки отъ друзей?
     Развe запрещено писать сюда  письма? -- спросилъ я своихъ  товарищей но
камерe. Они не имeли понятiя.
     Они  никогда писемъ  не  получали,  --  впрочемъ, имъ  и писать то вeдь
некому, -- отвeчали они.
     Надзиратель обeщалъ мнe при случаe справиться.
     Я обгрызъ себe всe  ногти; волосы мои спутались, -- здeсь не полагалось
ни ножницъ, ни гребенки, ни щетки.
     Не давали и воды для умыванья.
     Меня почти все время тошнило,  потому что въ отваръ  клали  соду вмeсто
соли -- тюремное правило:  "для предупрежденiя развитiя полового  влеченiя".
252
     Время тянулось въ сeромъ, страшномъ однообразiи.
     Вращалось въ кругe, точно колесо пытки.
     По  временамъ -- никто не обращалъ на  это вниманiя  --  кто-нибудь изъ
насъ вскакивалъ и часами бeгалъ взадъ и впередъ, какъ затравленный звeрь, --
-- но потомъ снова безпомощно опускался на нары и снова принимался съ тупымъ
видомъ ждать -- ждать -- и ждать.
     Когда наступалъ вечеръ, клопы, точно муравьи, покрывали всe стeны, -- я
положительно недоумeвалъ, почему же привратникъ съ шашкой и въ подштанникахъ
такъ добросовeстно допытывался, нeтъ ли у меня насeкомыхъ.
     Быть  можетъ,  боялись, что  произойдетъ  скрещенiе  различныхъ  породъ
насeкомыхъ?
     По средамъ утромъ  показывалась обычно фигура тюремнаго  врача, доктора
Розенблата, съ  головой, какъ у  свиньи, въ шляпe  съ большими  полями и  въ
широкихъ брюкахъ. Онъ освeдомлялся, всe ли въ добромъ здоровьи.
     Когда  кто-нибудь жаловался -- безразлично, на что --  онъ  прописывалъ
цинковую мазь для втиранiя.
     Однажды  явился  вмeстe   съ  нимъ   предсeдатель   суда,  --  высокiй,
раздушенный   "представитель    высшаго    общества"   съ    печатью   всeхъ
отвратительныхъ пороковъ на лбу,  --  и  осмотрeлъ,  все ли въ порядкe:  "не
повeсился ли кто-нибудь", какъ выразился причесанный арестантъ.
     Я подошелъ къ  нему, чтобы  изложить свою  просьбу.  Но  онъ  спрятался
сейчасъ же за надзирателя и выхватилъ револьверъ. "Что ему надо?"  закричалъ
онъ. 253
     Нeтъ ли для  меня  писемъ, освeдомился я вeжливо. Вмeсто отвeта докторъ
Розенблатъ толкнулъ меня въ грудь и сейчасъ же отскочилъ. Поспeшилъ скрыться
и предсeдатель. Только въ окошко камеры онъ крикнулъ, чтобы я лучше сознался
въ убiйствe. А до того никакихъ писемъ мнe не видать.
     -- -- -- -- -- --
     Я  давно ужъ успeлъ привыкнуть и  къ скверному  воздуху и къ жарe. Меня
постоянно знобило. Даже, когда было солнце.
     Изъ бывшихъ въ камерe арестантовъ двое уже нeсколько разъ смeнились, но
я не обращалъ  на это  вниманiя.  Въ  камеру приводили то  карманниковъ  или
грабителей, то фальшивомонетчиковъ, то укрывателей краденнаго.
     Что переживалось вчера, то забывалось сегодня.
     Передъ заботами о Мирiамъ тускнeли всe внeшнiя событiя.
     Только одно изъ нихъ запечатлeлось въ  моей  памяти  -- и потомъ  часто
являлось во снe.
     Я  стоялъ  однажды  на полкe, устремивъ взглядъ  на  небо,  какъ вдругъ
почувствовалъ, что  что-то острое укололо меня въ ногу. Я осмотрeлъ  брюки и
нашелъ свой напильникъ, -- онъ, очевидно, проскользнулъ черезъ карманъ между
матерiей и подкладкой. Навeрное, онъ былъ  тамъ давно, иначе его замeтилъ бы
привратникъ при обыскe.
     Я вынулъ его и небрежно кинулъ на тюфякъ. Когда я спустился внизъ,  онъ
ужъ исчезъ. Я нисколько не сомнeвался, что его взялъ Лойза. Черезъ нeсколько
дней его увели изъ камеры и помeстили этажомъ ниже. 254
     Не  полагается,  чтобы  двое  подслeдственныхъ, обвиняемыхъ  въ  одномъ
преступленiи, сидeли въ камерe вмeстe, -- объяснилъ мнe надзиратель.
     Я отъ всей души пожелалъ бeдному парню выйти на свободу при помощи моей
пилки. 255

--------
МАЙ.

     На мой вопросъ, какое сегодня число -- солнце палило, какъ лeтомъ, а на
мертвомъ  деревe  на дворe появилось нeсколько почекъ, -- надзиратель сперва
промолчалъ, но потомъ все же шепнулъ, что  уже  15 мая. Въ сущности, онъ  не
имeетъ  права  говорить, --  съ арестантами  запрещено разговаривать,  -- въ
особенности нельзя говорить съ тeми, кто еще не сознался.
     Значитъ, я въ тюрьмe уже цeлыхъ три мeсяца, и все еще никакого извeстiя
оттуда.
     По  вечерамъ  въ  окно,  остававшееся  открытымъ  въ  эти  теплые  дни,
доносились тихiе звуки рояля.
     Одинъ   изъ  арестантовъ  сказалъ  мнe,  что  это  играетъ  внизу  дочь
привратника.
     Дни и ночи я грезилъ о Мирiамъ.
     Хорошо ли ей?
     Временами я себя утeшалъ: мнe  казалось, будто  мысли мои проникаютъ къ
ней, сторожатъ ея сонъ и съ нeжною лаской кладутъ ей руку на лобъ.
     Потомъ снова въ минуты отчаянiя, когда моихъ товарищей по камерe одного
за  другимъ уводили  на  допросъ, --  всeхъ, кромe меня,  -- меня охватывалъ
вдругъ смутный страхъ, что, можетъ быть, Мирiамъ уже давно умерла.
     Я допытывался тогда у судьбы, жива ли она или нeтъ, больна или здорова,
-- я гадалъ на 256 пучкe соломы, которую вытаскивалъ у себя изъ тюфяка.
     Но почти всякiй разъ выходилъ неблагопрiятный  отвeтъ. Я старался тогда
проникнуть  взглядомъ  въ  будущее,  --  старался  перехитрить  свою   душу,
скрывавшую  отъ меня эту  тайну, вопросомъ, на первый  взглядъ постороннимъ:
настанетъ ли для меня  еще когда-нибудь  день, когда  я снова  буду веселъ и
снова буду смeяться?
     Оракулъ всегда  въ этихъ случаяхъ отвeчалъ утвердительно, и ненадолго я
становился довольнымъ и счастливымъ.
     Подобно тому,  какъ незримо  растетъ и даетъ побeги растенiе, такъ и во
мнe зародилась мало-пома