нему и молча пожать ему руку.
     Нeсколько  дней тому  назадъ  онъ  окликнулъ меня, далъ  мнe денегъ,  и
благодаря этому я получилъ возможность купить себe въ разсрочку костюмъ.
     Вы догадались теперь,  мейстеръ  Пернатъ, кто былъ моимъ благодeтелемъ?
--
     Я   говорю  это  съ  гордостью,   потому  что  я  всегда  одинъ  только
чувствовалъ, какое  золотое  сердце  бьется въ его  груди.  Да --  это  былъ
господинъ Ааронъ Вассертрумъ!" -- -- --
     --  --  Я  понялъ,  конечно,  что  Харузекъ  игралъ  эту  комедiю  ради
старьевщика, который все  это  слушалъ за  дверью. Но мнe было неясно, какую
цeль  онъ преслeдовалъ;  мнe казалось, что такой грубой лестью никакъ нельзя
обмануть  подозрительнаго  и  недовeрчиваго  Вассертрума.  По  скептическому
выраженiю  моего лица Харузекъ  понялъ, повидимому,  мою мысль и покачалъ съ
улыбкой головой. Его послeдующiя  слова должны были, очевидно, показать мнe,
что онъ отлично знаетъ этого  человeка, -- знаетъ, на какую удочку его можно
поддeть.
     "Да,  да! Господинъ -- Ааронъ -- Вассертрумъ. Мнe больно, что я не могу
сказать ему самому, какъ безконечно я ему  благодаренъ. Но васъ, мейстеръ, я
умоляю: не говорите ему никогда, что я былъ у  васъ и все  разсказалъ.  -- Я
знаю:  людской  эгоизмъ  ожесточилъ  его,  вселилъ  въ  его  душу  глубокое,
непреодолимое, -- но, къ сожалeнiю, вполнe основательное недовeрiе. 227
     Я психiатръ, но кромe того и чутье мнe подсказываетъ, что будетъ лучше,
если господинъ Вассертрумъ  никогда не узнаетъ, какого я о немъ  мнeнiя. Я и
самъ  отъ него это  скрою. -- Вeдь иначе это значило бы посeять  сомнeнiе въ
его  несчастной душe. А этого я не  хочу.  Пусть ужъ  онъ лучше сочтетъ меня
неблагодарнымъ.
     Мейстеръ  Пернатъ! Я самъ  несчастный,  я самъ  съ  дeтства  знаю,  что
значитъ быть одинокимъ и всeми покинутымъ. Мнe неизвeстно даже, кто былъ мой
отецъ. Не видалъ никогда  я въ глаза и  своей матери.  Она, говорятъ, умерла
совсeмъ молодой  -- --" голосъ Харузека зазвучалъ вдругъ загадочно и какъ-то
странно  настойчиво:  "Я убeжденъ,  что  она была изъ  числа тeхъ  глубокихъ
натуръ, которыя никогда  не говорятъ о своей безграничной любви. Такимъ же я
считаю и господина Вассертрума.
     У меня сохранилась страничка изъ  дневника моей  матери, -- я ее всегда
ношу на груди, --  въ ней  написано, что хотя отецъ мой и былъ некрасивъ, но
она  любила  его такъ, какъ,  пожалуй,  ни одна женщина  въ мiрe  не  любитъ
мужчину.
     И все-таки  она, повидимому,  никогда ему этого  не говорила.  --  Быть
можетъ, по  той  же  причинe, почему я, напримeръ, ни за  что не  сказалъ бы
господину Вассертруму, какую я питаю къ нему благодарность.
     Но  изъ дневника я узналъ и  еще кое-что, --  правда, скорeе догадался,
потому  что многихъ словъ разобрать невозможно, -- они смыты  слезами: отецъ
мой -- да сгинетъ память о немъ на землe и на небe! --  отецъ мой обращался,
повидимому, отвратительно съ матерью". 228
     Харузекъ неожиданно съ такой силою упалъ на колeни, что затрещалъ полъ,
и закричалъ безумнымъ, раздирающимъ душу голосомъ. Я не могъ  сразу  понять,
продолжаетъ ли онъ играть комедiю или въ самомъ дeлe лишился разсудка:
     "Всемогущiй, -- имени коего не смeетъ произносить человeкъ, -- во прахe
простираюсь я передъ Тобой: будь  проклятъ отецъ мой,  будь проклятъ во вeки
вeковъ!"
     Послeднiя  слова  онъ  буквально  прохрипeлъ.  Потомъ, широко  раскрывъ
глаза, напряженно прислушался.
     По его  лицу скользнула сатанинская улыбка. Мнe  тоже показалось, будто
за перегородкой послышался легкiй стонъ Вассертрума.
     "Простите меня,  мейстеръ",  спустя  минуту заговорилъ  снова  Харузекъ
сдавленнымъ голосомъ, "простите, что я не сдержался,  но я  день и ночь молю
Провидeнiе,  чтобы  Оно ниспослало моему  отцу, кто  бы  онъ  ни былъ, самую
страшную смерть, какую себe только можно представить".
     Я невольно хотeлъ что-то ему возразить, но онъ поспeшно перебилъ меня:
     "А теперь,  мейстеръ  Пернатъ, теперь  позвольте  обратиться къ вамъ съ
просьбой.
     У  господина Вассертрума  былъ  воспитанникъ, котораго  онъ  безконечно
любилъ.  Кажется, это былъ  его племянникъ.  Говорили даже,  что  чуть ли не
сынъ. Но этому я  не вeрю: вeдь  тогда у него была бы та же фамилiя.  А того
звали: Вассори, д-ръ Теодоръ Вассори.
     У  меня  слезы выступаютъ на глазахъ, когда я о немъ вспоминаю. Я  всей
душой  былъ ему 229 преданъ,  какъ будто  меня связывали съ нимъ тeсныя  узы
родства и любви".
     Харузекъ всхлипнулъ, точно не могъ говорить отъ волненiя.
     "Ахъ, и вотъ этой благородной души вдругъ не стало! Ахъ, ахъ!
     По  какой-то  мнe до сихъ поръ неизвeстной причинe, -- онъ покончилъ съ
собой. Меня тоже, наряду съ  другими,  позвали на помощь, -- но, увы -- увы,
было  ужъ поздно!  Когда  потомъ я остался  одинъ  около покойнаго и покрылъ
поцeлуями его блeдную,  холодную руку,  -- я  взялъ, -- я долженъ сейчасъ въ
этомъ признаться,  -- да и что-жъ тутъ такого? вeдь это не воровство!  --  я
взялъ  у  него  съ  груди  розу и вотъ этотъ  пузырекъ,  --  его содержимымъ
несчастный безвременно пресeкъ нить своей цвeтущей жизни".
     Харузекъ досталъ изъ кармана пузырекъ и дрожащимъ голосомъ продолжалъ:
     "Я вамъ оставляю тутъ то  и другое, -- и увядшую  розу  и пузырекъ. Они
были для меня памятью о покойномъ другe.
     Сколько  разъ въ минуты внутренней  пустоты,  душевнаго  одиночества  и
тоски по матери  я призывалъ смерть и бралъ въ руки этотъ пузырекъ. Для меня
всегда  было сладостнымъ утeшенiемъ сознанiе,  что достаточно мнe вылить его
содержимое  на   платокъ  и  вдохнуть  его  въ  себя,  чтобы   безболeзненно
перенестись  въ ту страну, гдe  любимый  мой, дорогой  Теодоръ нашелъ вeчное
успокоенiе отъ этой юдоли скорби.
     Многоуважаемый  мейстеръ, я  попрошу васъ --  ради этого я и пришелъ къ
вамъ -- взять эти вещи и передать ихъ господину Вассертруму. 230
     Скажите ему,  что вы ихъ получили  отъ человeка, близкаго д-ру Вассори,
но что имени его вы обeщали не называть, -- ну, хотя бы отъ дамы.
     Онъ вамъ  повeритъ, и  для  него  эти  вещи  будутъ такимъ  же дорогимъ
воспоминанiемъ, какимъ были онe до сихъ поръ для меня.
     Пусть онe будутъ моей тайной благодарностью. Я бeденъ, и это все, что у
меня есть. Мнe будетъ  прiятно  сознанiе, что  онъ ихъ получитъ  и въ то  же
время не будетъ знать, что я ему ихъ подарилъ.
     Это дастъ мнe невыразимо отрадное чувство.
     А теперь, дорогой  мейстеръ,  прощайте. Примите заранeе  мою  сердечную
благодарность".
     Онъ крeпко пожалъ мнe руку и мигнулъ глазомъ. Но я не понялъ его, и онъ
шепнулъ мнe что-то едва слышно.
     "Подождите,  господинъ Харузекъ, я провожу  васъ немного", повторилъ  я
механически  слова,  которыя прочелъ у  него  на  устахъ, и  вышелъ съ  нимъ
вмeстe.
     На темной площадкe перваго этажа мы остановились. Я началъ прощаться съ
Харузекомъ.
     "Я знаю, зачeмъ вы разыграли всю эту  комедiю.  -- -- Вы  -- вы хотите,
чтобы Вассертрумъ отравился этимъ пузырькомъ!" сказалъ я ему.
     "Конечно", взволнованно отвeтилъ Харузекъ.
     "Неужели же вы думаете, я буду способствовать этому?"
     "Этого вовсе не нужно".
     "Но вeдь вы же сами просили меня передать пузырекъ Вассертруму!"
     Харузекъ покачалъ головой. 231
     "Когда вы вернетесь, вы увидите, что онъ его уже взялъ".
     "Откуда у васъ эта увeренность?" спросилъ я удивленно. "Такой человeкъ,
какъ Вассертрумъ, никогда  не  покончитъ  съ собой --  онъ  слишкомъ большой
трусъ  для  этого --  да и кромe  того онъ ничего  не сдeлаетъ по внезапному
импульсу".
     "Значитъ,  вы  плохо  знаете непреодолимую  силу  внушенiя", серьезнымъ
тономъ перебилъ меня Харузекъ. "Вы были  бы, возможно, и  правы,  если бы  я
говорилъ простыми словами.  Но я заранeе разсчиталъ каждую фразу. На  такихъ
негодяевъ  дeйствуетъ только самый  отвратительный пафосъ.  Повeрьте мнe.  Я
могъ бы нарисовать  вамъ его физiономiю при каждомъ моемъ словe. Нeтъ  такой
самой  отъявленной  пошлости, которая  не была бы  способна вызвать слезы  и
проникнуть въ душу черни, изолгавшейся до мозга  костей! Неужели вы думаете,
что если бы не это,  то давнымъ давно не сравняли  бы съ поверхностью  земли
всe театры?  Сентиментальность --  первый признакъ всякаго  негодяя.  Тысячи
бeдныхъ  могутъ  умирать  съ  голоду,  никто не  проронитъ  ни  слезинки, но
достаточно  комедiанту  облечься въ отрепья и закатить на сценe глаза,  какъ
всe начинаютъ ревeть.  -- --  Быть можетъ,  старикъ  Вассертрумъ и  забудетъ
завтра то, отъ чего у него только что  трепетно билось сердце -- все  равно,
каждое мое слово  воскреснетъ вновь  въ  его памяти,  какъ  только наступитъ
минута,  когда онъ  покажется себe самому  достойнымъ всяческой  жалости. Въ
такiя минуты великой скорби достаточно малeйшаго толчка, -- а объ немъ я уже
позабочусь, -- чтобы  самый отъявленный  трусъ  232 потянулся къ яду.  Нужно
только, чтобы ядъ былъ всегда подъ рукой. Его сынокъ тоже, навeрное, не такъ
легко бы рeшился, если бы я заботливо о немъ не подумалъ".
     "Харузекъ, вы ужасный человeкъ", воскликнулъ я возмущенно. "Неужели  же
вы не чувствуете -- -- --"
     Онъ зажалъ мнe рукой ротъ и увлекъ за собой въ глубокую нишу въ стeнe.
     "Тише! Вотъ онъ!"
     Невeрными шагами, держась  за стeну, Вассертрумъ спускался  по лeстницe
и, качаясь, прошелъ мимо насъ.
     Харузекъ торопливо пожалъ мнe руку и пошелъ за нимъ слeдомъ. -- -- --
     Вернувшись къ себe въ комнату, я увидeлъ, что роза и  пузырекъ исчезли,
а вмeсто нихъ на столe очутились золотые, погнутые часы старьевщика.
     -- -- -- -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Мнe  выдадутъ деньги только  черезъ недeлю,  -- это  обычный  срокъ, --
сказали мнe въ банкe.
     Нельзя ли  поговорить  съ директоромъ? я очень спeшу  и долженъ  черезъ
часъ уeхать, -- настаивалъ я.
     Мнe  отвeтили, что директора видeть нельзя  и  все равно онъ не  можетъ
измeнить правилъ банка. Какой-то  субъектъ съ стекляннымъ глазомъ, вмeстe со
мной подошедшiй къ окошечку, разсмeялся.
     Такъ, значитъ, мнe придется  ждать  смерти цeлую  мучительную, страшную
недeлю! Мнe показалось это вeчностью. -- -- 233
     Я  былъ  такъ  убитъ  горемъ, что  не замeтилъ  даже,  сколько  времени
проходилъ взадъ и впередъ передъ дверьми какого-то кафе.
     Наконецъ, я  вошелъ туда,  -- только, чтобы избавиться  отъ  противнаго
субъекта съ стекляннымъ глазомъ. Онъ  пошелъ за  мною слeдомъ изъ  банка, не
отставалъ  ни на шагъ и,  когда я оборачивался, принимался искать на  землe,
какъ будто потерялъ что-то.
     На  немъ  былъ  свeтлый,  клeтчатый,  совсeмъ  узкiй  пиджакъ  и черныя
засаленныя  брюки,  какъ  мeшки колыхавшiеся  вокругъ  его  ногъ. На  лeвомъ
ботинкe виднeлась большая вздутая заплата  въ формe яйца; казалось, будто на
пальцe ноги, подъ ботинкомъ, онъ носитъ большое кольцо.
     Не успeлъ я еще  сeсть, какъ  онъ тоже вошелъ  и  усeлся неподалеку  за
столикъ.
     Я  подумалъ, что онъ  собирается  попросить у  меня что-нибудь и полeзъ
было за кошелькомъ, когда замeтилъ на его толстомъ мясистомъ пальцe огромный
бриллiантъ.
     Нeсколько часовъ просидeлъ я въ кафе,-- мнe казалось, я  сойду  съ  ума
отъ волненiя,  -- но куда  же  итти? Домой?  Или бродить  по  улицамъ?  Одно
страшнeе другого.
     Спертый  воздухъ,  безпрестанное, нелeпое чмоканье биллiардныхъ шаровъ,
сухой непрерывный  кашель  подслeповатаго  господина  погруженнаго въ чтенiе
газеты,  длинноногiй   пeхотный  лейтенантъ,  то  ковыряющiй  въ   носу,  то
приглаживающiй  усы передъ  зеркальцемъ  желтыми  отъ табака пальцами, кучка
одeтыхъ  въ коричневыя  бархатныя  куртки  противныхъ,  потныхъ,  болтливыхъ
итальянцевъ въ углу за карточнымъ столомъ, дико  234 визжащихъ, стучащихъ по
столу кулаками, то и дeло  плюющихъ на полъ съ такимъ видомъ,  какъ будто  у
нихъ была  рвота! Быть вынужденнымъ  видeть все это, отраженнымъ, вдобавокъ,
два--три раза  въ  стeнныхъ зеркалахъ! У  меня кровь постепенно застывала въ
жилахъ. --
     Стемнeло. Лакей  съ  плоскими  ступнями и  кривыми колeнями  сталъ было
длиннымъ шестомъ  зажигать  газовую  люстру, но  потомъ,  покачавъ  головой,
убeдился, что она не горитъ.
     Всякiй  разъ,  оборачиваясь,  я   ловилъ  пристальный,  хмурый  взглядъ
субъекта съ стекляннымъ глазомъ, -- но онъ сейчасъ же закрывался газетой или
же опускалъ свои грязные усы въ давнымъ давно выпитую чашку кофе.
     Котелокъ свой  онъ нахлобучилъ такъ низко на  голову, что  уши  торчали
почти горизонтально.
     Казалось, онъ и не помышляетъ уходить.
     Мнe стало невыносимо.
     Я расплатился и всталъ.
     Закрывая  за  собой  стеклянную дверь,  я почувствовалъ, что кто-то  съ
другой стороны берется за ручку. Я обернулся:
     Опять этотъ субъектъ!
     Внe себя я повернулъ было  влeво по направленiю къ еврейскому кварталу,
но онъ быстро подошелъ и преградилъ мнe дорогу.
     "Вы съ ума спятили!" закричалъ я на него.
     "Направо", коротко сказалъ онъ.
     "Въ чемъ дeло?"
     Онъ нагло посмотрeлъ на меня:
     "Вы Пернатъ?"
     "Вы хотeли, навeрное, сказать: господинъ Пернатъ?" 235
     Онъ злорадно расхохотался:
     "Ну, безъ фокусовъ! Отправляйтесь со мной!"
     "Вы обалдeли? Да кто жъ вы такой?" закричалъ я.
     Онъ не отвeтилъ, отвернулъ полу пиджака и осторожно показалъ мнe старый
металлическiй значокъ, прикрeпленный къ подкладкe.
     Я понялъ: передо мной былъ агентъ тайной полицiи. Онъ меня арестуетъ.
     "Такъ скажите же, ради Бога, въ чемъ дeло?"
     "Въ свое время  узнаете. А теперь  въ управленiе!"  отвeтилъ онъ грубо.
"Ну, живо!"
     Я предложилъ ему взять извозчика. "Нечего тамъ!"
     Мы отправились въ полицiю.
     -- -- -- -- -- --
     Жандармъ подвелъ меня къ двери.

        Алоизъ Отчинъ.
        Полицейскiй совeтникъ.

     Прочелъ я на бeлой дощечкe.
     "Можете войти", сказалъ жандармъ.
     Въ комнатe другъ противъ друга стояли двe высокихъ конторки.
     Нeсколько старыхъ стульевъ.
     На стeнe портретъ императора.
     На подоконникe стеклянная банка съ золотыми рыбками.
     И больше ничего.
     Изъ-подъ лeвой конторки выглядывала чья-то искривленная  ступня, обутая
въ толстую войлочную 236 туфлю, надъ которой свисала бахрома сeрыхъ брюкъ.
     Послышался легкiй шумъ. Кто-то пробормоталъ  нeсколько словъ по-чешски,
и въ то же мгновенiе изъ-за правой конторки показался полицейскiй совeтникъ.
     Маленькiй  господинъ съ сeдой бородкой. У него была странная манера: --
передъ   тeмъ  какъ  начать  говорить,  онъ  скалилъ  зубы,  какъ  человeкъ,
старающiйся взглянуть прямо на яркое солнце.
     При этомъ онъ какъ-то  особенно щурилъ глаза за  очками, что еще больше
увеличивало отвратительное и гнусное выраженiе его лица.
     "Вы Атаназiусъ  Пернатъ, вы  -- --" онъ опустилъ  глаза  на  бумагу, на
которой ничего написано не было -- "вы -- рeзчикъ камей?"
     Войлочная туфля подъ лeвой  конторкой ожила и уцeпилась за ножку стула.
Послышался скрипъ пера.
     Я отвeтилъ: "Да, я Пернатъ, рeзчикъ камей".
     "Ну,   наконецъ-то,   господинъ  --   --  Пернатъ,   --  да,   Пернатъ!
Наконецъ-то".  Полицейскiй  совeтникъ  сталъ  вдругъ необыкновенно любезенъ,
какъ будто получилъ какое-то особенно отрадное  извeстiе,  -- протянулъ  мнe
обe руки и изо всeхъ силъ старался изобразить на своемъ лицe добродушiе.
     "Итакъ, господинъ Пернатъ, разскажите-ка  мнe, что  вы по  цeлымъ днямъ
дeлаете?"
     "Мнe кажется,  господинъ  Отчинъ,  это  нисколько  васъ  не  касается",
отвeтилъ я холодно.
     Онъ прищурилъ глаза, выждалъ немного и выпалилъ неожиданно:
     "Давно графиня въ связи съ Савiоли?" 237
     Я былъ почему-то готовъ къ такому вопросу и не моргнулъ глазомъ.
     Искусными и ловкими вопросами  онъ хотeлъ уличить меня въ противорeчiи,
но, какъ ни билось у меня сердце отъ ужаса, я все же ничeмъ не выдалъ себя и
продолжалъ упорно настаивать, что никогда не слыхалъ даже имени Савiоли, что
съ Ангелиной я знакомъ еще съ дeтства, когда былъ живъ мой покойный отецъ, и
что она часто заказывала мнe камеи.
     Несмотря на все это, я сознавалъ превосходно, что полицейскiй совeтникъ
чувствуетъ мою  ложь и бeсится  отъ досады,  что не  можетъ  у  меня  ничего
выпытать.
     Онъ слегка задумался,  потомъ потянулъ меня за рукавъ  поближе къ себe,
показалъ предостерегающе пальцемъ на лeвую конторку и прошепталъ на ухо:
     "Атаназiусъ!  Вашъ  покойный отецъ былъ  моимъ лучшимъ  другомъ. Я хочу
васъ  спасти, Атаназiусъ!  Но  вы должны  мнe  все  разсказать  про графиню.
Слышите -- все!"
     Я не понялъ, что это должно было значить. "Что вы хотите этимъ сказать?
Вы хотите меня спасти?" громко спросилъ я.
     Войлочная туфля  съ  досадой опустилась на полъ. Полицейскiй  совeтникъ
позеленeлъ отъ злости. Поднялъ  верхнюю губу. И притаился. --  Я  зналъ, что
онъ  сейчасъ  опять  разразится   (его   манера  ошеломлять  напомнила   мнe
Вассертрума) и  тоже  сталъ  ждать.  Надъ конторкой показалось козлиное лицо
обладателя  войлочной туфли -- -- вдругъ полицейскiй  совeтникъ во все горло
крикнулъ:
     "Убiйца". 238
     Я остолбенeлъ отъ изумленiя.
     Козлиное лицо снова съ недовольнымъ видомъ спряталось за конторку.
     Полицейскiй    совeтникъ   былъ   тоже,   повидимому,   смущенъ   моимъ
хладнокровiемъ, но  старался скрыть это: придвинулъ  стулъ и попросилъ  меня
сeсть.
     "Такъ  вы  отказываетесь,  господинъ  Пернатъ,  сообщить  мнe требуемыя
свeдeнiя о графинe?"
     "Я, къ сожалeнiю, не могу вамъ ничего сообщить, господинъ совeтникъ, --
по крайней мeрe ничего для васъ интереснаго. Во-первыхъ, я  никакого Савiоли
не знаю, а, во-вторыхъ, я твердо убeжденъ, что всe слухи объ  измeнe графини
мужу -- гнусная клевета".
     "Вы готовы это подтвердить подъ присягой?"
     У меня захватило дыханiе. "Конечно. Когда угодно".
     "Гмъ. Прекрасно".
     Воцарилось продолжительное молчанiе. Полицейскiй совeтникъ, повидимому,
о чемъ-то усиленно размышлялъ.
     Когда  онъ снова  поднялъ глаза,  на его физiономiи появилась  дeланная
печаль. Я невольно  вспомнилъ о Харузекe, когда онъ заговорилъ  голосомъ, въ
которомъ слышались слезы:
     "Мнe же вы  можете сказать,  Атаназiусъ, --  мнe, старому  другу вашего
батюшки, -- я вeдь носилъ васъ на  рукахъ -- --" я едва удержался отъ улыбки
-- онъ  былъ не больше  чeмъ на  десять лeтъ  старше меня  -- "не правда ли,
Атаназiусъ, это вeдь была самооборона?"
     Козлиное лицо снова показалось изъ-за конторки. 239
     "Какая самооборона?" спросилъ я, недоумeвая.
     "Да -- -- съ Цотманомъ!" закричалъ мнe совeтникъ прямо въ лицо.
     Это имя поразило меня, какъ  ударомъ  ножа. Цотманъ! Цотманъ! Часы! Имя
Цотмана выгравировано на крышкe часовъ.
     Я  почувствовалъ,  какъ  вся кровь прилила  у меня  къ  сердцу:  злодeй
Вассертрумъ далъ мнe часы, чтобы навлечь на меня подозрeнiе въ убiйствe.
     Полицейскiй совeтникъ  сбросилъ  тотчасъ  же  маску,  оскалилъ  зубы  и
прищурилъ глаза:
     "Такъ, стало быть, вы сознаетесь въ убiйствe, Пернатъ?"
     "Это недоразумeнiе, ужасное недоразумeнiе. Ради Бога,  выслушайте меня.
Я объясню вамъ, господинъ совeтникъ -- --!" вскричалъ я.
     "Разскажите же мнe все о графинe", быстро  перебилъ онъ  меня: "обращаю
ваше вниманiе: это можетъ улучшить ваше положенiе".
     "Я могу только повторить еще разъ: графиня невиновна".
     Онъ стиснулъ зубы и обратился къ козлиному лицу:
     "Запишите:  Пернатъ  сознается  въ  убiйствe  страхового  агента  Карла
Цотмана".
     Меня охватило безумное бeшенство.
     "Негодяй!" заревeлъ я. "Какъ вы смeете!?"
     Я хотeлъ въ него чeмъ-нибудь бросить.
     Но  въ  то  же  мгновенiе  меня  схватили  два  полицейскихъ  и  надeли
наручники.
     Полицейскiй совeтникъ нахохлился, какъ пeтухъ на навозной кучe. 240
     "А откуда эти часы?" --  у него появились вдругъ въ рукахъ золотые часы
съ  погнутой крышкой,  --  "Скажите-ка лучше,  вы  сня