же
поймал на лету. -  Но  это  чистое  безумие!  Диана  -  прелестная,  наивная
кокетка, настоящая пансионерка,  которая  настолько  опьянена  своим  скорым
появлением  в  свете,  что  готова  кружить  головы  всем  подряд,  пока  не
закружится ее собственная... Но до этого еще далеко. Завтра  утром  она  все
обдумает... И потом, ей наверняка наговорят обо мне много гадостей!
     - Ты увидишь ее завтра вечером, - сказал маркиз, - и  сумеешь  рассеять
эти дурные толки, но  я  не  думаю,  что  в  этом  будет  необходимость.  Не
старайся, сударь, казаться интереснее, чем ты есть! Впрочем,  герцогиня  уже
явно к тебе благоволит. Помнишь, что она сказала тебе  на  прощание?  -  "До
скорого свидания! Мы принимаем по вечерам,  а  выезжать  начнем  лишь  после
рождественского поста". На хорошем  французском  языке  это  означает:  "Моя
дочь и крестница появятся в свете только через месяц,  и  пока  они  еще  не
потеряли голову от балов  и  туалетов,  вы  сможете  завоевать  расположение
Дианы. Юнцов мы не принимаем, так что вы  будете  у  нас  самый  молодой,  а
стало быть, самый желанный и удачливый".
     - Боже мой, боже мой, -  приговаривала  маркиза,  -  все  как  во  сне!
Бедненький мой герцог, а я  о  тебе  и  не  думала!  Мне  казалось,  что  ты
обманывал стольких, что тебе уже не встретить простую, умную особу... Но  ты
исправился, и я готова биться об заклад, что теперь ты  сделаешь  счастливой
герцогиню д'Алериа.
     - Да, матушка,  ручаюсь  вам  головой!  -  воскликнул  герцог.  -  Меня
испортили мои сомнения, моя пресыщенность,  записные  кокетки  и  тщеславные
женщины.  Но  если  эта  прелестная  девушка,  это  шестнадцатилетнее  дитя,
доверится мне, разоренному... я сам готов помолодеть на двадцать лет! Ах,  и
вы, матушка, тоже были бы счастливы,  правда?  И  ты,  Урбен,  ведь  ты  так
боялся этой женитьбы!
     - Что ж он, обет безбрачия дал? - спросила маркиза.
     - Вовсе нет, - запальчиво ответил Урбен, - но  если  мой  старший  брат
одерживает такие победы, значит, у меня все еще впереди. И когда  вы  дадите
мне несколько месяцев на размышления...
     - Твоя правда, спешить некуда... - сказала маркиза.  -  И  раз  уж  нам
выпала такая удача, я уповаю на будущее и... на тебя, мой драгоценный друг!
     Маркиза обняла сыновей - она была так счастлива  и  окрылена  надеждой,
что даже заговорила с детьми на ты. Она обняла и Каролину, сказав ей:
     - И ты, моя белокурая крошка, радуйся вместе с нами!
     Каролина была готова  радоваться  гораздо  сильнее,  чем  смела  в  том
признаться. Устав от такого суматошного дня,  она  крепко  уснула,  успокоив
себя тем, что  женитьба  теперь  некоторое  время  не  возникнет  роковой  и
неодолимой преградой между ней и маркизом де Вильмером.


XVIII

     За ночь маркиза не сомкнула глаз: она не  могла  дождаться  завтрашнего
дня. Бессонница привела ее в угнетенное расположение духа - она  все  видела
в черном цвете и готовилась к неудаче.  Но  когда  утром  Каролина  принесла
письма, среди них она сразу же заметила послание герцогини и приободрилась.

     "Дорогая, - писала госпожа де Дюньер, - декорации переменились,  как  в
опере. Оказывается, нужно заняться вашим  старшим  сыном.  Сегодня  утром  я
разговаривала с Дианой. Герцога я не порочила, но, верная своим  убеждениям,
не могла утаить от крестницы правды. Она ответила, что слыхала  об  этом  из
моих рассказов  о  маркизе,  что  добавить  мне  нечего,  так  как  она  все
взвесила, а по размышлении пленилась обоими братьями и особенно их  дружбой;
к тому же, обдумав положение герцога, она  решила,  что  гораздо  похвальнее
нести  бремя  благодарности,  нежели  оказать  услугу  по   велению   долга.
Поскольку я советовала Диане  осчастливить  лишь  достойного  человека,  она
почувствовала  влечение  к  тому,  кто   наверняка   заплатит   ей   большей
признательностью.  Вдобавок  неотразимые  чары  вашего  злодея  окончательно
покорили  Диану.  Кроме  того,  она  считает,  что  титул  герцогини  больше
подойдет ее королевской осанке. И еще одно: Диану  влекут  к  себе  светские
развлечения, и так как ей стало известно, что маркиз их  терпеть  не  может,
она была встревожена, и я, видя ее грусть, не понимала, в чем дело.  Она  во
всем мне призналась и добавила, что о таком брате, как  маркиз,  можно  лишь
мечтать, но супругом она избирает герцога, ибо жизнь  с  ним  обещает  много
веселья. Коротко говоря, дорогая, Диана, по-видимому,  твердо  решила  выйти
замуж за вашего старшего сына, и я употреблю все  свое  влияние,  дабы  этот
нечаянный оборот дела увенчался успехом.
     Завтра утром я появлюсь у вас с дочерью, и так как Диана будет с  нами,
вы познакомитесь с ней, не показывая вида, что все уже  знаете.  Я  уверена,
что вы ее плените".

     Пока госпожа де Вильмер с герцогом  вели  долгие  разговоры,  Каролина,
чувствуя себя немного одинокой и лишней, играла  на  фортепьяно  или  писала
письма сестре в гостиной. Там она никому не мешала и могла прийти к  маркизе
по ее малейшему зову.
     Как-то раз Урбен вошел с книгой и,  усевшись  с  решительным  видом  за
стол, где писала Каролина, спросил, не позволит  ли  она  поработать  ему  в
этой комнате, в которой не так душно, как в его тесном кабинете.
     - Я останусь при условии, что вы не  исчезните,  -  добавил  маркиз,  -
поскольку последнее время вы стали избегать меня. Не отпирайтесь, -  добавил
он, видя, что Каролина хочет  возразить.  -  Вероятно,  у  вас  есть  на  то
причины, которые я уважаю, но, право же, они неосновательны. В  Ботаническом
саду я откровенно рассказал вам о себе и случайно смутил  вашу  совесть.  Вы
решили, что я собрался доверить вам личный  план,  который  мог  потревожить
спокойствие моих близких, и не захотели оказаться даже невольной  сообщницей
в моем дерзостном начинании.
     - Да, - ответила Каролина. - Вы совершенно правильно поняли меня.
     - Тогда я вам ничего и не говорил,  -  продолжал  Урбен.  -  Прошу  вас
забыть о нашем разговоре,  но  пусть  он  вас  не  тревожит,  вы  не  должны
бояться,  что  я  воспользуюсь  вашей  драгоценной  дружбой,  чтобы   как-то
опорочить вашу преданность матушке.
     Прямодушие маркиза покорило  Каролину.  Она  не  поняла  ни  того,  что
происходило в его душе, ни того, что скрывалось  за  его  словами.  Каролина
решила, что ошиблась и  что  ее  предосторожность  по  отношению  к  маркизу
излишня,  так  как  он  сумел  пересилить  свое  чувство.  Обещание   Урбена
послужило ей надежным свидетельством его полного душевного равновесия,  и  с
тех пор их дружба снова стала прелестной и безоблачной.
     Они виделись каждый день, иногда по нескольку часов сидели в  гостиной,
не смущаясь присутствием маркизы,  которая  радовалась  тому,  что  Каролина
по-прежнему помогает Урбену в работе. На самом  же  деле  Каролина  помогала
только его памяти: все материалы для книги были собраны  еще  в  деревне,  и
маркиз писал третий и последний том на диво легко и  быстро.  Каролина  была
для него источником вдохновения и творческой энергии.  Рядом  с  ней  он  не
знал ни усталости, ни сомнений; она  стала  ему  необходима,  и  Урбен  даже
признался девушке, что в ее отсутствие в голову ему не идут  никакие  мысли.
Он был счастлив, и когда Каролина разговаривала с ним во время  занятий,  ее
милый голос не только  не  беспокоил  его,  но  сообщал  мыслям  ясность,  а
стилю - возвышенность. Маркиз  даже  заставлял  Каролину  отвлекать  его  от
работы, просил ее играть с листа  на  фортепьяно,  не  боясь  причинить  ему
малейшего   беспокойства.   Напротив,   когда   он   мог   наслаждаться   ее
присутствием,  сердце  Урбена  ликовало,  ибо  Каролина  стала   не   просто
помощницей, а как бы его собственной душой, живущей рядом.
     Уважение к книге маркиза, которой Каролина была  восхищена,  постепенно
переродилось в уважение  к  самому  Урбену,  и  отныне  Каролина  заботилась
только о том, чтобы ничем не нарушить его душевное равновесие. Она  почитала
это своей священной обязанностью и даже не задавалась вопросом, достанет  ли
у нее сил в нужный момент отказаться от этой  удивительной  дружбы,  которая
заполнила все ее существование.
     Радостное  событие  -  свадьба  герцога  д'Алериа  и   мадемуазель   де
Ксентрай - было уже не за горами. Красавица Диана влюбилась в герцога  и  не
желала слушать о нем ничего дурного.  Герцогиня  де  Дюньер,  в  свое  время
вышедшая замуж по сердечной склонности за  бывшего  кутилу,  который  с  той
поры исправился и сделал ее  совершенно  счастливой,  всячески  поддерживала
свою крестницу и так отстаивала ее интересы,  что  дальним  родственникам  и
опекунам пришлось покориться своевольной наследнице.
     Хотя жених и не заикался о своих долгах, Диана заявила ему,  что  хочет
заплатить их маркизу, и Урбену пришлось уступить желанию  Дианы.  Он  убедил
ее только в том, что ему  не  следует  возвращать  его  долю  в  материнском
наследстве, ибо он отказался от нее в то время,  когда  госпожа  де  Вильмер
была вынуждена в первый раз заплатить долги старшего  сына.  Урбен  полагал,
что при жизни маркиза могла располагать своим состоянием как  ей  угодно,  и
считал себя вполне удовлетворенным: ведь  отныне  матушка  не  потребует  от
него никаких затрат, поскольку поселится в родовом особняке  своей  невестки
или в одном из  ее  многочисленных  замков,  которые  располагались  гораздо
ближе и были несравненно роскошнее, чем бедное именьице в Севале.
     Устраивая эти семейные  дела,  все  вели  себя  предельно  великодушно.
Каролина почла своим долгом сказать об  этом  маркизу,  дабы  он  написал  в
своей книге несколько строк относительно семейных договоров, где  дворянская
честь была залогом подлинной добродетели.
     И действительно, все сложилось так,  что  каждый  исполнил  свой  долг;
мадемуазель де Ксентрай не хотела  видеть  такой  брачный  договор,  который
оберегал бы ее состояние  от  мотовства  супруга  и  тем  оскорблял  бы  его
самолюбие, а герцог со своей стороны настаивал, чтобы  оговорка  о  приданом
невесты подрубила крылья его расточительности. И  в  бумагах  было  указано,
что подобное условие внесено по настоятельной просьбе будущего супруга.
     После того как все было улажено, маркиза с детьми поставила свою  жизнь
на широкую ногу и хотя твердила, что вполне полагается на  благопорядочность
своих сыновей, тем не менее ей был определен значительный  доход  в  том  же
брачном договоре, где все так чудесно было устроено  невестой.  Маркиз  тоже
получил крупный капитал, который позволял  ему  жить  в  полном  довольстве.
Незачем подчеркивать, что он принял это состояние так же невозмутимо, как  в
свое время отказался от него.
     Пока хлопотали с приданым невесты, герцог был серьезно занят  свадебной
корзинкой  -  маркиз  насильно  вручил  ему  необходимую  для  этого  сумму,
объяснив брату, что это его  свадебный  подарок.  С  какой  радостью  герцог
принялся выбирать кружева, бриллианты и кашемиры! В этом деле он  знал  толк
лучше любой модницы, посвященной в высокое искусство  женского  туалета.  Он
даже забывал  о  еде  -  все  время  уходило  на  разговоры  с  ювелирами  и
фабрикантами, на ухаживание  за  невестой  и  беседы  с  маркизой,  которая,
потеряв  голову  от  всей  этой  суматохи,  непрестанно  обсуждала   с   ним
удивительные  неожиданности  и  даже  нечаянные  драмы,  связанные   с   его
чудесными покупками. И в эту свадебную кутерьму вмешалась госпожа д'Арглад.
     Важное событие перевернуло жизнь и планы Леони. В самом начале зимы  ее
супруг скончался от долгого и изнурительного  недуга,  оставив  ей  довольно
запутанные дела, из которых  госпожа  д'Арглад  вышла  победительницей,  ибо
давно втайне от мужа играла на бирже и наконец вытащила счастливый  билет  в
этой лотерее. Одним словом,  Леони  оказалась  в  положении  молодой  и  еще
привлекательной вдовушки, весьма преумножившей капиталец, что,  впрочем,  не
помешало ей проливать горькие слезы на свою несчастную участь. В свете же  с
восхищением говорили о ней: "Бедняжка  Леони,  такая  ветреница  с  виду,  а
какое у нее чувство долга! Ведь господин д'Арглад был  вовсе  не  сахар,  но
она так убивается по нему и страдает!" И ее жалели,  старались  развлечь,  а
маркиза, разжалобившись, настоятельно просила Леони проводить с  ней  первую
половину дня. Большего Леони и не желала: для нее это не означало  бывать  в
свете, ибо маркиза принимала после четырех  или  пяти,  и  не  значило  даже
выезжать, поскольку можно было, наняв фиакр, навещать маркизу  в  затрапезье
и как бы инкогнито. Леони выслушивала ласковые  слова  и  утешения,  не  без
удовольствия следя за предсвадебной суетой, а герцогу порой  даже  удавалось
рассмешить ее, что было весьма на руку Леони, так как  она  могла  разыграть
нервический припадок и,  рыдая,  прятать  лицо  в  носовой  платок,  жалобно
приговаривая:
     - Ах, как это жестоко смешить меня! От этого я страдаю вдвойне!
     Прикинувшись безутешной. Леони втерлась  в  самое  глубокое  доверие  к
госпоже де Вильмер и постепенно вытеснила Каролину, которая была  далека  от
мысли о том, какой план был на уме у госпожи д'Арглад. А  она  задумала  вот
что.
     Округлив свое собственное состояние и видя,  что  ее  ворчливый  супруг
долго  не  протянет,  Леони  принялась  размышлять,  кого  же  взять  ему  в
преемники, и, ничего не зная о  том,  что  брак  Гаэтана  и  мадемуазель  де
Ксентрай уже предрешен, остановила  свой  выбор  на  герцоге  д'Алериа.  Она
понимала,  что  жениться  на  молодой,  знатной  девушке  с   приданым   ему
совершенно невозможно, а  потому  умно  рассудила,  что  богатая,  бездетная
вдова  чистокровного   дворянина   будет   блестящей   партией   для   этого
разорившегося  кутилы,  который  от  безденежья  ходит  пешком.  Леони  была
уверена в успехе и, со знанием дела помещая капиталы, твердо говорила  себе:
"Денег у меня теперь много - с игрой и прочими аферами  покончено.  По  этой
части мое тщеславие удовлетворено, и следует ему  облюбовать  новую  жертву.
Нужно вывести буржуазную родинку, которая мешает моему продвижению в  свете,
а для этого  необходим  титул  -  титул  герцогини.  Право,  об  этом  стоит
подумать!"
     Леони об этом подумала вовремя, но господин д'Арглад протянул со  своей
кончиной. Едва миновали первые дни траура, как  Леони  сразу  нанесла  визит
маркизе де Вильмер и поняла, что о герцоге ей нечего мечтать.
     Тогда она обратила свою артиллерию против маркиза де  Вильмера.  Задача
была менее соблазнительная и более сложная, но на худой конец титул  маркизы
не так уж плох, а заполучить  его  она  сумеет.  Неприязнь  Урбена  к  браку
серьезно  тревожила  госпожу  де  Вильмер,  и  о  своих  опасениях   маркиза
откровенно рассказала госпоже д'Арглад.
     - Это его  безразличие  меня  просто  пугает.  Боюсь,  нет  ли  у  него
предубеждения против брака или,  чего  доброго,  против  женщин  вообще.  Он
просто нелюдим, но каким  чудесным  супругом  он  будет,  если  удастся  его
приручить! Ему нужна  женщина,  которая  полюбила  бы  его  первая  и  своей
решимостью добилась бы его любви.
     Эти излияния маркизы были на руку Леони.
     - Ах, боже мой, - беспечно  отвечала  она,  -  ему  нужна  особа  более
знатная, чем я, и, уж конечно, не вдова  лучшего  из  смертных,  но  женщина
моих лет, с моим характером и состоянием.
     - Для такого угрюмца у вас, милочка, чересчур веселый нрав.
     - Только женщина с моим нравом  и  могла  бы  его  спасти.  Знаете,  по
закону противоположностей... Ах, если бы я могла кого-нибудь  полюбить,  что
теперь, увы, невозможно, я полюбила бы человека рассудительного, с  холодным
сердцем. Боже мой, да ведь таким  был  мой  покойный  муж!  Его  серьезность
умеряла мою живость, а я своим весельем, точно  солнечным  лучом,  разгоняла
его грусть. Это его выражение, и он мне часто его  повторял.  До  знакомства
со мной он никого не любил и тоже дичился брака. Увидев меня в  первый  раз,
он даже испугался моего легкомыслия, а потом точно пелена  у  него  спала  с
глаз. Он понял, что я ему необходима, потому  что  мое  легкомыслие  -  одна
лишь видимость, а на самом деле, как вам известно, у меня доброе  сердце,  и
веселость моя была для мужа как бальзам. Это тоже  его  слова.  Бедный  мой,
бедный! Ах, не будем больше говорить о браке - я сразу начинаю  думать,  как
я одинока, непоправимо одинока!
     Леони ухитрялась так часто заводить разговор на эту  тему,  каждый  раз
меняя тактику, намекая на возможность этого брака так услужливо, так  кстати
и в то же время сохраняя незаинтересованный и беспечный вид, что  эта  мысль
стала невольно приходить на ум маркизе де Вильмер, а когда госпожа  д'Арглад
заметила, что маркиза почти готова претворить  ее  в  действительность,  она
начала прямую атаку на господина де Вильмера, пустив при этом в ход  все  те
же хитрости, невинные ужимки и недомолвки относительно вдовьей участи.
     Но болтовня госпожи д'Арглад всегда претила маркизу - прежде  Леони  не
замечала этого только потому, что смотрела на Урбена как  на  пустое  место.
Маркиз не был нелюдимый простак, как  думала  его  мать,  и  знал  только  в
женской хитрости. Поэтому после первых же атак  он  понял  намерения  Леони,
угадал ее тактику  и  так  откровенно  осадил,  что  госпожа  д'Арглад  была
оскорблена до глубины души.
     Тогда  Леони  как  бы  прозрела  и  по  тысяче   неуловимых   признаков
догадалась, какую большую любовь питает маркиз к  мадемуазель  де  Сен-Жене.
Она этому очень обрадовалась, решила, что сможет отомстить,  и  теперь  лишь
выжидала подходящий момент.
     Свадьба герцога была назначена на первые числа января, но  в  некоторых
чопорных гостиных  Сен-Жерменского  предместья  поднялся  такой  возмущенный
крик по  поводу  легкомыслия  герцогини  де  Дюньер,  принявшей  предложение
ужасного злодея, что она, желая отвести от себя упреки в поспешном  решении,
надумала отложить на три месяца  счастье  помолвленных.  Эта  проволочка  не
испугала герцога, но огорчила маркизу: ведь ей не терпелось открыть  большой
салон, где ее  обворожительная  невестка  собрала  бы  вокруг  себя  молодое
общество. Госпожа  д'Арглад,  сославшись  на  дела,  стала  бывать  реже,  и
Каролина вернулась к своим обязанностям.
     В отличие от маркизы,  она  вовсе  не  жаждала  перебраться  в  особняк
мадемуазель де Ксентрай. Маркиз сам еще не знал, будет ли он жить  у  брата,
и ничего определенного не говорил о своих планах. Эта  неизвестность  пугала
Каролину, и вместе с тем в нежелании маркиза  поселиться  с  ней  под  одной
крышей она видела свидетельство его внутреннего спокойствия, которое и  было
ей нужно. Однако ее чувство к маркизу  вступило  в  ту  фазу,  когда  логика
часто уступает велениям сердца. Каролина  молча  радовалась  последним  дням
своей безмятежной жизни, а когда пришла весна, в первый  раз  пожалела,  что
зима кончилась.
     Мадемуазель де Ксентрай прониклась  большим  уважением  к  Каролине  и,
напротив, неприкрыто выражала свою неприязнь к госпоже д'Арглад,  с  которой
иногда  встречалась  по  утрам  в  будуаре  у  своей  будущей  свекрови.  На
официальных приемах у маркизы Диана  не  бывала,  а  навещала  ее  вместе  с
герцогиней де Дюньер и  ее  дочерью.  Леони  делала  вид,  что  не  замечает
нерасположения красавицы Дианы, и думала о  том,  что  скоро  отомстит  этой
гордячке, а заодно и Каролине.
     На свадьбу Леони не  пригласили:  она  еще  носила  траур  и  не  могла
появиться на празднике. Однако из уважения к  маркизе  Леони  сухо  выразила
сожаление по поводу этой невозможности и тем и  ограничилась.  Каролину  же,
напротив, выбрали и подруги невесты, а будущая  герцогиня  д'Алериа  осыпала
ее подарками.
     Наконец наступил знаменательный день, когда после стольких лет  горя  и
нищеты мадемуазель де Сен-Жене,  одетая  стараниями  невесты  с  бе