А если  даже  с  этим  связана
опасность, так вы должны почесть за славу умереть перед священными  воротами
и отдать жизнь, если не за жену и детей, то  за  Бога  и  его  святилище.  Я
словом и делом буду предшествовать вам. Все, что вы  только  придумаете  для
вашей безопасности, будет предпринято, и вы  увидите,  что  я  сам  не  буду
щадить себя".

     11. Этими словами Анан старался возбудить народ против зелотов, хотя он
сам не  мог  скрыть  от  себя,  что  последние  по  своей  многочисленности,
юношеской силе и твердости, а главным образом сознанием достигнутых  уепехов
труднопобедимы. От них можно было ожидать самого  отчаянного  сопротивления,
так как они не могли надеяться на прощение их преступдений. Тем не менее  он
решился рискнуть всем, а не оставить положение дел в таком хаотическом виде.
Народ также требовал, чтобы он повел их против тех, на борьбу с которыми  он
вызвал их, и каждый горел желанием первым броситься в опасность.

     12. Между тем как Анан избирал и выстраивал  способных  к  бою,  зелоты
узнали о готовящемся на них нападении; они имели людей,  которые  передавали
им обо всем, происходившем в народе. Исполненные ожесточения, они хлынули из
храма то сомкнутыми рядами, то мелкими партиями и беспощадно уничтожали все,
что встречалось им на  пути.  Быстро  собрал  Анан  народ,  который  хотя  и
превосходил зелотов в числе, но уступал им в вооружении и  стойкости  строя.
Однако жажда боя пополняла пробелы в обоих лагерях:  находившиеся  в  городе
были исполнены такого ожесточения,  которое  было  сильнее  всякого  оружия;
скрывавшиеся в храме обладали такой смелостью, которая не страшилась никаких
превосходящих сил. Первые считали невозможным дальше  оставаться  в  городе,
если не избавиться от разбойников; зелоты же предвидели для себя,  в  случае
своего поражения, жесточайшие  кары.  Таким  образом,  они,  полные  ярости,
бросились друг на друга, перекидываясь вначале  камнями  в  городе  и  перед
храмом и издали пуская в ход стрелы, но как только  часть  их  обратилась  в
бегство, победители взялись за мечи. Множество пало мертвыми с обеих  сторон
и многие были ранены. Раненые из среды  народа  были  унесены  домой  своими
родственниками; раненые  же  зелоты  возвращались  в  храм  и  своей  кровью
смачивали священную землю;  можно  сказать,  что  уже  одна  их  кровь  была
осквернением для святыни. Хотя разбойники при всяком новом столкновении  все
больше одерживали верх, но  и  число  народных  бойцов  росло  вместе  с  их
ожесточением. Порицая малодушие отступавших, они отрезали им путь к  бегству
и гнали всю массу вперед, на  врагов.  Последние  не  могли  больше  устоять
против натиска и шаг за шагом пятились назад к храму; вслед за ними туда  же
вторглись и люди Анана. Ужас охватил  зелотов,  когда  они  потеряли  первую
обводную стену; они бросились внутрь и поспешно  заперли  за  собой  ворота.
Анан не мог решиться штурмовать  священные  ворота,  тем  более,  что  враги
метали сверху стрелы; кроме того, он считал грехом, в  случае  даже  победы,
ввести в храм божий народ без  нредварительного  очищения.  Ввиду  этого  он
отобрал из числа всех по жребию около шести тысяч хорошо вооруженных людей и
расставил их в виде стражи на колоннадах; их места  замещали  затем  другие,
так что по очереди все должны были исполнять эту службу;  однако  многие  из
сановных лиц освобождались руководителями движения от этой  обязанности,  но
за это они должны  были  вместо  себя  посылать  наемных  людей  из  бедного
сословия.

     13. Виновником всеобщего несчастья  был  тот  Иоанн,  который,  как  мы
рассказали, бежал из Гисхалы - опасный интриган, томимый в душе  болезненной
страстью к деспотической власти и давно уже питавший тайные  замыслы  против
государства. В то время он под маской преданного народу сопровождал  повсюду
Анана, когда последний совещался днем  с  начальниками  или  проверял  ночью
стражу. Всякие тайны  он  передавал  зелотам,  так  что  малейшее  намерение
народа, еще прежде чем оно было достаточно обдумано, через него уже делалось
известным врагам. Чтобы не  возбуждать  никакого  подозрения,  он  даже  был
чересчур услужлив Анану и другим народным представителям, но его заискивание
имело совершенно обратное действие  тому,  чего  он  хотел  достигнуть:  его
пошлая лесть навлекла на него еще  большие  подозрения,  а  его  присутствие
везде, куда его и не приглашали, служило только подтверждением того, что  он
выдает тайны. Замечено было, что враги посвящались всегда  во  все  народные
решения,  и  никому  нельзя  было  с  большей  вероятностью  приписать   это
предательство, как именно Иоанну. Устранить же его было не так легко, ибо он
был способен на самые мерзкие дела, происходил вообще не из низкого рода  и,
кроме того,  пользовался  покровительством  многих,  принимавших  участие  в
общественных делах. Ввиду этого решено было потребовать от  него  присягу  в
верности. Иоанн без  колебания  присягнул  быть  всегда  верным  народу,  не
выдавать врагам никакого решения или  действия  народа,  а  словом  и  делом
содействовать  сокрушению  тех,  которые  взялись  за  оружие.  Анан  и  его
окружающие уверовали в его клятву и, отбросив всякое  подозрение,  позволяли
ему отныне участвовать в их совещаниях. Мало  того,  они  даже  избрали  его
своим послом к  зелотам  для  переговоров  о  прекращении  распри.  Ибо  они
прилагали все старания к тому, чтобы  не  осквернять  храм  и  не  допускать
убийства в нем никого из соотечественников.

     14.  Иоанн  же,  точно  он  присягнул  в  верности  зелотам,  а  не  их
противникам, пришел к пер- вым, стал среди них и произнес: "Уже не один  раз
я из-за вас подвергал себя опасностям, но не оставлял вас в неизвестности на
счет того, что задумывала против вас партия Анана; ныне же я могу  погибнуть
вместе с вами, если сам Бог не придет вам на помощь. Анан не хочет  выжидать
больше: уговорив народ, он отправил послов к Веспасиану  с  просьбой  прийти
как можно скорее и захватить город в  свои  руки.  На  следующий  день  была
объявлена жертва очищения для того, чтобы  под  предлогом  богослужения  или
силой вторгнуться и вступить в битву с вами. А потому я не думаю,  чтобы  вы
долго еще могли выдержать осаду или противостоять столь превосходным силам".
К этому он приба- вил еще: "Богу угодно было, чтобы я прислан был в качестве
посредника для мирных переговоров; но эти переговоры Анан затеял только  для
того, чтобы напасть на вас врасплох. Вы должны поэтому  для  спасения  своей
жизни или просить пощады у осаждающих, или искать себе помощи извне. Те  же,
которые в случае поражения надеются еще на милость, те, вероятно,  забыли  о
своих  собственных  грешках,  или,  быть  может,  они  воображают,  что   за
раскаянием виновных непременно должно последовать прощение  потерпевших.  Но
часто преступники при всем своем раскаянии  остаются  презренными,  и  жажда
мщения оскорбленных, как только они получают власть в  свои  руки,  делается
еще  сильнее.  Во  всяком  случае,  им  всегда  будут  угрожать   друзья   и
родственники убитых, точно так же и масса народа, которая сильно  ожесточена
против нарушения законов и нис- провержения легального порядка. Если бы даже
одна часть и была склонна к прощению, то она исчезла  бы  в  массе  жаждущих
мщения".

        "ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ"
     Идумеяне, призываемые зелотами, быстро яввляются в Иерусалим,
     но не будучи впущены, проводят ночь вне города. - Речь
     первосвященника Иешуи и ответная речь идуменянина Симона.

     1. Такой коварной ложью он навел панику на всю  толпу.  Что  именно  он
подразумевал под помощью извне, он хотя и не решался  высказывать  ясно,  но
намекал на идумеян. Для того, чтобы разжигать еще вожаков зелотов каждого  в
отдельности, он представил им ложное описание жестокости Анана  и  прибавил,
что его угрозы, главным образом, направлены лично  против  них.  Эти  вожаки
были Элеазар, сын Симона, славившийся в особенности своей изобретательностью
и умением осуществлять задуманное; далее Захария, сын Фалека, - оба из  рода
священников.  Последние,  услышав  об  угрожающей  их  собственной  личности
опасности и что, кроме того, партия Анана, чтобы завладеть  высшей  властью,
хочет призвать себе  на  помощь  римлян  (и  эта  ложь  была  присовокуплена
Иоанном), некоторое время находились в нерешительности насчет того,  что  им
предпринять в столь короткий срок, оставшийся еще  в  их  распоряжении.  Они
думали, что народ готовитея уже к нападению  и  что  близость  осуществления
этого намерения почти уже отрезала от них всякую  внешнюю  помощь,  ибо  еще
прежде, чем кто-либо из их союзников  узнает  об  их  положении,  оно  может
сделаться крайне опасным. Ввиду этого  было  решено  призвать  идумеян.  Они
написали им краткое письмо следующего содержания: "Анан обманывает  народ  и
хочет предать столицу римлянам; они (зелоты - Ред.)  сами,  отделившиеся  от
него во имя  спасения  свободы,  осаждены  в  храме.  Времени  для  спасения
осталось мало. Если идумеяне не поспешат к ним на помощь, тогда они  попадут
в руки Анана и своих врагов, а город в руки римлян". Подробности о положении
дел  поручено  было  послам  изложить  на  словах   предводителям   идумеян.
Посольство состояло из двух лиц, опытных в подобных предприятиях,  одаренных
даром слова и силой убеждения и, что особенно важно, отличавшихся  быстротой
ног. Зелоты были уверены, что идумеяне скоро склонятся  на  их  предложение,
ибо это буйный, необузданный народ, всегда падкий к волнениям и переворотам,
народ, которому стоит только сказать несколько слов, чтобы поставить его  на
вооруженную ногу, который идет на войну,  точно  на  торжество.  Требовалось
только быстрое исполнение возложенного на послов поручения, а последние, оба
носившие имя Анания, в этом отношении ничего больше желать не хотели.  Таким
образом, они вскоре прибыли к предводителям идумеян.

     2. Содержание  письма  и  устные  сообщения  послов  произвели  на  них
потрясающее впечатление: как бешеные они  бегали  в  толпе  и  проповедовали
войну. Еще прежде чем люди узнали, в чем дело, они уж были в  полном  сборе.
Все подняли оружие якобы за освобождение столицы  и,  выстроившись  в  числе
около двадцати тысяч, они появились под стенами Иерусалима,  имея  во  главе
четырех предводителей: Иоанна и Иакова, сыновей Сосы, Симона, сына Кафлы,  и
Фииеаса, сына Клусофа.

     3. Отбытие послов осталось скрытым как от Анана, так и от стражи; но не
то было с приходом идумеян. О нем Анан заранее узнал и запер  поэтому  перед
ними ворота, а на стене расставил караульные  посты.  Однако  он  отнюдь  не
намеревался сейчас  же  вступить  с  ними  в  битву,  а  хотел,  прежде  чем
прибегнуть к силе оружия, привлечь  их  на  свою  сторону  добрыми  словами.
Старейший  из  первосвященников  после  Анана,  Иешуа,  взошел   на   башню,
находившуюся на виду идумеян, и произнес: "Из всех бед, стрясшихся над нашим
городом, ничто так не объяснимо, как то, что злым неизвестно, откуда  каждый
раз является помощь. Ведь вы  именно  хотите  оказать  поддержку  отщепенцам
против нас и прилетели сюда с такой готовностью, какую не проявили бы даже в
том случае, если бы столица призвала бы вас на помощь против варваров.  Если
бы хоть ваше войско было похоже на тех людей, которые вас призвали, то я  бы
еще мог объяснить себе ваше усердие; ибо ничто так быстро не создает дружбы,
как родство характеров. Но ведь если разбирать их поодиночке, то  каждый  из
них окажется тысячу раз заслуживающим смерти; ведь они  выродки  и  позорище
всей страны; люди, промотавшие свое собственное состояние,  истощившие  свою
преступную энергию в деревнях и городах окрестностей и в конце  нахлынувшие,
как воры, в священный город;  разбойники,  которые  в  своей  разнузданности
покрывают позором даже священную землю, которые без стыда напиваются  теперь
пьяными в святилище  и  награбленным  у  убитых  наполняют  свои  ненасытные
утробы. Ваши же ополчения и ваши доспехи имеют такой доблестный  вид,  точно
столица по всеобщему  согласию  созвала  вас  в  качестве  союзников  против
чужеземцев. Не насмешка ли судьбы, что  целая  нация  связывается  с  шайкой
злодеев? Уже давно представляется мне загадкой: что именно  вас  так  быстро
подняло на ноги? Должен же быть какой-нибудь веский повод, который  заставил
вас поднять оружие за разбойников против родственной вам нации.  Мы  слышали
здесь что-то о римлянах  и  измене  -  эти  именно  слова  были  только  что
произнесены некоторыми из вас,  заявившими  с  шумом,  что  они  пришли  для
освобождения столицы. Но такой  вымысел  нас  поражает  больше,  чем  другие
дерзости, проявленные  теми  гнусными  людьми.  Конечно,  свободолюбивых  по
природе своей людей, всегда готовых ополчиться  из-за  нее  против  внешнего
врага, ничем другим нельзя было восстановить против нас, как тем, чтобы  нас
заклеймить именем предателей столь желанной свободы. Но вы же должны  думать
- от кого исходит эта клевета и против кого она направлена; вы должны искать
подтверждения в общем положении вещей, а не верить голословному вымыслу. Что
могло нас побудить теперь предаться римлянам, когда от нас всецело  зависело
или с самого начала не отпадать совсем, или сейчас же после отпадения  вновь
перейти на их сторону, когда страна кругом нас еще не  была  опустошена.  Но
теперь, если бы мы и желали, нам было бы трудно помириться с римлянами,  так
как завоевание Галилеи сделало их гордыми, а преклониться перед ними теперь,
когда они уже так близки, было  бы  для  нас  позором  страшнее  смерти.  Я,
правда, лично  предпочел  бы  мир  смерти.  Однако  раз  война  объявлена  и
находится в полном разгаре, я также охотно предпочитаю славную смерть  жизни
военнопленника. А кто же, говорят, тайно послал  к  римлянам?  Одни  ли  мы,
представители народа, или вместе с нами также и  народ  по  общему  решению?
Если только мы, - то пусть  же  нам  назовут  друзей,  которых  мы  послали,
прислужников, способствовавших измене! Был ли кто-нибудь пойман  на  пути  к
римлянам или схвачен на возвратном пути? Быть может, напали на следы письма?
И каким образом мы могли это скрыть от  столь  многих  граждан,  с  которыми
находимся в постоянном общении? Каким  образом  случилось,  что  только  тем
немногим людям, которые вдобавок осаждены и даже не могут выходить из  храма
в город, сделалось известным то, что  тайно  происходило  внутри  страны?  И
узнали они об этом именно теперь, когда их ожидает кара за  совершенные  ими
преступления; раньше же, когда они находились в безопасности, никто  из  нас
не навлекал на себя подозрения в измене. Если же взваливают вину на народ, в
таком случае должно было состояться публичное совещание, из  которого  никто
не мог быть исключен, тогда достоверный слух об этом должен был бы дойти  до
вас еще гораздо раньше формального донесения. Да и как тогда не избирали  бы
послов для заключения договора? Если же все было так, то пусть  скажут,  кто
был назначен для этой миссии? Но все это только уловка людей,  борющихся  со
смертью и стремящихся  отвратить  от  себя  наказание.  Если  только  городу
суждено будет пасть от измены, то на это способны  только  наши  клеветники,
злодеяниям которых недостает только одного - предательства. Вы  же,  раз  вы
уже явились сюда с оружием в руках, должны были бы теперь - и  это  было  бы
самое справедливое - оказать поддержку столице и помочь  истребить  тиранов,
уничтоживших право, топтавших закон  ногами  и  носящих  свои  приговоры  на
острие меча. Ведь они знатных людей, на которых никто не жаловался, схватили
на улице, грубо обращались с ними в  темнице  и,  наконец,  невзирая  ни  на
воззвания, ни на моления, казнили. Вы можете, если только хотите вступить  в
наш город не как враги, убедиться собственными глазами в том, что я  сказал:
вы увидите вконец разграбленные дома, жен и детей убитых - в черной траурной
одежде, вопли и слезы во всем городе. Ибо нет человека, который не испытывал
бы на себе насилий этих безбожников; они в своем безумии зашли  так  далеко,
что свою разбойничью отвагу принесли с собой из деревень и городов не только
в самое сердце всей нации - Иерусалим, но и отсюда - в самый храм. Последний
они превратили теперь в крепость, в место убежища и укрепленный пункт против
нас.  Место,  свято  почитаемое  на  всем  земном  шаре,  даже   иноземцами,
обитателями окраин мира, знающими о нем  только  понаслышке,  эти  чудовища,
здесь же родившиеся, топчут ногами. Но верх их наглости - это то, что они  в
своем  теперешнем  отчаянном  положении  вооружают  племена  против  племен,
государства против государств и вызывают нацию на борьбу против  собственной
же крови. Ввиду этого, как я уже сказал, вам  больше  всего  подобало  бы  в
союзе с нами истребить преступников, наказать их именно за  этот  обман,  за
то, что  они  дерзали  призвать  в  качестве  союзников  вас,  которых  они,
напротив, должны были бояться как мстителей. Если же  хотите  оказать  честь
приглашению таких людей, так вам предоставляется, как  нашим  соплеменникам,
сложив оружие, войти в город  и  занять  место,  лежащее  в  середине  между
союзниками и врагами, - место судей. Посудите при этом сами, какое  это  для
них преимущество, если им за признанные  столь  великие  преступления  будет
предоставлено через вас  формальное  судопроизводство,  между  тем  как  они
невинным не давали даже слова защиты. Однако ради вашего появления мы готовы
оказать им эту милость. Если же вы не желаете разделить наше  негодование  и
отказываетесь также от роли судей, так остается еще третий  выход:  оставить
обе стороны, не вмешиваясь в наши несчастья и не оставаясь на стороне врагов
столицы. Ибо, если  вы  сильно  подозреваете,  что  кто-нибудь  из  нас  вел
переговоры с римлянами, так вы  можете  занять  проходы  и,  если  откроется
что-либо из того, в чем нас обвиняют,  прибыть,  осадить  город  и  наказать
винов- ных, которых вы поймаете. Во всяком случае, нас, живущих так близко к
столице, враги не могут опередить. Если же вам ни одно из  этих  предложений
не приходится по душе и вы ни за что не  согласитесь,  так  не  удивляйтесь,
если мы будем держать ворота запертыми до тех пор, пока вы будете стоять под
оружием".

     4. Так приблизительно говорил Иешуа. Но идумеяне  не  обращали  на  это
никакого внимания; они только возмущались тем, что их не впускают  в  город;
предводители их также отказывались от  сложения  оружия,  полагая,  что  они
уподобятся военнопленникам, если по требованию других сбросят с себя оружие.
Один из предводителей, Симон, сын Кафлы, с трудом успокоив  шумевшую  толпу,
стал на такое место, откуда мог быть услышанным первосвященниками, и сказал:
"Теперь меня больше не удивляет, что поборники свободы осаждены в храме, раз
даже некоторые запирают принадлежащую всему народу столицу, и  в  то  время,
когда готовятся встречать римлян, для которых, быть  может,  украсят  ворота
венками, с идумеянами переговариваются с башен и приглашают их даже  сложить
оружие, которое они подняли за свободу. С одной стороны, не  хотят  доверить
единоплеменникам охрану города, а в то же  время  их  назначают  третейскими
судьями в споре; жалуются на некоторых за то, что они  казнили  без  суда  и
права,  а  между  тем  весь  народ  пятнают   позором   -   запирают   перед
соотечественниками город, стоящий открытым даже перед чужеземцами для  целей
богослужения. Правда, мы пришли, чтобы воевать против соотечественников;  но
мы потому так поспешили, чтобы в  вашем  несчастье  все-таки  сохранить  вам
свободу.  Вы  столь  же  были  обижены  теми,  которых  вы  осаждаете,   как
убедительны, на мой взгляд, подозрения, собранные вами  против  них.  Затем,
держа патриотов в заключеиии внутри города, запирая ворота  перед  ближайшим
родственным народом и делая нам такое бесчестное  предложение,  вы  гов