?
     - Пустяки. А если я сломаю себе шею, что ж,  буду  утешаться  тем,  что
это случилось, когда я верно служил вам.
     Герцог так весело говорил эти льстивые слова, что  Каролина  ничуть  не
встревожилась. Они перешли в галоп и объехали храбро  весь  парк.  Жаке  вел
себя отлично  и  не  капризничал:  впрочем,  мадемуазель  де  Сен-Жене  была
прекрасной наездницей, и  герцог  сразу  заметил,  что  ее  грациозность  не
уступает легкости и хладнокровию. Каролина  была  в  длинной  юбке,  которую
смастерила  сама,  распустив  подборы,  плечи  покрывал   белый   бумазейный
казакин,  а  соломенная  шляпка  на  белокурых  волосах,  растрепавшихся  от
скачки, необычайно красила ее. Раскрасневшаяся  от  удовольствия  и  быстрой
езды, Каролина была чудо как хороша, так что герцог, не отрывая  взгляда  от
ее изящного стана и пленительной улыбки целомудренных губ,  чувствовал,  что
теряет голову.
     "Черт меня дернул дать это  безрассудное  обещание!  -  выговаривал  он
себе. - Кто бы мог подумать, что сдержать его будет так трудно?"
     Но он во что бы  то  ни  стало  хотел,  чтобы  Каролина  открылась  ему
первая, поэтому предложил сделать не спеша еще один  круг  по  парку,  чтобы
дать лошадям перевести дух. Однако все было  напрасно:  Каролина  болтала  с
полной непринужденностью и таким  дружелюбием,  которое,  уж  конечно,  было
несовместно с мучениями такой страсти.
     "Ах, так! - злился герцог, снова пуская лошадь в галоп. -  Ты  думаешь,
я стану увечиться на этой апокалипсической  твари  только  для  того,  чтобы
вести светские беседы  под  материнским  надзором?  Пускай  этим  занимаются
другие. Я сейчас оставлю тебя одну и  омрачу  твое  благодушное  настроение,
тогда ты хочешь не хочешь, а призадумаешься".
     - Дружочек, - сказал он Каролине  (герцог  нередко  называл  ее  так  с
милой непосредственностью), - по-моему, вы уже вполне освоились с  Жаке,  не
так ли?
     - Да, конечно.
     - Он ведь покладистый и послушный?
     - Да.
     - Тогда, с вашего позволения, я предоставлю вас  самой  себе  и  пришлю
Андре на мое место.
     - Сделайте одолжение! - живо отозвалась Каролина.  -  И  не  присылайте
даже Андре. Я сделаю еще один  круг,  а  потом  отведу  лошадь  на  конюшню.
Честное слово, мне будет приятно покататься без провожатого.  К  тому  же  я
просто страдала, глядя, как немилосердно трясет вас эта лошадь.
     - Какие пустяки! - ответил герцог, решив перейти  в  наступление,  -  я
еще не в том возрасте, когда боятся норовистых лошадей. Но дело в  том,  что
сегодня вечером приезжает госпожа д'Арглад.
     - Нет, она приедет завтра.
     - По-моему, сегодня, - повторил герцог, внимательно глядя на Каролину.
     - В таком случае, вы осведомлены лучше меня.
     - Вероятно, дружочек... Госпожа д'Арглад... Впрочем, довольно...
     - Ах, так? - рассмеялась Каролина. - Я  и  не  знала!  В  таком  случае
поезжайте скорее домой, а я исчезаю и приношу вам тысячу  благодарностей  за
вашу любезность.
     Каролина уже собралась дать шпоры, но герцог удержал ее.
     - Очевидно, мой поступок кажется вам неучтивым? - спросил он.
     - Не только учтивым, но и очень милым.
     - Стало быть, вам наскучило мое общество?
     - Я не то хотела сказать. По-моему,  эта  ваша  неучтивость  говорит  о
полном доверии ко мне, поэтому я вам за нее признательна.
     - Как, по-вашему, госпожа д'Арглад красива?
     - Очень.
     - Сколько ей должно быть лет?
     - Мы почти ровесницы. Мы вместе воспитывались в монастыре.
     - Я знаю. Вы были большими друзьями?
     - Нет, не очень. Но когда на меня посыпались беды, она приняла  во  мне
искреннее участие.
     - Да, она вас и порекомендовала матушке. Отчего же вы  ненавидели  друг
друга в монастыре?
     - Никакой ненависти не было - просто мы не очень дружили, вот и все.
     - А теперь?
     - А теперь она ке мне добра и, стало быть, я ее люблю.
     - Значит, вы любите тех, кто к вам добр?
     - Что ж в этом удивительного?
     - Значит, вы и меня немного любите: по-моему, я никогда  не  делал  вам
ничего худого.
     - Конечно, вы всегда вели себя безупречно, и я вас очень люблю.
     - Нет, каким тоном она это говорит! Я очень люблю  свою  няню,  но  еще
больше люблю ездить верхом на палочке. Скажите, пожалуйста, а вам не  придет
в голову ославить меня перед вашей милейшей госпожой д'Арглад?
     - Ославить? Таких слов даже нет в моем словаре, не в пример вашему.
     - Вы  правы,  простите.  Но,  видите  ли,  госпожа  д'Арглад  -   особа
подозрительная... чего доброго, она спросит вас  обо  мне.  Надеюсь,  вы  не
преминете сказать ей, что я никогда за вами не ухаживал?
     - О, можете рассчитывать, что я скажу  ей  чистую  правду!  -  ответила
Каролина, пришпоривая лошадь. И герцог  услышал,  как,  взяв  в  галоп,  она
рассмеялась.
     "Ну вот! Я покривил душой и совершенно напрасно!  -  сердился  на  себя
герцог. - Вообразил себе  бог  знает  что...  Она  никого  не  любит...  или
где-нибудь держит про запас возлюбленного  на  тот  день,  когда  раздобудет
тысячу золотых  на  обзаведение  хозяйством.  Бедная  девушка!  Имей  я  эту
тысячу, я отдал бы ей все, не раздумывая... Впрочем, так  или  иначе,  но  я
был смешон. Она, вероятно, это заметила и наверняка  теперь  посмеется  надо
мной вместе со своим сердечным другом, расписав меня тайком в одном  из  тех
писем, которые то и дело строчит... Если это так...  Но  все  равно,  я  дал
честное слово!"
     И герцог хлестнул лошадь, пытаясь иронизировать над собой,  однако  был
задет за живое и почти удручен.
     Выезжая из густых  зарослей,  он  заметил,  как  туда  опасливо  юркнул
какой-то незнакомец. Уже стемнело, и герцог не разглядел пришельца,  а  лишь
услышал, как тот осторожно крадется в чаще деревьев.
     "Смотри-ка! - подумал он. - Наверняка  злополучный  любовник  прибыл  к
ней на тайное свидание. Ну нет,  я  этого  так  не  оставлю  и  выведаю  всю
подноготную".
     Герцог слез  с  лошади,  вытянул  хлыстом  Белянку,  которая  сразу  же
побрела на конюшню, и, прячась за деревьями, двинулся  в  ту  сторону,  куда
ускакала Каролина. Найти в зарослях незнакомца было невозможно,  к  тому  же
эти поиски могли его насторожить. Гораздо  вернее  было  бесшумно  пройти  в
темноте вдоль аллеи и поглядеть на то, как любовники встретятся и  заговорят
друг с другом.
     А Каролина уже не думала о герцоге. Отъехав на  порядочное  расстояние,
чтобы  избавить  себя  от  нескромных  излияний,  мало   подобающих   такому
благовоспитанному человеку, как герцог  д'Алериа,  Каролина  пустила  лошадь
шагом,  боясь  впотьмах  наткнуться  на  ветки  и,  кроме   того,   чувствуя
потребность не столько в  быстрой  езде,  сколько  в  раздумье.  На  душе  у
Каролины  было  сумрачно  и  беспокойно.  Обхождение  маркиза  казалось   ей
непонятным, даже оскорбительным. Она искала объяснение ему в  глубине  своей
совести и, ничего не найдя, упрекнула себя за то, что слишком  много  думает
о маркизе. Вероятно, все люди,  поглощенные  серьезной  работой,  отличаются
странностями, ну, а если маркиз и впрямь  испытывает  к  ней  неприязнь,  то
ведь он собирается жениться, и, значит, маркиза  будет  так  счастлива,  что
бедная  компаньонка  сможет  уйти  от  нее,   не   зная   за   собой   греха
неблагодарности.
     Размышляя о будущем и о том, что ей  нужно  посоветоваться  с  госпожой
д'Арглад, которая, вероятно,  сумеет  приискать  ей  новое  место,  Каролина
вдруг почувствовала, что лошадь ее внезапно остановилась,  и  увидела  рядом
какого-то человека; он сделал резкое движение, и ей стало не по себе.
     - Это вы, Андре?  -  спросила  девушка,  замечая,  что  лошадь  как  бы
повинуется знакомой руке; неизвестный, чью одежду в темноте невозможно  было
разглядеть, молчал, и голос Каролины дрогнул:
     - Это вы, герцог? Зачем вы остановили меня?
     Ответа не  последовало:  человек  отпустил  лошадь  и  исчез.  Каролину
охватил страх, смутный, но непреодолимый;  не  смея  обернуться  назад,  она
дала шпоры Жаке и, так никого и не увидев, помчалась вперед.
     Герцог был в десяти шагах от того места,  где  произошла  эта  странная
встреча. Он  ничего  не  разглядел,  но  слышал,  каким  испуганным  голосом
говорила мадемуазель де Сен-Жене в ту минуту,  когда  внезапно  остановилась
ее лошадь. Герцог опрометью кинулся к незнакомцу и, очутившись с ним  нос  к
носу, схватил его за ворот.
     - Кто вы такой? - крикнул он.
     Незнакомец упорно старался вырваться из  рук  и  скрыться,  но  герцог,
обладавший силой поистине геркулесовой, вывел своего противника из  чащи  на
середину аллеи. Каково же было его удивление, когда он  увидел  перед  собой
брата!
     - Боже мой, Урбен! - воскликнул  он.  -  Я  тебя  не  ударил?  Кажется,
нет... Отчего ты молчал?
     - Не знаю, - отвечал очень взволнованный маркиз  де  Вильмер.  -  Я  не
узнал твоего голоса... Ты со мной разговаривал? За кого ты меня принял?
     - Клянусь честью, за обыкновенного вора!  Это  ты  только  что  напугал
мадемуазель де Сен-Жене?
     - Я, вероятно, невольно напугал ее лошадь. А где же сама мадемуазель?
     - Черт возьми, от страха помчалась прочь. Неужели ты  не  слышишь,  как
она скачет к дому?
     - Зачем же ей бояться меня? - спросил  маркиз  со  странной  горечью  в
голосе. - Я не  хотел  ее  обидеть,  -  и,  устав  вести  эту  игру,  маркиз
добавил: - я хотел только с ней поговорить.
     - О ком? Обо мне?
     - Да, если хочешь, о тебе. Я хотел узнать, любит ли она тебя.
     - Отчего же ты не заговорил с ней?
     - Не знаю. Я не мог произнести ни слова.
     - Тебе нездоровится?
     - Да, я болен, очень болен сегодня.
     - Пойдем, брат, домой, - сказал герцог. - Ты, я вижу,  весь  горишь,  а
уже выпала роса.
     - Это не важно, - сказал маркиз, усаживаясь на пень у обочины аллеи.  -
Я хочу умереть.
     - Урбен! - воскликнул герцог,  которого  внезапно  осенило.  -  Так  ты
любишь мадемуазель де Сен-Жене!
     - Я? Люблю? Разве она не  твоя...  разве  ей  не  суждено  стать  твоей
любовницей?
     - Разумеется,  нет,  если  ты  ее  любишь.  Для  меня  это  прихоть,  я
волочился за ней от безделья и от тщеславия, но  она  совершенно  равнодушна
ко мне и даже не поняла меня любовных ухищрений. Клянусь,  это  правда,  как
правда то, что я сын своего отца. Она так же чиста, свободна и горда, как  в
тот день, когда переступила порог нашего дома.
     - Зачем же ты заманил ее в чащу и оставил одну?
     - Я тебе только что поклялся - я говорю правду, а  ты  мне  не  веришь!
По-моему, от любви ты ума решился.
     - Ты дал слово вставить девушку в покое  и  изменил  ему!  Я  знаю,  ты
нарушишь любую клятву,  если  дело  касается  любовной  интриги.  Иначе  вы,
счастливые волокиты, не смогли бы вскружить голову  стольким  женщинам!  Для
вас любые обязательства - пустой звук. Разве ты действовал честно, пуская  в
ход нелепые, а возможно, изощренные  уловки  -  я  ведь  ничего  в  этом  не
понимаю, - играя на самолюбии, на легковерии,  на  всех  слабых  или  дурных
сторонах женской натуры, чтобы  заманить  мадемуазель  де  Сен-Жене  в  свои
сети? Для тебя нет ничего святого. В  твоих  глазах  добродетель  -  смешной
недуг, от которого нужно излечить беспомощную и неопытную  простушку.  Разве
пропасть,  в  которую  ты  пытался  завлечь  эту  девушку  без  приданого  и
родовитых предков, не казалась тебе естественным для нее  исходом,  неважно,
счастливым или роковым? Разве ты не издевался надо мной нынче  утром,  когда
уверял, что женишься на ней? А теперь ты говоришь: "Так ты ее любишь? А  для
меня это прихоть, я волочился за ней  от  безделья  и  тщеславия".  Вот  оно
каково,  ваше  чудовищное  тщеславие  распутников!  Из-за  него  вы   готовы
вывалять в грязи все, что попадается вам под  руку!  Ваши  взгляды  -  и  те
пятнают женщину. Ты мысленно  унизил  эту  девушку,  большего  для  меня  не
нужно. Я уже ее не люблю!
     Впервые в жизни так поговорив с братом, маркиз поднялся и быстро  ушел,
полный мрачной, неистребимой ненависти.
     Разгневанный герцог тоже  вскочил  на  ноги,  собираясь  потребовать  у
брата сатисфакции. Он сделал несколько шагов, потом вдруг остановился и  сел
на тот самый пень, где только  что  сидел  маркиз.  Душой  герцога  овладела
мучительная  борьба;  раздосадованный  и  взбешенный,  он   вместе   с   тем
чувствовал, что брат для него неприкосновенен. Герцог не совсем  понимал,  в
чем же его вина, тем не менее был сильно подавлен,  невольно  сознавая,  что
правда на стороне Урбена. Он ломал себе руки, и крупные слезы горя и  ярости
текли по его щекам.
     Явился Андре и сообщил, что его ищет маркиза.  Гости  уже  разъехались,
но прибыла госпожа д'Арглад. Все удивляются  его  исчезновению,  и  маркиза,
зная, что герцог оседлал Белянку, опасается, как бы у несчастного  животного
не подломились ноги.
     Герцог машинально последовал за слугой и уже на пороге спросил:
     - А где мой брат?
     - Он недавно вернулся и заперся у себя, ваше сиятельство.
     - А мадемуазель де Сен-Жене?
     - Она тоже у себя.  Но  ваша  матушка  велела  ей  сообщить  о  приезде
госпожи д'Арглад, и она, конечно, спустится в гостиную.
     - Хорошо. Скажите моему брату, что я хочу  с  ним  поговорить  и  через
десять минут буду у него.


XII

     Госпожа  д'Арглад  была  женой  важного  провинциального  чиновника.  С
маркизой де Вильмер она познакомилась на юге, когда  маркиза  проводила  там
лето в своем обширном поместье, позднее проданном в уплату  долгов  старшего
сына. Госпожа д'Арглад отличалась  тем  особенным,  ограниченным  и  упорным
тщеславием, которое нередко свойственно женам чиновников, как  крупных,  так
и мелких. Пробиться  в  высший  свет,  чтобы  блистать,  и  блистать,  чтобы
пробиться  в  свет,  -  было  единственной   целью,   единственной   мечтой,
единственным  помыслом  и  надеждой  этой  маленькой  женщины.   Богатая   и
неродовитая, она отдала  свое  приданое  разорившемуся  дворянину;  ему  это
обеспечило денежное место, а ей позволило поставить  дом  на  широкую  ногу,
так как она прекрасно понимала, что лучший способ нажить  большое  состояние
в  нынешнем  обществе  -  это  иметь  приличный  достаток  и  по-барски  его
расточать. Пухленькая, энергичная, привлекательная, хладнокровная и  ловкая,
госпожа д'Арглад считала,  что  положение  обязывает  ее  к  некоторой  доле
кокетства, и в душе гордилась  высоким  искусством  все  обещать  глазами  и
ничего губами или пером, разжечь безудержное  желание,  не  вызвав  глубокой
привязанности, и, наконец, ненароком  заполучить  выгодное  местечко,  делая
при этом равнодушный вид и никогда не унижаясь до хлопот. Чтобы  при  случае
всегда иметь поддержку нужных друзей, она всюду искала их, принимала у  себя
без особенного разбора, изображая добрую  или  легкомысленную  хозяйку  и  в
конце концов ловко проникала в самые недоступные дома, без  труда  становясь
там незаменимым человеком.
     Так госпожа д'Арглад втерлась в доверие  к  маркизе  де  Вильмер,  хотя
благородная дама и относилась с предубеждением  к  происхождению  Леони,  ее
положению в обществе  и  должности  ее  супруга.  Но  Леони  д'Арглад  ловко
подчеркивала полное свое равнодушие  к  политике  и  вечно  просила  у  всех
прощения за свою глупость в  этих  вопросах;  это  позволяло  ей  не  только
никого не отталкивать, но даже примирять людей с тем  вынужденным  усердием,
которое проявлял ее  муж  на  службе  у  нынешнего  правительства.  Веселая,
ветреная, подчас неумная, Леони громко высмеивала  самое  себя,  смеялась  в
душе над простоватостью других и слыла  по-детски  бескорыстной  простушкой,
хотя эта простушка рассчитывала каждый свой шаг и  обдумывала  каждую  шалую
проделку.
     Леони  прекрасно  понимала,  что  при  всех  своих  внутренних  распрях
светское общество крепко спаяно родственными  и  прочими  узами  и  что  при
надобности все приносится в жертву сословным привилегиям и семейным  связям.
Из этого она сделала вывод, что ей необходимы  знакомства  в  Сен-Жерменском
предместье, где ее мужа принимали крайне неохотно, и с  помощью  маркизы  де
Вильмер, чье расположение  ловко  приобрела  своей  болтовней  и  неутомимой
услужливостью, проникла в некоторые  салоны,  снискала  там  благоволение  и
прослыла милой, хотя и пустенькой девочкой.
     Этой девочке было уже двадцать восемь лет,  и  она  успела  пресытиться
балами, но ей с виду все еще давали  не  больше  двадцати  двух  -  от  силы
двадцати   трех.   Леони    умудрилась    сохранить    такую    живость    и
непосредственность, что никто даже  не  замечал,  как  она  располнела.  Она
любила смеяться, не забывая при  этом  показать  ослепительно  белые  зубки,
по-детски шепелявила и, казалось, была без ума  от  нарядов  и  всевозможных
развлечений. Все питали к ней полное доверие, да и ее не следовало  бояться,
так как больше всего на свете она  хотела  слыть  доброй  и  безобидной;  но
остерегаться все же  было  необходимо,  чтобы  в  один  прекрасный  день  не
оказаться в ее сетях.
     Вот так маркиза де Вильмер, продолжая клясться, что ноги ее не будет  у
министров  короля-мещанина,  незаметно  для  самой   себя   была   вынуждена
действовать без околичностей, дабы вызволить госпожу д'Арглад из  провинции.
Стараниями маркизы и герцога  д'Алериа  господин  д'Арглад  получил  недавно
назначение в Париж, и супруга его написала госпоже де Вильмер такое  письмо:
"Дорогая маркиза, вам я обязана жизнью, вы мой  ангел-хранитель.  Я  покидаю
юг, но в  Париж  загляну  лишь  на  несколько  дней,  так  как,  прежде  чем
устроиться, порадоваться и повеселиться,  словом,  прежде  всего,  я  мечтаю
поблагодарить вас, целые сутки пролежать у ваших  ног  в  Севале,  неустанно
повторяя, что люблю вас и благословляю. Я буду у вас десятого июня.  Герцогу
скажите, что приеду девятого или одиннадцатого и что  заочно  благодарю  его
за доброту к моему мужу, который напишет ему своим чередом".
     Намеренно не уточняя день своего приезда,  госпожа  д'Арглад  кокетливо
намекала на те шутки, которые герцог нередко отпускал по  поводу  того,  что
Леони не знает счета ни часам, ни дням: и хотя герцог был весьма искушен  по
части женщин, Леони и его обвела вокруг пальца. Он считал  ее  ветреницей  и
обычно разговаривал с ней так: "Значит, вы приедете  к  матушке  сегодня,  в
понедельник, вторник или воскресенье, седьмого, шестого или  пятого  ноября,
сентября, декабря, в вашем голубом, сером или розовом платье, и окажете  нам
честь, поужинав,  пообедав  или  позавтракав  с  нами,  с  ними  или  еще  с
кем-нибудь".
     Влюблен в нее герцог не был. Она его  забавляла,  но,  посмеиваясь  над
ней, лукаво ее поддразнивая и вышучивая, герцог  нащупывал  в  Леони  слабое
звено, а она притворялась, будто ничего не  замечает,  но  на  деле  отлично
оберегала себя от герцогских козней.
     Здороваясь  с  госпожой  д'Арглад,  герцог  все  еще  был  озабочен,  и
перемена в его лице поразила маркизу.
     - Боже мой! - воскликнула она. - Должно быть, случилась какая-то беда.
     - Не тревожьтесь, дорогая матушка. Все обошлось благополучно, только  я
немного продрог - вот и все.
     Герцога действительно немного знобило, хотя от гнева у него на лбу  еще
блестели капельки пота. Он подошел к камину, который круглый год  топили  по
вечерам в гостиной маркизы, но через  несколько  минут  привычка  сдерживать
свои порывы - а ведь это целая наука! - взяла  свое,  и  фейерверк  шуток  и
смешков Леони развеял его горькие мысли.
     Пришла  и  мадемуазель  де  Сен-Жене  обнять  свою  старую  подругу  по
монастырю.
     - Господи, на вас тоже лица нет! -  заметила  маркиза  Каролине.  -  Вы
что-то  от  меня  утаиваете.  Я  уверена,  что  из-за  этих  проклятых  кляч
произошел несчастный случай.
     - Ничего страшного не  произошло,  сударыня,  -  ответила  Каролин