и пересчиталъ колоду. Она  была полная: 78 картъ. Но уже
при счетe я обратилъ вниманiе, что карты холодныя, какъ ледъ.
     Когда я  держалъ въ рукe  колоду, пальцы у  меня закоченeли. И снова  я
сталъ искать какого-нибудь простого объясненiя.
     Мой тонкiй  костюмъ,  долгое  блужданiе безъ пальто  и  безъ  шляпы  по
подземнымъ ходамъ,  холодная  зимняя ночь, каменныя стeны,  страшный морозъ,
проникавшiй въ окно вмeстe  съ луннымъ свeтомъ,  --  странно,  что  я только
теперь  началъ мерзнуть. Очевидно,  я  былъ  все  время очень  взволнованъ и
потому ничего не почувствовалъ.--
     Дрожь  пробeгала  по мнe и все глубже, и  глубже проникала въ мое тeло.
115
     У меня  было ощущенiе, будто мой скелетъ леденeетъ,  -- будто кости мои
изъ металла, и къ нимъ примерзаютъ всe мускулы.
     Напрасно я бeгалъ по  комнатe,  напрасно  топалъ  ногами  и  хлопалъ въ
ладоши. Я стиснулъ зубы, чтобъ только не слышать ихъ стука.
     Это  смерть,   пронеслось  у  меня  въ  головe,  это  прикосновенiе  ея
костлявыхъ, ледяныхъ рукъ.
     Меня  неудержимо  клонило  ко  сну,  и   я  яростно  боролся  съ  этимъ
предвeстникомъ  замерзанiя,  обволакивавшимъ меня своей  мягкой, прiятной  и
притупляющей всякую боль пеленой.
     У меня въ комнатe письма, -- ея письма! все  кричало во мнe: эти письма
найдутъ, если я тутъ  умру. А  она вeдь  надeется  на меня! Только  отъ меня
ждетъ спасенiя! -- На помощь! -- На помощь! -- На помощь!
     Я началъ кричать въ окно на пустынную улицу: На помощь! На помощь! -- и
эхо далеко разносило мой крикъ.
     Я упалъ  на полъ и снова  вскочилъ. Я не  могу умереть, не  имeю права!
Ради  нея,  только  ради  нея! Хотя  бы мнe даже пришлось высeчь  искры  изъ
собственныхъ костей, лишь бы только согрeться.
     Тутъ  взглядъ мой упалъ на  тряпки въ  углу,  --  я бросился  къ нимъ и
дрожащими руками накинулъ ихъ поверхъ платья.
     Это  былъ  оборванный  костюмъ  изъ  грубаго  темнаго  сукна, какого-то
страннаго, старомоднаго покроя.
     Отъ него исходилъ запахъ гнили.
     Я усeлся въ противоположномъ  углу, сжался въ  комокъ и  почувствовалъ,
какъ мало-помалу 116 тeло мое  согрeвается. Я не  могъ только отдeлаться отъ
ужаснаго ощущенiя своего скелета, холоднаго, какъ ледъ.
     Я сидeлъ  тамъ  неподвижно и озирался вокругъ.  Карта, которую я первой
замeтилъ, "пагадъ", все еще лежала на полу, въ полосe луннаго свeта.
     Я невольно смотрeлъ на нее.
     Насколько  я могъ различить,  она была  неумeло,  по-дeтски  раскрашена
акварельными  красками  и изображала еврейскую  букву  "алефъ",  -- въ формe
человeка въ средневeковой одеждe, съ сeдой, острой бородкой. Его  лeвая рука
была поднята, а правой онъ указывалъ куда-то внизъ.
     У меня вдругъ мелькнула мысль: этотъ человeкъ почему-то похожъ на меня.
-- И бородка -- она такъ не  подходитъ къ "пагаду". --  Я подползъ ближе  къ
картe  и  бросилъ ее въ  уголъ съ  тряпьемъ,  чтобы  только  избавиться  отъ
непрiятнаго чувства.
     Силой  заставилъ я  себя  разсуждать:  что мнe сдeлать, чтобы вернуться
домой?
     Ждать утра? Закричать въ окно прохожимъ, чтобы они по лeстницe передали
мнe свeчу  или  фонарь?  Пройти  назадъ  въ  темнотe по  этимъ безконечнымъ,
запутаннымъ проходамъ, я  не сумeю, -- я это  ясно почувствовалъ. --  Или же
если  окно расположено слишкомъ  высоко,  -- пусть  кто-нибудь спустится  на
веревкe! --  -- Боже  милосердый,  --  меня осeнило, какъ молнiей:  я теперь
понялъ, гдe  я.  Комната безъ  дверей --  -- окно  съ желeзной  рeшеткой  --
старинный домъ на Альтшульгассе, котораго всe  такъ избeгаютъ! -- Много лeтъ
тому назадъ одинъ человeкъ уже попробовалъ спуститься съ крыши на  веревкe и
заглянуть въ окно, но веревка тогда 117 оборвалась и -- -- Да, да, я въ томъ
домe, куда всякiй разъ исчезалъ призрачный Големъ.
     Тщетно боролся  я съ чувствомъ страха, тщетно старался  я отогнать  его
мыслью  о  письмахъ,  --  страхъ,  отчаянный  страхъ  парализовалъ  все  мое
мышленье, и сердце судорожно сжалось.
     Стынувшими  губами я  быстро  твердилъ про себя,  что  это лишь ледяной
вeтеръ изъ окна колышетъ тамъ  вещи въ углу,  --  хрипя и задыхаясь твердилъ
все быстрeе и  быстрeе, -- тщетно: бeлое  пятно тамъ,  въ углу  -- игральная
карта -- выростала въ клубокъ, ползла къ полосe луннаго свeта и потомъ снова
возвращалась назадъ, въ  темноту.  Послышались  неясные звуки -- не  то  мнe
казалось,  что  я слышу  ихъ,  не  то я  ихъ дeйствительно  слышалъ,  -- они
раздавались  въ самой комнатe  и вмeстe съ тeмъ еще гдe-то снаружи, -- то въ
глубинe моего сердца,  то опять въ комнатe, -- звуки, точно шумъ при паденiи
циркуля, вонзающагося острiемъ въ дерево.
     И  снова: бeлое  пятно  -- -- бeлое  пятно  --  --! Вeдь  это же карта,
ничтожная,  глупая, обыкновенная игральная карта, кричалъ я  себe --  --  --
напрасно -- -- вотъ она все-таки --  -- все-таки приняла человeческiй образъ
-- -- усeлась въ углу и смотритъ на меня моимъ же -- -- моимъ же лицомъ.
     -- -- -- -- -- --
     Проходили часы, а  я по прежнему сидeлъ --  неподвижно -- въ углу -- --
застывшiй скелетъ въ чужомъ, ветхомъ платьe. А онъ въ противоположномъ углу:
онъ -- я же самъ.
     Молча и неподвижно.
     Мы  смотрeли  другъ другу  въ глаза:  --  одинъ  --  страшное отраженiе
другого. -- -- -- 118
     Видитъ  ли  также  и онъ, какъ лунный  свeтъ  лeниво и медленно, словно
черепаха,  ползетъ  по  полу   и,   точно   стрeлка   незримыхъ  часовъ   въ
безпредeльномъ пространствe,  подымается  вверхъ  по  стeнe,  становясь  все
блeднeе и блeднeе? --
     Я приковалъ  его своимъ взглядомъ, онъ  былъ безсиленъ, тщетно  пытался
растаять въ брезжившемъ утреннемъ свeтe. Онъ былъ въ моей власти.
     Не отступая ни на шагъ, боролся я съ нимъ,  защищая  свою жизнь, -- это
былъ долгъ мой, ибо  жизнь эта не принадлежитъ уже больше мнe  одному. -- --
--
     Онъ становился  все меньше и  меньше и когда,  наконецъ,  при невeрномъ
утреннемъ свeтe превратился снова въ  игральную карту, -- я всталъ, подошелъ
ближе и положилъ карту въ карманъ.
     -- -- -- -- -- --
     На улицe все еще ни души.
     Я обшарилъ весь  уголъ: осколки  стекла, ржавая посуда, ветхiя отрепья,
горлышко бутылки. Мертвыя, но въ то же время почему-то такiя знакомыя вещи.
     И  стeны -- сейчасъ при свeтe стали отчетливо видны всe щели и скважины
-- гдe я ихъ видeлъ уже?
     Я взялъ  въ руки колоду -- и  мнe вдругъ  показалось:  не самъ ли  я ее
когда-то раскрашивалъ? Ребенкомъ? Давно, очень давно?
     Колода была совсeмъ старая. Съ еврейскими знаками. На двeнадцатой картe
долженъ  быть  "повeшенный"  --  мелькнуло  у меня  точно  воспоминанiе.  Съ
закинутой головой? Съ заложенными за спину руками? -- Я сталъ пересматривать
карты. Ну, вотъ онъ! Конечно!
     Потомъ снова, то въ полуснe, то будто  бы  наяву, предсталъ передо мной
еще  образъ: черное зданiе 119 школы, горбатое,  покосившееся --  избушка на
курьихъ  ножкахъ,  --  лeвая  половина  приподнята,  правая  прилeпилась  къ
сосeднему  дому.  -- --  Насъ много  подростковъ --  -- гдe-то долженъ  быть
пустой погребъ -- -- --
     Я взглянулъ на себя, и опять у меня въ головe помутилось: почему на мнe
старомодное платье?
     Стукъ колесъ заставилъ меня очнуться. Я бросился къ окну: нeтъ, никого!
Только на углу стояла собака.
     Но вотъ! Наконецъ! Голоса! Человeческiе голоса!
     По улицe  медленно  шли  двe старухи. Я просунулъ слегка  голову черезъ
рeшетку и окликнулъ ихъ.
     Онe разинули  рты, подняли головы и  начали между собой  совeщаться. Но
замeтивъ меня, подняли вдругъ отчаянный крикъ и убeжали.
     Я понялъ: они меня приняли за Голема.
     Мнe  казалось,  что  сейчасъ  соберется толпа,  и я  сумeю  какъ-нибудь
объясниться. Но прошелъ цeлый  часъ, --  и  только кое-гдe появлялись иногда
блeдныя лица, кидали на меня боязливые взгляды и въ смертельномъ ужасe вновь
исчезали.
     Что же -- ждать мнe, пока черезъ нeсколько  часовъ,  а, быть можетъ,  и
завтра придутъ полицейскiе, -- "крючки", какъ величаетъ ихъ Цвакъ?
     Нeтъ,  лучше ужъ мнe  спуститься  внизъ и постараться  найти ходъ  подъ
землей.
     Можетъ  быть, днемъ туда  проникаетъ откуда-нибудь свeтъ черезъ трещины
камня?
     Я спустился по лeстницe, пошелъ по тому же направленiю, что вчера -- --
по  грудамъ  сломанныхъ  кирпичей --  --  поднялся  по развалинамъ  какой-то
лeстницы и очутился неожиданно  --  въ 120  сeняхъ чернаго школьнаго зданiя,
которое я только что видeлъ во снe.
     Сразу  нахлынулъ на меня цeлый потокъ воспоминанiй: парты, забрызганныя
чернилами сверху  донизу, ученическiя тетради, нестройное  пeнiе,  мальчикъ,
притащившiй въ классъ майскаго жука, учебники съ всунутыми между страницъ  и
раздавленными бутербродами, запахъ апельсинныхъ корокъ. Для меня стало ясно:
я  былъ тутъ  когда-то  ребенкомъ.  -- Но  я  не сталъ  долго  раздумывать и
поспeшилъ домой.
     Первымъ, кого я встрeтилъ на  Сальпитергассе,  былъ  сгорбленный старый
еврей съ сeдыми длинными пейсами. Едва увидeвъ меня, онъ закрылъ руками лицо
и сталъ громко читать слова еврейской молитвы.
     На его крикъ выползло изъ  своихъ норъ, должно быть, много людей,  -- я
услышалъ позади себя неистовый шумъ. Я обернулся и  увидeлъ множество  лицъ,
блeдныхъ отъ страха, искаженныхъ ужасомъ.
     Я съ изумленiемъ опустилъ глаза  и замeтилъ: поверхъ костюма на мнe все
еще было странное, старомодное платье. Они меня принимаютъ за Голема.
     Я  быстро завернулъ за  уголъ  въ  первыя же ворота  и сорвалъ съ  себя
ветхiя лохмотья.
     А черезъ  мгновенiе  мимо меня  съ  поднятыми палками,  съ разъяренными
лицами пронеслась обезумeвшая толпа. 121

--------
СВEТЪ.

     Нeсколько  разъ въ теченiе  дня  я стучался въ дверь Гиллеля. Я не могъ
успокоиться:  мнe нужно было поговорить съ  нимъ и узнать, что означаютъ всe
эти странныя переживанiя. Но  каждый разъ мнe  отвeчали, что  его  еще  нeтъ
дома.
     Какъ только онъ вернется изъ еврейской ратуши, его дочь сейчасъ же меня
извeститъ.
     Какая странная дeвушка -- эта Мирiамъ!
     Никогда мнe еще не приходилось видeть такой.
     Ея красота такая оригинальная, что въ первый моментъ ее  даже не можешь
воспринять, --  какъ-то сразу смолкаешь и  испытываешь своеобразное, неясное
чувство, -- какъ будто какую-то нерeшительность.
     Ея  лицо создано по законамъ пропорцiи, забытымъ  уже много тысячелeтiй
назадъ. Эта мысль пришла мнe въ голову, когда  я потомъ попытался воскресить
мысленно передъ собой ея образъ.
     Я думалъ о томъ, какой мнe выбрать драгоцeнный камень, чтобы изобразить
ея  лицо  въ  видe  камеи,  полностью  сохранивъ  при  этомъ  художественное
выраженiе. Я наталкивался  на непреодолимыя трудности уже хотя бы  только во
внeшнихъ   чертахъ:   на   синевато-черный   блескъ  ея   глазъ  и   волосъ,
превосходившiй  все,  что есть  въ  распоряженiи  художника.  Ну  -- а  какъ
запечатлeть 122 въ камеe неземное очертанiе лица, не впадая въ безсмысленное
стремленiе уловить сходство,  --  по  всeмъ  правиламъ  канонической  теорiи
"искусства"?
     Только, пожалуй, мозаикой можно было бы разрeшить эту задачу, -- понялъ
я  ясно.  Но  какой взять  матерiалъ?  На подборъ  его не хватитъ, навeрное,
человeческой жизни. -- -- --
     Куда-жъ пропалъ Гиллель?
     Я жаждалъ увидeть его, какъ близкаго, стараго друга.
     Странно, какъ я привязался къ нему всей душой за эти нeсколько дней, --
а вeдь, въ сущности, я видeлъ его всего одинъ единственный разъ.
     Да -- вотъ почему: письма -- -- я хотeлъ спрятать понадежнeе ея письма.
Хотя  бы ради  спокойствiя, -- на случай,  если опять я надолго отлучусь изъ
дому.
     Я вынулъ ихъ изъ сундука: -- въ шкатулкe они будутъ сохраннeе.
     Изъ груды писемъ вывалилась фотографiя. Я не хотeлъ смотрeть на нее, но
было ужъ поздно.
     Въ парчевой шали  на обнаженныхъ плечахъ, такая, какой я увидeлъ ее  въ
первый  разъ, когда она спряталась въ моей комнатe, -- она взглянула сейчасъ
мнe прямо въ глаза.
     Мое сердце пронзила  нестерпимая боль.  Не  понимая  значенiя  словъ, я
прочелъ на портретe посвященiе и подпись:
     "Твоя Ангелина."
     -- -- -- -- -- --
     Ангелина!!!
     Какъ  только  я  произнесъ это имя,  завeса,  скрывавшая  отъ меня  мою
молодость, разорвалась сверху донизу. 123
     Мнe казалось, я умру отъ отчаянiя. Я  сводилъ судорожно пальцы  -- тихо
стоналъ -- кусалъ себe руки: -- -- праведный Боже, только-бъ ослeпнуть опять
-- -- молилъ я -- -- только-бъ опять впасть въ летаргiю, какъ прежде.
     Боль сдавила  мнe горло. -- Подступила  ко рту. -- Я ощущалъ языкомъ ея
вкусъ. -- Опъ былъ странный и приторный -- какъ вкусъ крови.
     -- -- Ангелина!!
     Это  имя проникло  во  всe поры  моего существа  и  стало  нестерпимой,
призрачной лаской.
     Страшнымъ  напряженiемъ воли  я  заставилъ  себя  --  стиснувъ  зубы --
смотрeть на фотографiю, пока мало-помалу не одержалъ надъ нею побeду!
     Побeду!
     Такую же, какъ ночью надъ игральною картой.
     -- -- -- -- -- --
     Наконецъ-то: шаги! Мужскiе шаги.
     Это онъ!
     Съ радостью кинулся я къ двери и отперъ ее.
     На лeстницe стоялъ Шмая Гиллель, а за  нимъ  -- я тотчасъ  же упрекнулъ
себя  въ невольномъ  чувствe досады -- старый Цвакъ  съ румяными  щечками  и
круглыми глазами ребенка.
     "Я вижу, вы здоровы, мейстеръ Пернатъ," началъ Гиллель.
     Холодное "вы"?
     Холодъ. Рeзкимъ, мертвящимъ холодомъ вдругъ повeяло въ комнатe.
     Разсeянно, однимъ ухомъ  слушалъ я, что, едва дыша отъ  волненiя, сталъ
торопливо разсказывать Цвакъ: 124
     "Вы слышали --  Големъ опять появился? Вeдь  еще только на дняхъ мы объ
немъ говорили, -- помните, Пернатъ? Въ еврейскомъ кварталe  повсюду страшный
переполохъ.  Фрисландеръ самъ видeлъ Голема. И  опять, какъ всегда, началось
дeло съ убiйства."
     Я изумленно прислушался: съ убiйства?
     Цвакъ схватилъ меня за руку. "Ну, да, развe вы не  слышали, Пернатъ? На
улицe повсюду расклеено объявленiе полицiи: убитъ толстый Цотманъ, "масонъ",
--  ну, да вы знаете -- -- директоръ общества страхованiя жизни.  У  насъ въ
домe арестовали Лойзу. А  рыжая Розина безслeдно исчезла.  И опять Големъ --
Големъ -- прямо волосы становятся дыбомъ."
     Я  ничего  не отвeтилъ  и  взглянулъ  на  Гиллеля:  почему онъ на  меня
смотритъ такъ странно?
     Неожиданно по его губамъ скользнула едва замeтная, сдержанная улыбка.
     Я понялъ. Она относилась ко мнe.
     Отъ радости я готовъ былъ расцeловать его.
     Я совсeмъ  потерялъ голову и безцeльно бeгалъ  по комнатe.  Что  сперва
принести? Стаканы?  Бутылку бургундскаго? (У меня была только одна.) Сигары?
-- Наконецъ, я нашелся: "Почему же вы не  садитесь?" -- Я быстро пододвинулъ
своимъ друзьямъ кресла. -- -- --
     Цвакъ началъ сердиться: "Почему вы все время улыбаетесь, Гиллель?  Быть
можетъ, вы не вeрите въ появленiе  Голема? Мнe кажется, вы вообще  не вeрите
въ Голема."
     "Я не повeрилъ бы въ него, если бы даже его  увидeлъ здeсь въ комнатe,"
спокойно  отвeтилъ  Гиллель, посмотрeвъ  на меня. --  Я понялъ  двойственный
смыслъ его словъ.
     125
     Цвакъ съ изумленiемъ  отставилъ стаканъ съ виномъ: "Такъ вы не придаете
никакого значенiя показанiямъ нeсколькихъ сотъ человeкъ? -- Но подождите, --
вспомните  мои слова, Гиллель: -- убiйство за убiйствомъ  пойдетъ теперь  въ
еврейскомъ кварталe! Мнe уже это знакомо!  Появленiе Голема всегда вызываетъ
такiя событiя!"
     "Въ совпаденiи  однородныхъ явленiй  нeтъ ничего  сверхъестественнаго,"
отвeтилъ  Гиллель.  Онъ всталъ, подошелъ къ  окну и  сталъ смотрeть на лавку
старьевщика.  "Когда  начинаетъ   дуть  теплый  вeтеръ,  во  всeхъ   корняхъ
пробуждается жизнь. И въ сладкихъ, и въ ядовитыхъ."
     Цвакъ весело подмигнулъ мнe и кивнулъ головой на Гиллеля.
     "Если бы  рабби  только захотeлъ, онъ бы могъ разсказать намъ вещи, отъ
которыхъ волосы стали бы дыбомъ," сказалъ онъ вполголоса.
     Шмая обернулся.
     "Я  не 'рабби', хотя  и  имeю  право такъ  называться.  Я только жалкiй
архиварiусъ въ еврейской ратушe, -- я веду списки живыхъ и умершихъ."
     Въ его словахъ тайный  смыслъ,  -- почувствовалъ  я. Марiонетный актеръ
тоже, навeрное, это замeтилъ, -- вдругъ замолчалъ, и  нeкоторое  время никто
изъ насъ не произнесъ ни единаго слова.
     "Послушайте, рабби  -- простите: я хотeлъ  сказать 'господинъ Гиллель'"
началъ опять Цвакъ немного спустя, -- въ  его голосe прозвучала серьезность,
-- "я давно хотeлъ васъ о чемъ-то спросить. Если  не захотите или не сможете
-- вы мнe попросту лучше не отвeчайте -- --" 126
     Шмая подошелъ къ столу и взялъ  въ руки  стаканъ. Вина онъ  не пилъ, --
можетъ быть, ему запрещалъ это еврейскiй ритуалъ.
     "Спрашивайте, Цвакъ."
     "--  -- Извeстно ли вамъ, Гиллель,  что-нибудь  объ  еврейскомъ тайномъ
ученiи -- о Каббалe?"
     "Очень немного."
     "Я слышалъ, есть  документъ,  по которому  изучаютъ  Каббалу:  кажется,
Зогаръ -- --"
     "Да, Зогаръ, -- Книга Сiянiя."
     "Ну,  вотъ   видите!"  разразился  Цвакъ.   --   "Развe   не   вопiющая
несправедливость,  что произведенiе, содержащее въ себe ключъ къ  толкованiю
Библiи и къ блаженству -- --"
     Гиллель прервалъ его: "-- -- только отчасти."
     "Хорошо, пусть хотя  бы отчасти!  -- ...чтобы такое произведенiе изъ-за
его  огромной  цeны  и большой  рeдкости  было  доступно  опять-таки  только
богатымъ? Оно имeется, я слышалъ, только въ одномъ экземплярe въ Лондонскомъ
музеe. И къ тому  же еще на халдейскомъ, арамитскомъ, еврейскомъ -- -- я ужъ
не знаю еще, на какомъ языкe! -- Развe вотъ я, напримeръ, имeлъ когда-нибудь
въ жизни возможность изучить эти языки или съeздить въ Лондонъ?"
     "А вы когда-нибудь дeйствительно горячо мечтали объ этомъ?"  съ  легкой
усмeшкой спросилъ Гиллель.
     "Откровенно говоря -- нeтъ," немного смущенно признался Цвакъ.
     "Тогда вы не должны и роптать," сухо замeтилъ Гиллель. "Кто не  жаждетъ
познанiя всeми фибрами своего существа, какъ задыхающiйся человeкъ, воздуха,
тотъ не можетъ проникнуть въ тайны Господа Бога." 127
     "Но  должна  же быть  все-таки  книга,  въ которой содержится  ключъ къ
разгадкe  всeхъ   тайнъ  потусторонняго  мiра,  --  не  только  нeкоторыхъ,"
мелькнуло у  меня въ головe.  Я машинально нащупывалъ рукой игральную карту,
которая все еще лежала у меня въ  карманe.  Но не успeлъ я облечь свою мысль
въ форму вопроса, какъ Цвакъ уже задалъ его.
     Гиллель   опять  загадочно  улыбнулся:   "На  каждый  вопросъ  человeкъ
получаетъ отвeтъ въ то мгновенiе, когда онъ складывается у него въ головe."
     "Вы понимаете, что онъ хочетъ этимъ сказать?" обратился ко мнe Цвакъ.
     Я ничего  не отвeтилъ  и  затаилъ дыханiе,  стараясь  не  пропустить ни
одного слова Гиллеля.
     Шмая продолжалъ:
     "Вся  жизнь  --  ничто  иное,  какъ  рядъ облекшихся формой  вопросовъ,
таящихъ въ себe сeмя отвeтовъ -- -- и отвeтовъ, чреватыхъ вопросами.  Только
глупцы могутъ иначе воспринимать жизнь."
     Цвакъ ударилъ кулакомъ по столу:
     "Ну, да,  пожалуй: вопросы,  которые  всякiй разъ  звучатъ по  иному, и
отвeты, который каждый понимаетъ по своему."
     "Въ  томъ-то  и  дeло,"  ласково  сказалъ Гиллель. "Лeчить всeхъ  людей
однимъ  и  тeмъ  же лeкарствомъ,  привиллегiя  только  врачей.  Спрашивающiй
получаетъ  тотъ самый  отвeтъ,  который  нуженъ ему: иначе люди не стали  бы
слушаться  влеченiй своего  существа. Неужели вы думаете, что наши еврейскiя
книги   случайно   написаны   однeми    согласными   буквами?   --   каждому
предоставляется возможность  вставлять  въ  нихъ  тe  128  гласныя,  которыя
сумeютъ  раскрыть  тайный смыслъ, предназначенный для него  одного, -- иначе
живое слово должно было бы превратиться въ мертвую догму."
     Марiонетный актеръ не унимался:
     "Это слова, рабби, одни только слова!  Будь  я "pagad  ultimo",  если я
что-нибудь понялъ."
     Пагадъ! -- Это  слово, точно молнiей, поразило меня. Отъ страха  я едва
не упал