зволили бледнолицым заполнить  нашу  землю,  подобно  стадам  бизонов  в
широких степях каманчей. И лишь тогда глупцы догадались поднять  томагавк,
чтобы пасть в неравной борьбе.
     Индейцы разом загудели, но ни один из них не  мог  заглушить  в  себе
боли и возмущения.
     Токеа продолжал:
     - Их кости покрыты землей, их кровь смыта  дождями.  Но  их  землю  в
чужих руках, по их рекам скользят  чужие  каноэ.  Кони  бледнолицых  торят
новые  тропы  в  их  лесах,  опустошаемых  алчными  скупщиками.  Там,  где
бессильны  длинные  ножи   и   пули,   янкизы   [употребляемое   индейцами
презрительное прозвище американцев] пускают в ход свои раздвоенные языки и
огненную воду. Токеа видел священную землю, видел сожженные деревни своего
народа. Видел он  и  своих  братьев,  видел,  как  они,  подобно  свиньям,
валяются возле домов с яркими вывесками, марая в навозе томагавки и ружья.
Их презирают даже черные рабы.
     Последние слова он произнес с потемневшими от ярости глазами. Индейцы
глухо взвыли. Токеа обхватил голову руками.  Воцарилось  долгое  молчание.
Наконец, один из воинов спросил:
     - И великий мико ничего не сказал своим братьям?
     Вождь поднял на  него  глаза,  его  взгляд  был  исполнен  надменного
сочувствия:
     - Мой брат, верно, забыл, что  наши  краснокожие  братья  за  большой
рекой сами разорвали узы и предали соплеменников? Лишь глупец говорит свое
слово дважды. Наши братья заткнули уши семь солнц назад, когда еще было не
поздно поднять томагавк войны, а теперь мико сомкнул уста. Когда он увидел
могилы отцов, у него онемел язык. Но бледнолицые теснят и мускогов,  скоро
они погонят их через Большую реку. Наши братья поставят  вигвамы  на  этом
берегу, и тогда Токеа протянет им руку. Его  вигвам  открыт  для  них.  Он
поделится с ними всем, что имеет. И восстановится цепь союза.
     Ликующим криком выразили индейцы  свое  преклонение  перед  мудростью
вождя. Но от этого ему стало еще тяжелее. Не проронив больше ни слова,  он
опустил голову на грудь.
     Солнце  садилось  за  кромку  леса  на  том  берегу  Натчеза.  Меркли
золотистые и пурпурные блики на вершинах деревьев. Искристое зеркало  реки
наливалось темной синевой. Природа  отходила  ко  сну,  тихо  гася  краски
своего великолепия.
     Мико смотрел  вслед  дрожащему  исчезающему  свету.  Вождь  продолжал
сидеть, скрестив  ноги,  но  вот  медленно,  хотя  и  без  всякого  усилия
поднялся, не опираясь руками о землю. Это послужило сигналом.
     Индейцы встали одновременно и точно  таким  же  образом.  Со  стороны
могло показаться, что они вырастали из земли.
     Вождь  направился  к  хижине,  отличавшейся  от  прочих   не   только
величиной, но и наличием дверей и окон. Переступив  порог,  он  закрыл  за
собой дверь.
     Помещение состояло из двух  небольших  комнат,  разделенных  ковровым
занавесом. Пол и стены были покрыты циновками. Вдоль стен тянулись  низкие
скамьи, им с помощью пышных охапок меха и постеленных циновок было придано
сходство с диванами. У одной  из  стен  стоял  длинный  стол,  сколоченный
грубовато и без затей. Над ним висели американский карабин и  двуствольный
штуцер  прекрасной  работы,  а  также  -  нарезное  охотничье   ружье.   У
противоположной стены сложено  в  ряд  традиционное  вооружение  индейцев:
колчаны из оленей и крокодиловой кожи,  луки,  боевые  ножи  и  томагавки.
Посредине лежала довольно вместительная, испещренная богатой  инкрустацией
сумка. Формой она напоминала ягдташ, а  выделкой  -  вампум  и,  вероятно,
служила для хранения священных атрибутов и снадобий вождя.  Как  известно,
подобные вещи переходят у индейцев от отца  к  сыну.  Это  символ  власти,
внушающий подданным  благоговейный  страх,  подобно  скипетрам,  тиарам  и
коронам духовных и светских владык европейских народов.
     Между тем сумерки очень быстро сменились полной темнотой, в это время
и возникли на пороге две стройные фигурки.
     - Мои дочери где-то пропадали, - не поднимая головы, произнес мико.
     - Они собирали виноград, который так любит отец, - ответила Канонда.
     Она взяла  плошку,  наполнила  ее  гроздьями  и  поставила  на  стол.
Поставила и два других блюда: с вяленой олениной и жареными зернами маиса.
Затем из глиняного кувшина налила в кубок  какой-то  напиток  и  протянула
старику. Тот сделал глоток, отрезал себе  несколько  кусков  мяса  и  взял
горсть маиса. Весь ужин занял столь же мало времени, как и приготовления к
нему. Канонда тут же убрала со стола.
     - А мои дети не голодны? - спросил он у дочерей.
     - Они уже наелись винограда.
     - Пусть так.
     Девушка приблизилась к нему и,  скрестив  на  груди  руки,  упала  на
колени. Он положил свои ладони ей на плечи, словно благословил ее.  И  тут
она что-то залепетала,  слов  невозможно  было  разобрать,  казалось,  что
откуда-то  издалека  доносится  прерывистая  мелодия   свирели.   Но   вот
заговорила  она  громче,  внятнее,  чередуя  резкие  энергичные  интонации
племени с мягкой своей женственной речью.  Это  вдохновенная  импровизация
так захватила отца, что он начал невольно подпевать ей гортанным голосом.
     - Отчего, - выпевала Канонда, - печален  взгляд  мико  окони?  Отчего
скорбь изменила его лицо? Далеки  могилы  отцов,  но  Великий  Дух  всегда
близок. Облака,  плывущие  в  небе,  защищают  голову  мико,  скрывают  от
кровожадных взоров врагов, пока не восстанет он в справедливом гневе...
     И Канонда, дав волю  грустной,  по-дикарски  наивной  фантазии,  пела
хвалу подвигам вождя на войне и охоте, поминала его  победы  и  ранения  в
битвах с ирокезами и бледнолицыми, его поход за Большую реку, превозносила
детскую  чистоту  его  помыслов,  благородную  тоску  по  могилам   отцов,
заклинала Великого Духа избавить тропу вождя от терний.
     - Моя дочь забыла пропеть славу великому вождю каманчей.
     - Она прошепчет ее на ухо, когда каманчи будут в нашем вигваме.
     - Пусть так. А разве у Белой Розы нет языка? Или она не знает распева
окони?
     Канонда обернулась, - за спиной у нее никого не было. Роза исчезла.
     - Она у большого дерева, - тяжело вздохнув, сказала Канонда, все  еще
оглядывая темные углы.
     Дело было так: когда девушки входили в вигвам, Роза боязливо  замерла
на месте в надежде, что мико сразу же после ужина отойдет ко сну. Но когда
Канонда упала на колени  и  послышались  столь  знакомые  звуки  вечернего
распева, Розе показалось, что она потеряла голову. Роза  в  замешательстве
топталась на месте, то порываясь вперед, то испуганно пятясь. Наконец, она
прошмыгнула во вторую комнату,  быстро  скинула  шелковое  платье,  надела
одежду попроще, взяла шерстяное одеяло, укутала им корзину  и,  крадучись,
вернулась на прежнее место. Сердце ее громко стучало, колени дрожали.  Она
приблизилась к стене, на ощупь отыскала священную сумку и  вынула  из  нее
что-то. А потом, пользуясь темнотой, неслышно пробралась к выходу.
     Жители деревни уже спали глубоким сном. Силуэты деревьев в  отблесках
лунного света казались скопищем великанов. Очертания хижин чуть дыбились и
кривились от ночных испарений близкой реки. Роза перевела дух  и  побежала
по тропе, ведущей в сторону леса. Не помня себя,  задыхаясь  под  тяжестью
ноши, она  остановилась  перед  гигантским  дуплом.  Тут  она  обернулась,
прислушиваясь к ночным звукам, потом шагнула вперед и замерла.  "Чужеземца
лихорадит, он погибает от болезни  и  голода",  -  подумала  она  и  одним
прыжком перемахнула через бревна.
     Раненый спал. Она присела на корточки и убрала мох,  которым  он  был
укрыт. Кровотечение продолжалось,  на  шелковом  платке  застыли  пузырьки
свернувшейся крови. Роза осторожно сняла платок, коснулась раны и окропила
ее принесенной жидкостью. Юноша вскрикнул от боли.
     - Тихо! Небом заклинаю! Тихо! - прошептала  она.  -  Это  бальзам  из
священной сумки великого мико. Твои раны быстро  заживут.  Но  у  деревьев
есть уши, а ветер дует в сторону деревьев. Это я, Канонда, - шептала  она,
расплачиваясь за ложь дрожью в голосе.
     - Это я, канонда, - повторила она, уронив  еще  несколько  капель  на
рану и перевязав ее. - Вот здесь сок винограда. А тут куски дичи.  А  это,
чтобы тебе было тепло.
     Она  укутала  чужеземца  одеялом,  с  минуту  постояла  у  входа   и,
перешагнув через завал, понеслась обратно. Чем короче становился путь, тем
тяжелее и не увереннее ступали ее  ноги.  Вскоре  она  увидела  у  вигвама
знакомую фигуру.
     - Роза! - напустилась на нее Канонда. - Где ты была?  Мико  спрашивал
про тебя!
     - Здесь, - ответила Роза, взмахнув кувшином.
     - Идем, - Канонда взяла ее за руку и повела в вигвам.
     Токеа внимательно посмотрел на приемную дочь.
     - Уже сменились две луны, а я не вижу румянца на щеках Белой Розы, ее
глаза всегда полны слез. Но Вождь Соленого моря осушит их.
     Роза судорожно вздохнула и разрыдалась.
     - Белая Роза, - хладнокровно продолжал мико, - станет женой  великого
воина, он введет ее в свой вигвам, полный богатой добычи. Руки моей дочери
не будут знать работы, скво начнут завидовать ей.
     Токеа вытянул ноги и  лег  на  скамью,  укутавшись  одеялом.  Канонда
обняла Розу и повела ее в комнату, служившую им спальней.
     Тщетно пыталась уснуть Роза. Бледное лицо умирающего чужеземца стояло
у нее перед глазами. Миновало несколько часов, а сон все не шел.  Наконец,
из передней комнаты послышался тихий  шум.  Это  означало,  что  мико  уже
встал. Канонда спрыгнула с постели,  склонилась  над  Розой,  приложила  к
губам палец и тут же убежала к отцу.
     Вождь был занят приготовлениями к долгому походу, который  именовался
большой осенней охотой. У криков она длилась недели,  а  то  и  месяцы,  и
проходила в местах, удаленных порой на сотни миль. Сборы  заняли  у  Токеа
считанные минуты. Он приготовил две сумки: одну  с  табаком,  другую  -  с
запасом свинца. Обе тщательно уложил в Ягдташ и повесил  на  плечо.  Потом
заткнул за пояс боевой  нож  и  взял  свой  двуствольный  штуцер.  Молодая
индианка подала ему лук, стрелы и мешок с едой. Сделав свое дело,  Канонда
выжидающе взглянула на отца. Он коснулся ладонью ее лба. Его суровые черты
как будто немного смягчились. Отец и дочь смотрели друг другу в глаза. Это
был безмолвный разговор. И словно убедившись, что он понят дочерью,  Токеа
повернулся к двери.
     Перед вигвамом уже стояло около полусотни воинов, все были  вооружены
и экипированы. Они подошли к жилищу вождя неслышно и ожидали его в  полном
молчании. Как только вождь оказался среди них, все  безмолвно  последовали
за ним и направились к берегу с какой-то жутковатой таинственностью.
     Дочь застыла на пороге, остановленная знаком  отца.  Некоторое  время
она напряженно прислушивалась, покуда не  донесся  первый  всплеск.  Тогда
Канонда закрыла дверь и вернулась к Розе.
     - Они ушли.
     - Пойдем к чужестранцу.
     - Белая Роза, - сказала индианка, - должна спать.  Иначе  ее  бледное
лицо выдаст все, что она прячет в груди. Мои краснокожие сестры  догадливы
и хитры, их глаза широко раскрыты. Они легко разберут  следы,  которые  мы
оставили у тростника. Любая девчонка успеет известить мико.  Канонда  сама
проведает чужеземца, а ее сестра пусть пока отдохнет.
     Она усадила Розу на скамью и исчезла за занавесом.
     То ли на Розу подействовала спокойная, ласковая речь Канонды,  то  ли
сказалась усталость, но уже через несколько минут она крепко спала.



                                    5

     Наряду   с   благородными   душевными    качествами,    составляющими
национальный характер индейца, далеко еще не оцененный по  достоинству  во
всей его нравственной глубине, они имели одну особенность,  которая  никак
их не красит и вызывает чувство неловкости у всякого  нравоописателя.  Это
невообразимое  равнодушие,  точнее,  грубое  бесчувствие  по  отношению  к
женщине. Они не видят разницы между женщиной и домашней скотиной.  История
Нового света убедительно доказала, что те  из  индейских  племен,  в  коих
права человека приложимы лишь к одной половине, не  выходят  из  состояния
дикости и варварства, а отступление от диких традиций  облагораживает  быт
племени.
     Народ, о котором мы повествуем, в известном смысле поднялся  лишь  на
первую ступень культуры. Свет цивилизации  чуть  забрезжил,  земледелие  и
ремесла только начали манить выгодой, и хотя это были всего-навсего робкие
всходы прогресса, они не замедлили  сказать  на  участи  женщины.  Жены  и
дочери окони были по-прежнему подъяремны: они пахали землю,  сеяли  зерно,
убирали урожай, разводили табак, дубили оленью и  крокодилью  кожу,  ткали
одежду из хлопка. Но именно  возросшие  потребности  мужчин  не  могли  не
возвысить в их глазах женщин - дарительниц удовольствий.
     Возможно, не последнюю роль в этих  добрых  переменах  сыграло  и  то
обстоятельство, что во главе женской  половины  маленького  народа  стояла
Канонда. Безграничный авторитет  отца  и  священный  страх  перед  ним  не
позволяли мужчинам перечить его дочери. Кроме того, Канонда была  хозяйкой
по  натуре  и  своими  поступками  доказала,  что  не   только   чувствует
оскорбительное  неравенство  полов,  но  и  пытается  его  по  возможности
сгладить. Девушка обладала острым природным умом, что не такая уж редкость
среди юных индейцев. Во всяком случае, он служит им  в  жизни  куда  более
надежно,  нежели   нашим   замороченным   дочкам   вымученная   пансионная
образованность.
     С непостижимой ловкостью использовала Канонда  любое  обстоятельство,
чтобы добиться своей цели - ближней или дальней  -  незаметно  прибрать  к
рукам  мужчин.  Воспитывалась  она   в   довольно   приличном   заведении,
учрежденном для криков филантропически настроенным полковником Хокинсом, и
настолько  овладела  многими  премудростями  домоводства,  что  могла   бы
посоперничать с образцовой хозяйкой из любой  цивилизованной  страны.  Она
великолепно ткала и вязала, ее изделия всегда прекрасно выглядели, ее вино
было вкуснее и крепче хмельного зелья, приготовленного другими  женщинами.
Живя  среди  американцев,  она  подслушала  однажды  разговор  хозяев,  из
которого узнала рецепт бесценной огненной воды и не делилась им ни с  кем,
кроме Розы. У нее было достаточно времени,  чтобы  уразуметь,  как  велико
различие в положении белой женщины и скво. Своей тонко чувствующей натурой
она безошибочно угадывала путь обретения женского  достоинства.  Она  была
желанной гостьей у каждого очага.  И  если  ей  случалось  проходить  мимо
чужого  вигвама  и  видеть  работающую  поблизости  скво,  она   неизменно
отзывалась на приглашение ради того, чтобы муж сменил жену  на  пашне.  За
что  он  потом  вознаграждался  калебасой  [сосуд  из  тыквы]  драгоценной
огненной влаги. А строптивцев она потчевала лукавой  улыбкой  и  водой  из
источника. Таким способом Канонда  постепенно  приучила  мужчин  делить  с
женщиной тяжесть труда.
     В предрассветных сумерках  на  берегу  обозначились  силуэты  женских
фигур. Скво и их дочери собрались на том  самом  месте,  откуда  несколько
часов назад отплыли их мужья и  отцы.  Здесь  была  маленькая  бухта,  где
стояла местная флотилия - пять каноэ из пальмовой коры. Миниатюрную гавань
огибал берег футов двадцати высотой, поросший миртами и  кустами,  которые
скрывали бегущую над водой тропу.
     Человек, впервые ступивший на эту землю, был бы весьма  заинтересован
групповым портретом индианок. Седовласые старухи словно  кутались  в  свои
длинные  косы.  Морщинистые,  высохшие  лица  мумий  казались   совершенно
неживыми, если бы не дикий блеск темных, глубоко посаженных глаз, - в  них
то дремала, то вспыхивала загадочная ярость.
     Лица молодых матерей  отличались  некоторой  мягкостью  -  общение  с
белыми американками не  прошло  бесследно.  Девочки  обладали  уже  вполне
сформировавшимися фигурками, были необыкновенно грациозны, их  кожа  имела
ровный медный оттенок, смуглостью они не  превосходили  наших  европейских
южанок, а их лица выражали спокойную разумность. Короткие юбочки из калико
не достигали колен, верхняя часть туловища прикрыта кое-как.  На  ногах  -
мокасины, в ушах - серебряные серьги.
     После того как все женщины вышли на берег, старейшая  скво  разделила
их на три группы,  каждая  из  которых  знала  свое  дело  в  изготовлении
пальмовых каноэ. Во время работы, а длилась она около часа, царило  полное
безмолвие. Ни смеха, ни возгласа, ни малейшей шалости.  Единственная,  кто
позволяла себе некоторую свободу, была Канонда. Неугомонная  красавица  не
давала скучать подругам: одной шепнет  на  ухо  острое  словцо,  другой  -
какую-нибудь новость, третьей поможет, четвертую ободрит.
     Улучив минутку, она побежала к отцовскому  вигваму.  Белая  Роза  еще
спала. Индианка поцеловала ее в губы, Роза открыла глаза.
     - Канонда, - сказала она, - я видела страшный сон.  Мы  обе  стоим  в
глубоком ущелье, а чужеземец - на горе. Он повернулся  к  нам  спиной.  Ты
видела его? Он уже не так  болен?  Не  так  бледен?  Его  больше  не  бьет
лихорадка? Он поел плодов и попил вина?
     -  Моя  сестра  тоскует  по  бледнолицему?  -  настороженно  спросила
Канонда.
     Роза откинулась на подушку и заплакала. Индианка нежно обняла ее.
     - Канонда желает Розе одной  только  радости.  Но  не  надо  огорчать
старшую сестру, не надо ходить к бледнолицему. Канонда не может  жить  без
Розы. Ну, вставай же, - она протянула ей платье из калико. - Сегодня  Роза
наденет это и поможет обмануть скво.
     Глубоко вздохнув, Роза оделась, накинула на плечи платок  и  пошла  к
роднику, бившему у самого дома. Умывшись, она вернулась в вигвам и  вместе
с Канондой села за стол. Завтрак состоял из винограда,  уложенного  в  две
корзиночки, маисового пирога и двух кружек молока.
     Через несколько минут они уже спешили к берегу, где  ждали  появления
дочери вождя, чтобы завершить дело. Увидев их, женщины тотчас  же  вырвали
колышки, подпиравшие новенькие каноэ,  и  десятки  рук  принялись  смолить
днища каучуком. Спустя полчаса работа  была  закончена.  Старуха  еще  раз
проверила все до мелочей и одобрительно кивнула. После чего Канонда подала
знак, и несколько девушек подняли самую легкую лодку и понесли ее к  воде.
Взяв по веслу, Канонда и трое ее подруг прыгнули в каноэ.
     - Роза немного робеет, - крикнула Канонда, - пусть  пока  побудет  на
берегу! А в другой раз мы ее покатаем на проверенном каноэ!
     Челн перышком летел по водной глади. Одного гребка  было  достаточно,
чтобы он изрядно удалился от берега. Девушки управляли своим суденышком  с
неожиданной ловкостью. Способ гребли,  усвоенный  ими  с  малолетства,  не
походит на размеренный мах веслом, как  у  белых  американцев,  он  скорее
напоминает скольжение водоплавающих птиц. Подобно тому, как утка  коротким
толчком лапок бросает себя вперед, а затем без всяких усилий, если  нужно,
откатывается назад, индианки совершенно легко и свободно маневрировали  на
воде. Сперва они немного поднялись вверх по течению, потом развернулись  и
с  невероятной  стремительностью  понеслись  вниз.  Эта  игра  их  всерьез
увлекла. Между тем, другие каноэ отходили от берега,  и  еще  шесть  лодок
готовились вступить в состязание. Они выстроились в одну линию и, когда  с
берега был подан знак, одновременно пришли в движение. Вскоре стало  ясно,
что верх берет новое каноэ. В то время  как  остальные  еще  оставались  в
большой излучине, эта лодка вырвалась на самую стремнину.
     Но  вот  послышался  пронзительный  крик.  Каноэ,  опередившее  всех,
исчезло в тростнике.
     Роза застыла на месте. Она хорошо слышала крик, но не  могла  понять,
откуда он, поэтому побежала за остальными. Когда миновали первый прогал  в
зарослях и очутились на знакомой тропе, сердце у Розы тревожно забилось, а
ноги ослабели. Она замедлила шаг. То, что всеобщая суматоха была связана с
чужестра