етъ къ Вамъ.
     Я  мысленно  вижу,  какъ  Вы вскакиваете и протестуете.  Но  могу  Васъ
успокоить. То, что получите Вы, -- Ваше  законное достоянiе съ процентами. Я
зналъ ужъ давно, что много лeтъ тому назадъ Вассертрумъ разорилъ Вашего отца
и  всю  Вашу семью.  Только  теперь  я  получилъ  возможность  доказать  это
документально.
     Вторая треть будетъ распредeлена между 12 членами "батальона", знавшими
еще лично  доктора  Гульберта.  Мнe  хочется, чтобы всe  они  разбогатeли  и
получили доступъ въ пражское "высшее общество".
     Остатокъ будетъ въ равныхъ  доляхъ распредeленъ  между ближайшими семью
убiйцами-грабителями, которые  за отсутствiемъ уликъ будутъ оправданы. Этимъ
я отдамъ должную дань общественному негодованiю.
     Итакъ. Кажется, все.
     А теперь, дорогой другъ мой, прощайте. Вспоминайте иногда о
     Вамъ искренне благодарномъ
        Иннокентiи Харузекe".
271
     Глубоко потрясенный, выпустилъ я изъ рукъ письмо.
     Меня не радовала даже мысль о предстоящемъ освобожденiи.
     Харузекъ! Бeдный!  Онъ, какъ братъ, заботится обо мнe. И все за то, что
я когда-то  подарилъ ему 100 фл. Если бы  только мнe  удалось еще пожать ему
руку.
     Я чувствовалъ, что онъ правъ: этотъ день никогда не наступитъ.
     Онъ  стоялъ передо мной: съ  горящимъ взглядомъ, съ узкими  чахоточными
плечами, съ высокимъ благороднымъ лбомъ.
     Быть можетъ, все  было бы иначе, если бы къ  нему во время  протянулась
щедрая, добрая рука. Я еще разъ прочиталъ письмо.
     Какая методичность въ безумiи Харузека! Но безуменъ ли онъ вообще?
     Мнe стало стыдно, что эта мысль могла мнe притти въ голову.
     Развe недостаточно его намековъ? Онъ такой  же человeкъ,  какъ Гиллель,
какъ Мирiамъ, какъ  и  я  самъ; человeкъ, которымъ  овладeла его собственная
душа, -- котораго черезъ дикiя разсeлины и пропасти  жизни она  возноситъ къ
горнимъ вершинамъ обeтованной страны.
     Онъ, всю  жизнь мечтавшiй  объ убiйствe,  развe  не чище онъ тeхъ,  кто
ходитъ  съ самодовольнымъ  видомъ  и  якобы  слeдуетъ прописнымъ  заповeдямъ
невeдомаго, мифическаго пророка?
     Онъ  слeдовалъ  заповeди, продиктованной ему  могучимъ  инстинктомъ, не
помышляя ни о какой "наградe" ни здeсь, ни по ту сторону жизни. 272
     Развe то,  что онъ дeлалъ, не было благоговeйнeйшимъ исполненiемъ долга
въ истинномъ, скрытомъ значенiи этого слова?
     "Трусливый,  коварный,   кровожадный,   больной,   загадочный  типъ  --
преступная натура" -- въ моихъ  ушахъ уже звучалъ приговоръ  толпы,  которая
заглянетъ  къ  нему  въ  душу  и  освeтитъ  ее своимъ  тусклымъ  конюшеннымъ
фонаремъ,  -- той злобной толпы,  которая никогда не  пойметъ,  что ядовитая
белладонна въ тысячу разъ прекраснeе и благороднeе полезнаго лука.
     Снова загремeли  засовы  двери, и я  услышалъ,  что  въ камеру впустили
новаго арестанта.
     Я даже не обернулся, настолько былъ поглощенъ впечатлeнiемъ отъ письма.
     Въ немъ не было ни слова ни объ Ангелинe, ни о Гиллелe.
     Впрочемъ, Харузекъ  писалъ, очевидно, второпяхъ. Это было видно даже по
почерку.
     Получу ли я отъ него еще письмо такимъ же путемъ?
     Втайнe я  возлагалъ  большiя надежды на завтрашнiй день, на прогулку по
двору,  вмeстe съ другими арестантами.  Вeдь очень возможно, что  кто-нибудь
изъ "батальона" сунетъ мнe въ руку записку.
     Чей-то тихiй голосъ вывелъ меня изъ раздумья:
     "Разрeшите представиться. Моя фамилiя Лапондеръ, Амадеусъ Лапондеръ."
     Я обернулся.
     Со  мной любезно раскланивался  худощавый, довольно  молодой господинъ,
невысокаго   роста,   въ   изящномъ   костюмe,  безъ  шляпы,   --  какъ  всe
подслeдственные заключенные. 273
     Онъ былъ гладко  выбритъ, какъ  актеръ,  а его  большiе,  миндалевидные
глаза съ свeтло-зеленымъ блескомъ сразу поразили меня тeмъ,  что хотя и были
прямо устремлены на меня, тeмъ не  менeе,  казалось, никого  передъ собою не
видeли. -- Въ нихъ было что-то -- -- разсeянное -- -- не отъ мiра сего.
     Я  пробормоталъ  свое   имя,  тоже  раскланялся  и  хотeлъ  было  опять
отвернуться,  но  долго  не  могъ  отвести взгляда  въ  этого  человeка,  --
настолько  странное  впечатлeнiе произвелъ  онъ  на  меня своей стереотипной
улыбкой,  которая  застыла на его лицe, въ приподнятыхъ уголкахъ его красиво
очерченныхъ губъ.
     Онъ отчасти походилъ  на китайскую статую Будды изъ  розоваго кварца --
своей  гладкой,  прозрачной  кожей,  дeвически  тонкимъ  носомъ  и   нeжными
ноздрями.
     "Амадеусъ Лапондеръ, Амадеусъ Лапондеръ", повторялъ я про себя.
     "Какое же преступленiе совершилъ онъ?" 274

--------
ЛУНА.

     "Вы были уже на допросe?" спросилъ я немного спустя.
     "Я  сейчасъ оттуда. -- Надeюсь, я васъ не долго буду стeснять", любезно
отвeтилъ Лапондеръ.
     "Бeдняга", подумалъ я, "онъ не знаетъ еще, что  значитъ находиться подъ
слeдствiемъ".
     Я рeшилъ подготовить его понемногу:
     "Къ  тюрьмe  постепенно  привыкаешь,  --  тяжелы  только первые,  самые
скверные дни". -- -- --
     Онъ вeжливо улыбнулся.
     Молчанiе.
     "Васъ долго допрашивали, господинъ Лапондеръ?"
     Онъ отвeтилъ разсeянно:
     "Нeтъ.  Меня  только  спросили,   сознаюсь  ли  я,  и   дали  подписать
протоколъ".
     "И вы подписались, что сознаетесь?"
     "Конечно".
     Онъ сказалъ это такъ, какъ будто иначе и быть не могло.
     Навeрное, ничего  серьезнаго, подумалъ  я, --  онъ совершенно спокоенъ.
Должно быть, вызовъ на дуэль или что-нибудь въ этомъ родe.
     "А я, къ  сожалeнiю, такъ давно уже здeсь, -- кажется, цeлую вeчность",
-- я невольно вздохнулъ,  -- на его лицe сейчасъ же отразилось участiе. "Отъ
всей души желаю,  чтобы вамъ не 275  пришлось испытать  того  же,  господинъ
Лапондеръ. Судя по всему, что я вижу, васъ скоро выпустятъ".
     "Какъ знать", отвeтилъ онъ спокойно.  Но мнe послышался въ  его словахъ
скрытый смыслъ.
     "Вы не думаете?" спросилъ я съ улыбкой.
     Онъ покачалъ головой.
     "Почему же? Развe вы совершили что-нибудь страшное? Простите, господинъ
Лапондеръ, но я спрашиваю не изъ простого любопытства -- -- а изъ участiя".
     Онъ колебался мгновенiе, но потомъ сказалъ, не моргнувъ глазомъ:
     "Изнасилованiе и убiйство".
     Меня словно обухомъ ударили по головe.
     Отъ ужаса и отвращенiя я не могъ вымолвить ни слова.
     Повидимому, онъ это замeтилъ и деликатно отвернулся. Но на лицe его  съ
застывшей улыбкой  не  отразилось  ни слeда  обиды за  мое, внезапно,  рeзко
измeнившееся отношенiе.
     Мы оба замолчали и старались не смотрeть другъ на друга. -- -- --
     Когда стемнeло и  я  легъ, онъ послeдовалъ  тотчасъ  же  моему примeру,
аккуратно повeсилъ на крючекъ  платье,  вытянулся  и,  судя  по  спокойному,
ровному дыханiю, повидимому, тотчасъ же крeпко уснулъ.
     Я всю ночь не могъ успокоиться.
     Постоянное  сознанiе, что рядомъ со мной находится такое чудовище и что
я вынужденъ дышать съ нимъ однимъ воздухомъ, было настолько отвратительно  и
тяжело,  что  впечатлeнiя  истекшаго  дня,  письмо  Харузека  и  вообще  все
пережитое отошло на заднiй планъ. 276
     Я нарочно легъ такимъ образомъ, чтобы  видeть передъ собою убiйцу, -- я
былъ не въ силахъ сознавать, что онъ у меня за спиною.
     Камера была  тускло озарена  свeтомъ луны,  и я видeлъ,  что  Лапондеръ
лежалъ неподвижно, точно мертвый.
     Черты лица напоминали трупъ,  -- полуоткрытыя губы  еще болeе усиливали
это впечатлeнiе.
     Нeсколько часовъ подрядъ онъ ни разу не шевельнулся.
     Только  далеко  за полночь, когда по лицу  его скользнулъ тусклый  лучъ
луны,  онъ точно  вздрогнулъ  слегка  и  зашевелилъ  губами,  какъ человeкъ,
говорящiй во снe. Казалось, онъ произносилъ все время одни и тe  же слова --
что-то вродe:
     "Пусти меня. Пусти меня. Пусти меня".
     -- -- -- -- -- --
     Прошло нeсколько дней. Я не обращалъ на  него никакого вниманiя,  и онъ
самъ ни разу не нарушилъ молчанiя.
     Держалъ онъ  себя по-прежнему въ высшей степени деликатно. Когда у меня
появлялось желанiе ходить взадъ и  впередъ, онъ сейчасъ  же  замeчалъ это и,
если  какъ  разъ  сидeлъ на  нарахъ, то вeжливо  убиралъ ноги,  чтобы мнe не
мeшать.
     Я уже  упрекалъ себя за  свою  суровость,  но при всемъ желанiи не могъ
побороть своего отвращенiя.
     Какъ ни старался я привыкнуть къ нему, мнe это не удавалось.
     Это чувство  не  оставляло меня  и  по  ночамъ. Я не  былъ въ состоянiи
уснуть даже на четверть часа. 277
     Каждый  вечеръ происходило аккуратно  одно и  то же: онъ  ждалъ учтиво,
пока я лягу, потомъ  снималъ костюмъ,  педантично складывалъ его,  вeшалъ на
стeну и такъ далeе, и такъ далeе.
     -- -- -- -- -- --
     Однажды ночью -- былъ, вeроятно, уже второй часъ -- я стоялъ, изнемогая
отъ  безсонницы,  снова  на полкe, смотрeлъ  на  луну, лучи  которой,  точно
блестящимъ масломъ, заливали мeдный циферблатъ башенныхъ часовъ, и съ тоской
думалъ о Мирiамъ.
     Вдругъ позади меня раздался еле слышно ея голосъ.
     Я мгновенно очнулся, пришелъ въ себя и прислушался.
     Прошла минута.
     Я  думалъ  уже,  что  ошибся,  какъ  вдругъ  голосъ  послышался  снова.
Отдeльныхъ словъ я не могъ разобрать, но мнe показалось что-то вродe:
     "Спроси меня. Спроси меня".
     Это, несомнeнно, былъ голосъ Мирiамъ.
     Весь дрожа  отъ волненiя,  я  тихонько  спустился внизъ  и подошелъ  къ
нарамъ Лапондера.
     Лунный свeтъ падалъ прямо на его лицо, и я ясно различалъ, что его вeки
были открыты, но видны были только бeлки глазъ.
     По неподвижнымъ мышцамъ щекъ я убeдился, что онъ крeпко спитъ.
     Только губы его опять шевелились.
     Мало-помалу я сталъ разбирать слова, вырывавшiяся изъ его устъ:
     "Спроси меня. Спроси меня".
     Голосъ изумительно напоминалъ Мирiамъ. 278
     "Мирiамъ! Мирiамъ!"  воскликнулъ я невольно,  но  сейчасъ  же  понизилъ
голосъ, чтобы не разбудить спящаго.
     Подождавъ, пока его лицо стало вновь неподвижнымъ, я повторилъ тихо:
     "Мирiамъ? Мирiамъ?"
     Изъ его губъ вылетeло едва слышное, но все же внятное:
     "Да".
     Я приложилъ ухо вплотную къ его губамъ.
     И  черезъ  мгновенiе  услышалъ  шопотъ  Мирiамъ,  ея  голосъ, настолько
очевидно ея, что у меня пробeжалъ морозъ по кожe.
     Я такъ жадно впивалъ ея слова, что улавливалъ только  ихъ общiй смыслъ.
Она говорила о любви ко мнe, о несказанномъ счастiи, что мы, наконецъ, вновь
обрeли другъ друга -- и уже больше никогда не  разстанемся, -- она  говорила
быстро, безъ передышки, какъ человeкъ,  боящiйся, какъ бы его не прервали, и
желающiй использовать каждое мгновенiе.
     Потомъ вдругъ голосъ сталъ запинаться -- а минутами замиралъ вовсе.
     "Мирiамъ?" спросилъ я, дрожа отъ страха и затаивъ дыханiе. "Мирiамъ, ты
умерла?"
     Долго никакого отвeта.
     И потомъ едва внятно:
     "Нeтъ. -- Я жива. -- Я сплю".
     И больше ничего.
     Я напряженно продолжалъ слушать.
     Но тщетно.
     Ни звука больше.
     Я  былъ  такъ потрясенъ и взволнованъ, что  долженъ былъ сeсть на  край
наръ, чтобы не упасть на Лапондера. 279
     Иллюзiя была настолько полная, что временами мнe казалось, будто передо
мной дeйствительно лежитъ Мирiамъ, -- я долженъ былъ  себя сдерживать, чтобы
не запечатлeть поцeлуй на губахъ убiйцы.
     "Генохъ! Генохъ!" -- услыхалъ я вдругъ его лепетъ, все болeе внятный  и
членораздeльный:
     "Генохъ! Генохъ!"
     Я тотчасъ же узналъ голосъ Гиллеля.
     "Это ты, Гиллель?"
     Отвeта не было.
     Я  вспомнилъ  изъ когда-то  прочитанной книги,  будто  для того,  чтобы
заставить говорить спящихъ, нужно обращаться съ вопросами къ нервнымъ узламъ
подложечной ямки, а не шептать ихъ на ухо спящему.
     Я такъ и сдeлалъ:
     "Гиллель?"
     "Да, я тебя слушаю".
     "Здорова ли Мирiамъ? Ты знаешь все?" спросилъ я торопливо.
     "Да.  Я  все  знаю.  Я зналъ ужъ давно. Не  волнуйся, Генохъ, не  бойся
ничего".
     "Ты прощаешь мнe, Гиллель?"
     "Я же сказалъ тебe: будь спокоенъ".
     "Скоро  ли мы увидимся?" --  Я боялся, что не разберу отвeта. Послeднiя
слова были уже едва внятны.
     "Надeюсь.  Я подожду -- тебя  -- по  возможности  --  потомъ  мнe нужно
уeхать -- --"
     "Уeхать? Куда?" -- я едва не упалъ на Лапондера. "Куда уeхать? Куда?"
     "Уeхать -- въ страну Гадъ, -- къ югу отъ Палестины --" 280
     Голосъ замеръ.
     Тысячи вопросовъ безпорядочно закружились у меня въ головe: почему  онъ
назвалъ  меня  Генохомъ?   Цвакъ,  Яромиръ,  часы,   Фрисландеръ,  Ангелина,
Харузекъ.
     "Прощайте.  Не  забывайте  меня",  послышалось  вдругъ  опять громко  и
отчетливо изъ  устъ убiйцы.  На сей разъ  голосомъ Харузека, но похоже, какъ
будто я самъ произнесъ эту фразу.
     Я вспомнилъ: это были заключительныя слова изъ письма Харузека. --
     Лицо Лапондера было  уже окутано мракомъ. Лунный свeтъ падалъ только на
изголовiе наръ. Черезъ четверть часа онъ совсeмъ исчезнетъ изъ камеры.
     Я задавалъ вопросъ за вопросомъ, но не получалъ никакого отвeта.
     Убiйца лежалъ недвижимо, какъ трупъ. Его вeки закрылись.
     -- -- -- -- -- --
     Я горячо  упрекалъ себя, что  всe  эти дни видeлъ  въ  Лапондерe только
преступника и никогда не взглянулъ на него, какъ на человeка.
     Послe  того, что  я  сейчасъ  пережилъ,  мнe  было  ясно,  что  онъ  --
сомнамбула, -- человeкъ, поддающiйся влiянiю луны.
     Быть можетъ, и убiйство  совершено имъ въ  такомъ  полубезсознательномъ
состоянiи. Навeрное даже. --
     Сейчасъ,  когда  уже брезжило утро,  застывшая  неподвижность  его лица
исчезла и смeнилась выраженiемъ блаженнаго спокойствiя.
     Я подумалъ: такъ спокойно не можетъ спать человeкъ, на совeсти котораго
убiйство. 281
     Я трепетно ждалъ минуты, когда онъ проснется. Знаетъ ли онъ о томъ, что
съ нимъ было?
     Наконецъ, онъ открылъ глаза, встрeтилъ мой взглядъ и отвернулся.
     Я  тотчасъ же подошелъ  къ нему и  взялъ его  за  руку: "Простите меня,
господинъ Лапондеръ, что я все  время былъ такъ непривeтливъ. Дeло въ  томъ,
что это такъ необычно -- --"
     "Не безпокойтесь,  сударь", прервалъ  онъ  меня, "я  прекрасно понимаю,
какое ужасное чувство быть вмeстe съ насильникомъ и убiйцей".
     "Не  говорите  объ  этомъ", попросилъ  я.  "Сегодня  ночью  я думалъ  о
многомъ, -- я не могу отдeлаться отъ мысли, что вы, можетъ быть -- -- -- --"
я не могъ подобрать слова.
     "Вы думаете, что я боленъ", помогъ онъ мнe.
     Я кивнулъ головой. "Я заключаю это по  цeлому ряду признаковъ. Вы -- --
вы разрeшите задать вамъ одинъ вопросъ, господинъ Лапондеръ?"
     "Пожалуйста".
     "Какъ это ни странно, но меня интересуетъ, что вамъ снилось сегодня".
     Онъ съ улыбкой покачалъ головой: "Мнe никогда ничего не снится".
     "Но вы говорили во снe."
     Онъ посмотрeлъ  на  меня  съ  удивленiемъ,  задумался и  потомъ сказалъ
увeренно:
     "Это могло быть только, если вы меня  о  чемъ-нибудь спрашивали".  -- Я
отвeтилъ  утвердительно. -- "Дeло въ томъ,  что  сновъ  у  меня  никогда  не
бываетъ. Я -- -- блуждаю", добавилъ онъ спустя мгновенiе еле слышно.
     "Блуждаете? То есть какъ?" 282
     Повидимому, ему  не  особенно  хотeлось мнe отвeчать, и потому  я счелъ
своимъ долгомъ объяснить тe причины, которыя заставляютъ меня  обратиться къ
нему, и разсказалъ ему въ общихъ чертахъ все, что произошло ночью.
     "Вы можете  быть  твердо  увeрены",  отвeтилъ  онъ  серьезно,  когда  я
кончилъ,  "что  все,  сказанное  мною во  снe,  въ  точности  соотвeтствуетъ
дeйствительности. Если я вамъ  прежде сказалъ, что  я не вижу  сновъ, а лишь
"блуждаю", то этимъ я хотeлъ выразить, что  мои сновидeнiя  рeзко отличаются
отъ  сновидeнiй  --  ну, скажемъ хотя  бы -- нормальныхъ людей. Назовите это
состоянiе,  если  хотите,  отдeленiемъ  духа  отъ  тeла.  --  Сегодня ночью,
напримeръ, я былъ  въ  какой-то  очень странной  комнатe, входъ  въ  которую
ведетъ снизу черезъ подъемную дверь въ полу".
     "Какой   былъ  у  комнаты   видъ?"  поспeшно  спросилъ  я.  "Тамъ  былъ
кто-нибудь? Или никого?"
     "Тамъ  была  мебель; но очень  немного. И постель  --  --  на ней спала
молодая дeвушка --  какъ будто мертвая, -- а рядомъ съ ней мужчина -- -- онъ
держалъ у нея на лбу руку". -- Лапондеръ описалъ наружность обоихъ. Сомнeнiй
не было: то были Гиллель и Мирiамъ.
     Я едва дышалъ отъ волненiя.
     "Разскажите же дальше. Былъ еще кто-нибудь въ комнатe?"
     "Еще кто-нибудь? Подождите-ка  -- -- нeтъ: больше въ комнатe никого  не
было.  На  столe  горeлъ  семисвeчный канделябръ. --  Потомъ я спустился  по
винтовой лeстницe".
     "Она была сломана?" перебилъ я его. 283
     "Сломана? Нeтъ, нeтъ: она была въ полномъ порядкe.  Рядомъ съ  ней была
комната:  тамъ  сидeлъ человeкъ съ  серебряными пряжками  на башмакахъ и  съ
такимъ страннымъ лицомъ, какого я еще ни у кого не видалъ: желтаго цвeта, съ
косымъ разрeзомъ глазъ; -- онъ сидeлъ согнувшись и какъ будто чего-то ждалъ.
Словно чьихъ-то приказанiй".
     "А книгу -- старинную, большую  книгу вы нигдe не видали?" продолжалъ я
допытываться.
     Онъ потеръ себe лобъ:
     "Книгу, вы говорите?  Да, вeрно: на полу была  книга. Она была раскрыта
-- -- вся  изъ  пергамента  -- страница начиналась съ большой  золотой буквы
"А".
     "А не съ "И", можетъ быть?"
     "Нeтъ, съ "А".
     "Вы навeрное помните? Можетъ быть, это было все-таки "И"?
     "Нeтъ, нeтъ, навeрное "А".
     Я покачалъ головой и началъ сомнeваться. Очевидно, Лапондеръ въ полуснe
прочелъ мои мысли и все перепуталъ: Гиллеля, Мирiамъ, Голема, книгу Иббуръ и
подземный ходъ.
     "У  васъ  ужъ давно  эта способность  "блуждать",  какъ  вы  говорите?"
спросилъ я.
     "Съ двадцать перваго  года  моей  жизни  --  --"  онъ  замялся,  ему не
хотeлось,  повидимому,  объ  этомъ  говорить.  Потомъ  вдругъ  на  лицe  его
отразилось безграничное изумленiе:  онъ  вперилъ взглядъ на  мою грудь, какъ
будто на ней что-то увидeлъ.
     Не обращая вниманiя на мое недоумeнiе, онъ быстро схватилъ меня за руку
и началъ просить -- -- чуть ли не умолять: 284
     "Ради Бога, скажите  мнe все. Сегодня я послeднiй день съ вами.  Можетъ
быть, черезъ часъ уже меня поведутъ, чтобы  прочесть мнe  смертный приговоръ
-- --"
     Я въ ужасe перебилъ его:
     "Вы должны меня взять въ свидeтели. Я подъ присягой удостовeрю,  что вы
больной человeкъ.  Вы лунатикъ. Васъ не имeютъ права казнить, не изслeдовавъ
вашего душевнаго состоянiя. Послушайтесь же меня!"
     Онъ нервно отвeтилъ: "Это не важно, -- прошу васъ, скажите мнe все".
     "Что мнe сказать вамъ? -- Лучше поговоримъ о васъ и -- --"
     "Я знаю, -- вы должны были пережить много странныхъ вещей, которыя меня
очень  интересуютъ,  -- гораздо  больше, чeмъ вы думаете  --  -- Прошу васъ,
скажите же мнe все", продолжалъ онъ умолять.
     Я никакъ не могъ понять, почему моя  жизнь интересуетъ его больше, чeмъ
его собственное, во всякомъ случаe въ достаточной мeрe серьезное, положенiе.
Но чтобы его успокоить, я разсказалъ ему все то непонятное, что мнe пришлось
пережить за послeднее время.
     При  каждомъ новомъ  эпизодe  онъ  удовлетворенно кивалъ  головой, какъ
человeкъ, проникающiй въ самую суть дeла.
     Когда я дошелъ до описанiя, какъ ко мнe явилось существо безъ  головы и
протянуло мнe руку съ черно-красными зернами, онъ едва могъ дождаться конца.
     "Такъ вы, значитъ, разсыпали  зерна", пробормоталъ  онъ задумчиво. "Мнe
никогда не приходило 285 въ голову, что можетъ быть "третiй путь".
     "Это  былъ вовсе не третiй путь", сказалъ я, "это было все  равно, какъ
если бы я отказался отъ зеренъ".
     Онъ улыбнулся.
     "А по-вашему какъ, господинъ Лапондеръ?"
     "Если бы вы отъ нихъ отказались,  вы бы пошли по "пути жизни", но тогда
не  осталось  бы  зеренъ,  символизирующихъ  магическiя  силы.  А  такъ  они
разсыпались  по полу.  Это значитъ:  они остались и будутъ охраняться вашими
предками, пока не настанетъ  пора ихъ созрeванiя. Тогда пробудятся  къ жизни
тe силы, которы