вполне вероятно, тронет мое обхождение, и она  сама
постепенно освободит меня  от  данного  обета.  Женщина  всегда  удивляется,
когда после двух-трех месяцев дружеской близости с ней  не  заводят  речи  о
любви. Потом и она заскучает, видя, что  брат  продолжает  смотреть  на  нее
пустыми глазами... Словом, поглядим! Покорить сердце, за которым  охотишься,
не  показывая  вида,  следить  за   тем,   как   добродетель   уступает,   и
прикидываться, будто ты тут ни при чем - ощущения острые и новые. Я  не  раз
наблюдал,  как  ведут  себя  при  этом  кокетки  и  жеманницы,  -  интересно
поглядеть, как выйдет из такого положения мадемуазель де Сен-Жене".
     Поглощенный этой самолюбивой мальчишеской затеей, герцог  не  испытывал
скуки.  Впрочем,  грубый  разврат  ему  всегда  претил,  и  волокитство  его
неизменно отмечала печать изысканности. Он так рьяно  прожигал  свою  жизнь,
что изрядно растратил собственные  силы,  и  теперь  ему  ничего  не  стоило
обуздать свои порывы. Герцог сам говорил, что был бы не  прочь  восстановить
утраченное здоровье и свежесть, а временами даже мечтал вернуть молодость  и
сердцу, ту самую молодость, внешние признаки которой он  сумел  сохранить  в
своих речах и повадках. И так как теперь  его  мозг  вынашивал  бессовестную
любовную  интригу,  герцог  считал,  что  еще   вполне   подходит   к   роли
романтического воздыхателя.
     Он так искусно плел сети, что мадемуазель де Сен-Жене в душевной  своей
скромности сразу попалась на крючок его мнимой добропорядочности. Видя,  что
герцог  больше  не  ищет  с  ней  встреч  наедине,  Каролина  перестала  его
избегать.  Герцог  же,  непрестанно  наблюдая  за  ней  исподтишка,  как  бы
невзначай, сам того не желая, наталкивался на Каролину во время ее  прогулок
и, притворяясь, будто не хочет  длить  эти  встречи,  удалялся,  подчеркнуто
ненавязчивый  и  вместе  с  тем  будто  слегка  опечаленный,  так  что   его
изысканная любезность граничила с вызывающим равнодушием.
     Герцог действовал так хитро, что Каролина ничего не заподозрила.  Да  и
как могла она, при ее  прямодушии,  вообразить  себе  подобный  план?  Через
неделю Каролине было с герцогом легко и спокойно,  точно  он  никогда  и  не
внушал ей недоверия, и она так писала госпоже Эдбер:

     "После некоего семейного  события  герцог  переменился  к  лучшему.  Он
остепенился, или  же  госпожа  де  Д***  с  самого  начала  взвела  на  него
напраслину. Вероятно, так оно и есть:  мне  просто  не  верится,  как  такой
благовоспитанный человек способен погубить женщину только ради  того,  чтобы
похвастаться  еще  одной  победой.  Она  (госпожа  де  Д***)  уверяла,   что
распутный и тщеславный герцог поступал так со всеми своими жертвами.  Право,
не знаю, что такое  распутство  у  высокородных  господ.  Я  жила  с  людьми
рассудительными  и  разгул  видела  только   у   бедняков-рабочих,   которые
напивались до потери сознания и в припадке неистовства избивали  своих  жен.
Если порочность знатных господ заключается в  том,  что  они  компрометируют
светских  женщин,   значит,   многие   светские   женщины   позволяют   себя
компрометировать  -  иначе  откуда  у  герцога  д'Алериа  взялись   бы   его
бесчисленные жертвы? По-моему, женщинами он интересуется весьма  умеренно  и
при  мне  ни  об  одной  плохо  не  говорил.  Напротив,  герцог  превозносит
добродетель и утверждает, что  она  для  него  превыше  всего  на  свете.  В
вероломстве, по-моему, упрекать ему себя не приходится,  так  как  он  четко
делит женщин на тех, кто уступает мужским уловкам, и на тех,  кто  проявляет
твердость. Не знаю, быть может, герцог  всех  морочит,  но  мне  он  кажется
человеком, который любил искренно и преданно. Таким его,  по-моему,  считают
мать с братом, да и я склонна  думать,  что  натура  он  искренняя,  хотя  и
непостоянная, и что нужно было быть очень доверчивой или  очень  тщеславной,
чтобы надеяться прочно привязать его к себе. Я не сомневаюсь, что  он  сорил
деньгами, играл в  карты,  пренебрегал  семейными  обязанностями,  опьянялся
роскошью и прочим вздором, недостойным серьезного человека.  Все  это  плоды
его легкомыслия и тщеславия, а они, в  свой  черед,  порождены  неправильным
воспитанием и слишком беззаботной  юностью.  Этим  людям  нужда  не  привила
чувства  долга,  а  учили  их  лишь  тому,  что  несовместно   с   понятиями
бережливости и предусмотрительности. Наш бедный отец тоже разорился, но  кто
посмеет поставить это ему в вину? Герцога, как ни силюсь,  я  даже  не  могу
упрекнуть в щегольстве - оно ему совершенно чуждо. Одевается  он  здесь  как
любой местный дворянчик. Ходит в вязаной куртке за тридцать франков  и  всех
располагает к себе добродушием и простотой. О прошлых  победах  даже  словом
не обмолвится, достоинствами своими не кичится, а их у него  не  отнять:  он
остроумен,  все  еще  очень  красив,  прелестно  поет  и  вдобавок  сочиняет
романсы, правда, пустяковые, но не лишенные известного изящества.  В  беседе
он  приятен,  хоть  глубиной  мысли  не   блещет,   так   как   читал   одни
легкомысленные книжки, в чем чистосердечно признается.  Однако  к  серьезным
материям герцог не безразличен, часто расспрашивает брата о  всякой  всячине
и слушает его внимательно и с полным уважением.
     А  маркиз?  Он  по-прежнему  ничем  не  замутненное  зеркало,   образец
всевозможных совершенств,  доброты  и  редкой  скромности.  Он  очень  занят
большим историческим сочинением, о котором герцог рассказывает чудеса,  и  я
этому нисколько не удивляюсь. Природа поступила  бы  безрассудно,  лиши  она
маркиза способности выражать глубокие мысли и возвышенные чувства,  которыми
так щедро наделила его душу. Он сейчас как-то благоговейно  сосредоточен  на
своей работе, поэтому, вероятно, и стал сдержаннее со мной и  откровеннее  с
матерью и братом, чем прежде. За них я радуюсь, за себя не обижаюсь:  вполне
естественно, что он не ждет  от  меня  глубоких  мыслей  о  столь  серьезных
предметах и предпочитает обсуждать их с людьми более зрелыми и  сведущими  в
исторической науке. В Париже он весьма участливо относился ко мне,  особенно
в тот день, когда брат его  осмелился  дерзко  поддразнивать  меня.  И  хотя
теперь он этого участия не проявляет, я не думаю, что  интерес  его  ко  мне
полностью иссяк: возможно, при случае  он  проявится  опять.  Правда,  новый
случай вряд ли представится, потому что герцог образумился, тем не  менее  я
очень благодарна маркизу за то, что тогда он оказал  мне  такую  драгоценную
поддержку".

     Читатель  видит,  что  если  Каролина   и   была   огорчена   внезапным
охлаждением маркиза де Вильмера, она сама не отдавала себе в этом  отчета  и
подавляла смутное чувство обиды. Ее женское самолюбие не  было  задето,  ибо
Каролина знала, что у маркиза нет  оснований  относиться  к  ней  с  меньшим
уважением, чем прежде, а так как ничего, креме уважения, она не хотела и  не
ждала,   то   сдержанность   маркиза   приписывала   его   погруженности   в
глубокомысленные занятия.
     Но как ни убеждала себя в этом Карелнна, тем не  менее  она  тосковала.
Писать об этом сестре она остерегалась, да Камилла и не сумела бы вселить  в
нее бодрость. Она писала Каролине нежные  письма,  полные  сетований  на  ее
самопожертвование и долгую разлуку. Каролина от  всего  оберегала  мягкую  и
боязливую душу сестры, которую привыкла по-матерински любить и по  мере  сил
поддерживать, неизменно выказывая твердость и спокойствие. Но и  у  Каролины
бывали часы безмерной усталости, когда страх одиночества сжимал  ей  сердце.
И хотя большую половину дня она была здесь более  обременена  обязанностями,
чем дома, у нее оставались свободными утро  и  поздний  вечер,  когда  можно
было насладиться уединением и поразмыслить о собственной  судьбе.  Это  была
опасная свобода, которой она никогда не располагала в своей  семье,  где  на
руках у нее было четверо детей и где всегда царила нужда. В такие  свободные
часы Каролина предавалась поэтическим раздумьям и временами находила  в  них
упоительную  сладость,  а  временами  они  порождали  беспричинную,  смутную
горечь, и тогда природа становилась ей враждебной,  прогулки  утомительными,
а сок не приносил отдыха.
     Она мужественно боролась с хандрой, но приступы ее  не  ускользнули  от
зорких глаз герцога  д'Алериа.  Порой  он  замечал  у  Каролины  синеву  под
глазами и слабую,  вымученную  улыбку.  Герцог  решил,  что  приспело  время
действовать, и еще старательнее начал расставлять силки. Он  стал  держаться
с Каролиной еще внимательнее и предупредительней, а  заметив,  как  она  ему
благодарна, не преминул деликатно намекнуть, что любовь тут ни при  чем.  Но
как герцог  ни  ухищрялся,  он  напрасно  терял  время.  Каролина  была  так
прямодушна, что попросту не видела  этих  хитроумных  уловок.  Когда  герцог
расточал  ей  утонченные  знаки  внимания,  она  приписывала  их  дружескому
расположению, когда же он пытался  уязвить  ее  нарочитой  холодностью,  она
радовалась новому доказательству того, что он питает к  ней  только  дружбу.
Самолюбие мешало герцогу распознать, что его отношения с Каролиной  вступили
в новую фазу. Ее доверие к нему действительно вернулось, но  если  бы  глаза
ее вдруг прозрели, она испытала бы не горе,  а  лишь  глубокое  удивление  и
презрительную жалость. Каждое утро герцог чаял увидеть на ее лице  выражение
досады или нетерпения, однако обнаруживал лишь легкую печаль  и,  в  детском
своем эгоизме считал себя тому причиной, втихомолку радовался. Но ему  этого
было недостаточно. "А я-то считал ее  пылкой!  -  размышлял  он.  -  Даже  в
грусти ее есть какое-то безразличие, и кротости в ней  гораздо  больше,  чем
огня".
     Но постепенно кротость эта начала пленять герцога. Ему чудились  в  ней
неведомая доселе покорность судьбе,  душевная  скромность,  неверие  в  свою
привлекательность, мягкое смирение, и он был глубоко тронут.
     "Она прежде всего добра, -  твердил  он  себе,  -  сущий  ангел!  Какое
счастье разделить жизнь с такой женщиной, насладиться  ее  благодарностью  и
нетребовательностью. Право,  она  даже  не  понимает,  что  можно  приносить
мучения другим, только сама терзается - и как стойко!"
     Чем пристальнее герцог следил за своей жертвой,  тем  сильнее  она  его
трогала и даже умиляла. Он поневоле признался себе, что робеет подле  нее  и
тяготится своим жестоким замыслом. Через месяц он начал  терять  терпение  и
уверять себя, что нужно ускорить развязку, но вдруг  понял,  что  это  почти
невозможно. Каролина все еще была воплощенной  добродетелью,  и  он  не  мог
нарушить свое обещание, ибо, проявив излишнюю поспешность, разом загубил  бы
все.
     Как-то раз, придя к матери, герцог сказал:
     - Я только что объезжал жеребенка с вашей фермы. Очень он забавный.  Ни
дать ни взять вепрь, и аллюр такой же. Горячий малыш, прекрасные ноги,  и  в
то же время спокойный. Если мадемуазель де  Сен-Жене  любит  верховую  езду,
она могла бы на нем кататься.
     - Очень люблю, - ответила Каролина. - Отец  требовал,  чтобы  я  ездила
верхом, и я с радостью подчинялась ему.
     - Значит, вы хорошая наездница?
     - Нет, но я хорошо сижу в седле, и рука  у  меня  легкая,  как  у  всех
женщин.
     - Как у всех женщин-наездниц, потому  что  обычно  женщины  -  создания
нервные и хотят обуздывать  лошадей  точно  так  же,  как  мужчин.  Но  это,
по-моему, не в вашем характере.
     - Что касается людей, я боюсь вам что-либо сказать.  Я  никогда  никого
не обуздывала.
     - Но когда-нибудь вы все же попытаетесь, не правда ли?
     - Не думаю.
     - И я не думаю, - вмешалась маркиза.  -  Это  невозможно.  Каролина  не
хочет выходить замуж, и согласитесь,  что  в  ее  положении  это  более  чем
рассудительно.
     - О, конечно! - ответил герцог. - Когда нет состояния,  семейная  жизнь
превращается в настоящий ад.
     Герцог взглянул на Каролину - не отразится  ли  на  ее  лице  огорчение
после таких слов, но оно было безучастно. Каролина искренно  и  бесповоротно
отказалась от замужества.
     Герцог, желая  выяснить,  допускает  ли  она  возможность  непоправимой
ошибки, но боясь попасть впросак, добавил:
     - Да, это настоящий ад, если, конечно,  нет  сильной  страсти,  которая
помогает все вынести до конца.
     Каролина по-прежнему хранила спокойствие и, казалось, не  слышала  слов
герцога д'Алериа.
     - Ах, сын мой! -  воскликнула  маркиза.  -  Какой  вздор  вы  говорите!
Право, подчас вы рассуждаете, как малый ребенок.
     - Вы прекрасно знаете, что я и есть малый ребенок, - ответил герцог,  -
и собираюсь остаться им до конца своих дней.
     - Нет, вы просто младенец, если полагаете, что можно жить  в  нищете  и
быть при  этом  хоть  капельку  счастливым,  -  заметила  маркиза,  любившая
поспорить. - О каком счастье речь, если нищета убивает все, даже любовь.
     - Вы тоже такого мнения, мадемуазель де Сен-Жене? - спросил герцог.
     - На этот счет у меня нет никакого мнения,  -  сказала  Каролина.  -  Я
ничего не знаю о  жизни  дальше  определенной  черты,  но,  пожалуй,  больше
согласна с вашей матушкой, нежели  с  вами.  Я  знала  нищету,  но  страдала
главным образом оттого, что видела, какой тяжестью она  ложится  на  дорогих
мне людей. Поэтому не следует усложнять нашу жизнь и выходить за  положенные
нам пределы, она и без того  трудна.  В  противном  случае  тебя  ждет  одно
отчаяние.
     - Боже мой, все на свете относительно! -  сказал  герцог.  -  Что  одни
считают нищетой, то  другим  кажется  роскошью.  Имей  вы  двенадцать  тысяч
ренты, разве вы не чувствовали бы себя богатой?
     - Конечно, чувствовала бы, - ответила  Каролина,  забыв,  или,  вернее,
даже не зная, что этой цифрой исчислялся нынешний доход герцога.
     - Хорошо, - продолжал герцог, желая одной  фразой  внушить  надежду,  а
другой уничтожить ее, только бы смутить ясную или, может быть,  робкую  душу
Каролины.  -  Представим  себе,  что  некто  предложил  вам  это   небольшое
состояние и в придачу к нему подлинную любовь?
     - Я не смогла бы их принять, - ответила Каролина. -  У  меня  на  руках
четверо детей, которых нужно кормить и воспитывать. Какому  мужу  понравится
такое прошлое?
     - Каролина прелестна! -  умилилась  маркиза.  -  Она  говорит  о  своем
прошлом, словно она вдова.
     - Ах, а я и не упомянула о моей овдовевшей сестре. Со  мной  и  старой,
преданной служанкой, которая разделит с  нами  последний  кусок  хлеба,  нас
семеро, ровным  счетом  семеро.  Какой  же  молодой  человек  с  двенадцатью
тысячами дохода женится на мне? Он был бы просто безумцем!
     Каролина  всегда  говорила  о  своем  положении  легко,  даже   весело,
выказывая прямодушие своего сердца.
     - Пожалуй, вы правы! - ответил герцог. - С вашей завидной решимостью  и
стойкостью вы одна одолеете любые  невзгоды.  Думаю  даже,  что  мы  с  вами
единственные настоящие философы на свете. Для  меня  бедность  тоже  пустяк,
когда приходится отвечать только за  себя  одного,  и  должен  сказать,  что
никогда я не был так счастлив, как теперь.
     - Вот и прекрасно, сын мой, - сказала маркиза  с  едва  заметной  тенью
упрека, которую  герцог  тем  не  менее  тотчас  уловил  и  потому  поспешно
добавил:
     - Но счастье мое  станет  безграничным  в  тот  день,  когда  брат  мой
вступит в задуманный нами брак, а ведь он в него вступит, матушка?
     Каролина повернула голову и взглянула на часы,  но  маркиза  остановила
ее:
     - Нет, нет, они идут исправно. Отныне,  милочка,  у  меня  от  вас  нет
никаких секретов, а посему вам следует знать, что сегодня я получила  добрые
вести относительно того важного дела, которое  я  предприняла  ради  счастья
моего сына. Я не прибегла к помощи вашей прелестной руки  в  этой  переписке
вовсе не потому, что вам не доверяю, - тут причины другие. Прочтите нам  это
письмо, о котором мой старший сын еще не знает.
     Каролине не хотелось слишком глубоко  проникать  в  тайны  этого  дома,
особенно же в тайны маркиза, и она слабо воспротивилась:
     - Здесь нет вашего младшего сына, сударыня,  -  сказала  она,  -  и  я,
право, не знаю, одобрит ли он доверие, которым вы меня почтили...
     - Конечно,  одобрит,  -  ответила  маркиза.  -  Если  бы   я   в   этом
сомневалась, я не попросила бы вас прочесть нам письмо. Читайте, милочка!
     Спорить с маркизой было невозможно, и Каролина прочла вслух следующее:

     "Да, дорогая моя,  нам  нужно  добиться  успеха,  и  мы  его  добьемся.
Состояние мадемуазель де К. и в самом деле  превышает  четыре  миллиона,  но
она это знает и вовсе не кичится. Напротив, после очередных  моих  наводящих
замечаний она сказала мне не далее  как  нынче  утром:  "Совершенно  с  вами
согласна, дорогая крестная. Я и в праве и в состоянии  обогатить  достойного
человека. Ваши рассказы о сыне вашей приятельницы  выставляют  его  в  самом
выгодном свете. Пока я в трауре, мне хотелось бы жить в  монастыре,  но  вот
осенью я охотно встречусь у вас с этим господином". Разумеется, в беседах  с
ней я не называла имен. Но история ваших сыновей,  да  и  ваша  собственная,
так широко известны, что милая Диана догадалась, о ком шла речь. Я же  почла
своим долгом расхвалить на все лады достойное  поведение  маркиза.  Впрочем,
герцог, брат его, тоже везде и всюду говорил о маркизе с  большим  чувством,
что  делает  ему  честь.  Только  не  засиживайтесь   в   вашем   севальском
захолустье. Я не хочу, чтобы до  встречи  с  маркизом  Диана  слишком  много
бывала в свете.  Даже  у  самых  чистых  душ  он  отнимает  ту  младенческую
доверчивость и великодушие, которыми я восхищаюсь  и  которые  по  мере  сил
поддерживаю в моей благородной крестнице. А когда она станет вашей  дочерью,
вы, драгоценный друг мой, доведете до конца мое начинание. Больше  всего  на
свете хочу я дожить до того часа, когда ваш  милый  сын  займет  в  обществе
подобающее ему место. С его стороны было похвально утратить  это  положение,
не моргнув глазом, но еще похвальнее, если родовитая  особа  вернет  маркиза
свету. Долг дочерей легендарных предков подавать  великие  примеры  душевной
гордости нынешним буржуазным выскочкам, а поскольку я одна из этих  дочерей,
то постараюсь, чтобы дело увенчалось успехом. Я вкладываю в  него  всю  свою
душу, всю веру и свою преданность вам.
     Герцогиня де Дюньер, урожденная де Фонтарк"

     Если бы герцог взглянул на Каролину,  прочитавшую  это  письмо  ровным,
недрогнувшим голосом, он не заметил бы в ней  ни  малейшего  напряжения  или
намека на чувство, которое шло бы вразрез с  его  собственной  радостью.  Но
герцог даже не взглянул в ее сторону. При решения такого  важного  семейного
дела бедняжка Каролина  оказалась  в  его  жизни  чем-то  второстепенным,  и
вспомни сейчас герцог о ее существовании, он был бы крайне недоволен  собой,
затем что видел в этих планах  на  будущее  своего  брата  высший  промысел,
искореняющий то зло, которое он сам причинил.
     - Да, да, матушка! - воскликнул он, радостно целуя руки маркизе.  -  Вы
снова  станете  счастливы,  а  я  перестану  краснеть  от  стыда.  Брат  мой
сделается настоящим мужчиной, главой семьи. Свет признает его  замечательные
достоинства!  Ведь  большинство  считает,  что  если  нет  денег,  талант  и
добродетель мало чего стоят. Милый брат разом обретет все  -  славу,  честь,
влияние, власть, безо всяких уступок так называемым соображениям политики  и
назло шаркунам при дворе короля-мещанина. Матушка, вы показывали это  письмо
Урбену?
     - Конечно, сын мой.
     - Доволен ли он? Ведь делу дан такой удачный ход! Эта особа  благоволит
ему, заранее принимает и только желает с ним познакомиться.
     - Да, друг мой, он дал слово представиться ей.
     - Мы победили! - воскликнул герцог. - Давайте  ж  веселиться  и  делать
глупости. Я готов подпрыгнуть  до  потолка,  готов  всех  прижать  к  груди.
Позвольте, м