орите
еще, что вас тиранят, а имя деспотов навязываете тем, которых вы  насилуете.
Кто потерпит такие лицемерные речи, когда факты говорят как раз о противном?
Недостает еще того, чтобы вы говорили, что идумеяне выгоняют вас из столицы,
между тем как вы им преграждаете доступ к святыням отцов. Единственно, в чем
действительно можно упрекнуть осажденных в храме, так это в том, что раз они
имели  мужество  наказывать  изменников,  которых  вы,   их   соумышленники,
называете прекрасными, безупречными людьми, сразу лучще не начали  с  вас  и
тем не отрубили голову измене. Но если те были мягкосердечнее,  чем  :должны
были быть, мы, идумеяне, будем охранять дом божий, мы станем во главе  войны
за общую  отчизну  и  одновременно  отразим  как  врагов  извне,  так  равно
изменников внутри. Здесь, под этими стенами, мы с оружием в руках  останемся
до тех пор, пока римлянам  не  надоест  вас  ждать,  или  пока  вы  сами  не
отдадитесь делу свободы".

     5. Вся толпа идумеян встретила эти слова  громкими  одобрениями.  Иешуа
печально отступил назад; он видел, что идумеяне  замышляют  иедоброе  и  что
городу предстоит борьба с двух сторон. Впрочем, и идумеяне чувствовали  себя
нехорошо: с одной стороны, они были сердиты за  оскорбительное  преграждение
им доступа в  город,  а  с  другой  стороны,  считая  партию  зелотов  очень
могущественной, но  увидев,  что  последние  не  оказывают  им  ни  малейшей
поддержки, они очутились в большом затруднении, и многие уже раскаялись, что
предприняли поход;  однако  стыд  отступления  без  всякого  результата  был
сильнее раскаяния, - они остались на месте, под  стенами,  несмотря  на  всю
затруднительность своего положения, так как ночью поднялась страшная  гроза:
порывистый ветер с сильнейшим ливнем, беспрерывная молния  с  оглушительными
раскатами грома и ужас наводящий  гул  дрожавшей  земли.  Казалось,  мировой
порядок  пришел  в  смятение  на  гибель  людям,  и   поневоле   приходилось
усматривать в этом зловещий признак большого несчастья.

     6.  Эти  явления  произвели  на  идумеян  и  на  горожан   неодинаковое
впечатление: первые ду- мали, что Бог гневается на них  за  их  поход  и  не
оставит безнаказанным их вооруженного нападения на столицу; Анан  же  и  его
люди считали уже победувыигранной без битвы, так как Бог сражается  за  них.
Но они оказались плохими пророками: они предсказывали врагам то, что суждено
было им самим.  Идумеяне  стояли  тесной  толпой,  друг  друга  согревая,  и
сомкнули щиты над своимя головами, чтобы меньше терпеть от ливня.  В  то  же
время зелоты, опасавшиеся  теперь  засудьбу  идумеян  больше,  чем  за  свою
собственную, собрались, чтобы обдумать, не могутли они оказать им какую-либо
помощь. Более горячие головы предлагали силой  оружия  овладеть  стражей,  а
тогда - вторгнуться в город и  без  дальнейших  рассуждений  открыть  ворота
союзникам, ибо  караулы  будут  устрашены  их  непредвиденным  появлением  и
отступят, тем более, что большинство  из  них  не  вооружены  и  неопытны  в
сражениях; что же касается городского населения, то оно загнано непогодой  в
дома и не так  скоро  соберется.  Если,  наконец,  дело  будет  сопряжено  с
опасностями, то они скорее должны идти на крайность. нежели  оставить  столь
многих людей погибнуть недостойным образом из за них.  Но  более  осторожные
отсоветовали открытое нападение, так как они видели, что не  только  усилена
наблюдающая за ними стража, но и городская стена заботливо  охраняема  из-за
идумеян; к тому же они предполагали, что Анан  везде  налицо  и  каждый  час
обходит караулы. Это действительно так бывало всегда по ночам, но как раз  в
ту ночь было упущено - не по небрежности  Анана,  а  потому,  что  он  тогда
находился уже во власти судьбы, которая решила погубить его и многочисленную
стражу. По предопределению же судьбы, когда ночь  спустилась  и  разразилась
гроза, стража, находившаяся в галерее, была отпущена на покой.  Это  внушило
зелотам мысль пропилить пилами, найденными ими в святилище, засовы ворот,  а
вой ветра и беспрестанные раскаты грома заглушали произведенный этим шум.

     7. После того как они незаметно  выбрались  из  храма,  они  подошли  к
стене, где с помощью тех же пил открыли идумеянам ближайшие  к  ним  ворота.
Идумеяне  подумали  вначале,  что  люди  Анана  нападают  на  них,   и   так
перепугались, что каждый схватился за свое оружие для обороны; но вскоре они
узнали появившихся и вошли в город. Если бы они напали сейчас на город,  то,
без сомнения, весь народ был бы истреблен ими до  единой  души:  так  велико
было их остервенение; но они спешили  прежде  всего  освободить  зелотов  из
осады, так как люди,  впустившие  их  в  город,  настойчиво  просили  их  не
оставлять тех, изза которых они пришли, и этим не усугублять еще  больше  их
опасное положение; пусть они только овладеют гарнизоном, тогда им будет  уже
легко двинугься на город, но раз солдаты поднимут тревогу, тогда они уже  не
в состоянии будут одержатъ верх над жителями, так как последние, как  только
узнают, в чем дело, станут в боевой порядок и преградят им дорогу.

        "ГЛАВА ПЯТАЯ"
     О жестокостях идумеян, вошедших в город во время бури, и зелотов. -
     О смерти Анана, Иешуи и Захарии и об отступлении идумеян.

     1. Идумеяне согласились и двинулись через город к храму, где  зелоты  с
напряженным  нетерпением  ожидали  их  прибытия.  Когда   они   вошли,   те,
ободрившись, выступили также изнутри храма, смешались с идумеянами и  вместе
напали на  стражу.  Нескольких  передовых  караульных  они  убили;  на  крик
пробудившихся поднялась вся толпа  и  в  ужасе  бросилась  к  оружию,  чтобы
защищаться. До тех пор, пока они полагали, что имеют дело только с зелотами,
они бодро держались, надеясь одолеть их численным превосходством; но, увидев
новые толпы, устремившиеся извне, они догадались,  что  вторглись  идумеяне;
тогда большинство их, потеряв мужество, бросило также оружие  и  разразилось
громким воплем; только весьма немногие из молодых тесно  сплотались  вместе,
мужественно встретили  идумеян  и  долгое  время  защищали  толпу  стариков.
Последние своим криком дали знать о несчастьи жителям города. Но и эти,  как
только им стало известно о вторжении идумеян, не посмели  прийти  к  ним  на
помощь, а только ответили  им  еще  более  отчаянным  плачем,  усиливавшимся
громким воем женщин, между тем как все караульные  находились  в  опасности.
Зелоты же, напротив, соединяли свои победные клики с  призывами  идумеян,  а
свирепствовавшая буря сделала  этот  всеобщий  гул  еще  более  потрясающим.
Идумеяне не щадили никого: кровожадные по  своей  натуре,  ожесточенные  еще
тем, что им пришлось перенесть от грозы, они обращали свои мечи против  тех,
которые их не впустили в город, не делая различия между сопротивлявшимися  и
молящими о пощаде; многих они пронзили своими мечами в ту минуту,  когда  те
напоминали им об их племенном родстве с ними и  просили  пощады  во  имя  их
общего святилища. Бегство было немыслимо, а на  спасение  не  было  надежды:
стесненные густыми толпами, они были убиты  целыми  группами;  загнанные  по
большей  части  в  такие  места,   откуда   не   было   выхода,   пораженные
неприятельскими ударами, они в беспомощности своей  сами  бросились  вниз  в
город и таким образом добровольно подвергли себя, как мне кажется, еще более
ужасной смерти, чем та, от которой они бежали. Весь наружный храм  утопал  в
крови, и наступившее утро осветило восемь тысяч пятьсот трупов.

     2. Но ярость идумеян все еще не унималась. Они обратились теперь против
города, грабили  целые  дома  и  убивали  всех,  попадавшихся  им  на  пути.
Продолжать дальше  травлю  простого  народа  казалось  им  напрасной  тратой
времени;  зато  они  старались   отыскивать   первосвященников   и   толпами
предпринимали охоту  на  них.  Последние  были  вскоре  схвачены  и  тут  же
умерщвлены. Став над трупами убитых, они потешались над попечениями Анана  о
народе, так равно и над речью Иешуи, произнесенной им со стены.  Так  далеко
зашли  они  в  своем   злодействе,   что   бросили   тела   первосвященников
непогребенными, между тем как иудеи так строго чтят погребение мертвых,  что
даже приговоренных к распятию они до заката  солнца  снимают  и  хоронят.  Я
решительно не ошибусь, если скажу, что смерть Анана была уже началом падения
города, и с того дня, как иудеи увидели своего первосвященника, указывавшего
им путь к спасению, убитым посреди города, их стены  были  уже  разрушены  и
дело проиграно. Анан был вообще не только  достойный  уважения  и  в  высшей
степени справедливый человек, но любил, кроме того, несмотря на свое высокое
положение, которое доставляли ему его происхождение, его сан  и  всеобщее  к
нему уважение, быть на равной ноге с каждым человеком, даже с людьми низшего
сословия; вместе с тем он горячо любил свободу и был  поклонником  народного
правления. Всегда он свои личные  выгоды  отодвигал  на  задний  план  перед
общественной пользой; к тому же он ставил выше  всего  мир,  ибо  знал,  что
могущество римлян непобедимо, и предвидел, что если иудеи не будут настолько
разумны, чтобы помириться с римлянами, то неизбежно  найдут  свою  гибель  в
войне с ними. Короче, если бы  Анан  остался  жив,  то,  во  всяком  случае,
состоялось  бы  мирное  соглашение.  Ибо  он  был   могущественный   оратор,
пользовался огромным влиянием на народ, и ему  уже  удалось  подчинить  себе
тех,  которые  стояли  у   него   на   пути   или   требовали   войны.   Под
предводительством такого вождя иудеи доставили бы еще много хлопот римлянам.
Тесно связан с ним был Иешуа, который хотя и не выдерживал сравнения с  ним,
но других превосходил. Но Бог, думается мне, решил  уничтожить  оскверненный
город и очистить огнем  храм,  -  поэтому  он  отстранил  тех,  которые  еще
заступались за них и крепко их любили. Таким образом, людей, недавно  только
перед тем одетых в священное облачение, стоявших во главе  распространенного
по  всему  свету  богослужения  и   с   благоговением   встречаемых   всегда
прибывавшими со всех краев земли на поклонение святым местам пилигримами,  -
этих людей можно было видеть теперь брошенными нагими на съедение собакам  и
диким зверям. Сама добродетель, думаю я, стонала над этими мужами и  плакала
над тем, что зло так восторжествовало над ней самой. Таков был конец Анана и
Иешуи.

     3. После их смерти зелоты вместе с иудейской ордой накинулись на  народ
и уничтожили его, как стадо нечистых  животных.  Истребляя  повсюду  простой
народ, они знатных и молодых забирали в плен и скованными в кандалах бросали
в темницу в надежде, что при отсрочке казни иные, может быть, перейдут на их
сторону. Никто, однако, не  склонялся  на  их  убеждения,  все  предпочитали
умереть, нежели стать против отечества на стороне злодеев, Ужасные муки  они
перенесли за свой отказ: их бичевали и пытали и, когда их тело уже  не  было
более в состоянии выносить пытки, тогда только их удостаивали  казни  мечом.
Арестованные днем были ночью казнены; тела их выносили и бросали на открытые
места, чтобы очистить место для новых пленников.  Народ  находился  в  таком
оцепенении, что никто не осмеливался  открыто  ни  оплакивать,  ни  хоронить
убитого родственника; только в  глубоком  уединении,  при  закрытых  дверях,
лились слезы, и тот, кто стонал, боязливо  оглядывался  по  сторонам,  чтобы
враг не услышал, - в противном случае оплакивающий сейчас же мог испытать на
себе участь оплакиваемого. Только ночью брали горсть земли в руки и  бросали
ее на мертвых; безумно отважен должен был быть тот, который делал это  днем.
Двенадцать тысяч человек благородного происхождения постигла такая участь.

     4. Зелоты, которым опротивела уже резня, бесстыдно наглумились еще  над
судилищем и судом. Жертвой своей они избрали  одного  из  знатнейших  мужей,
Захарию, сына Баруха. Его  презрение  к  тиранам  и  непреклонная  любовь  к
свободе сделали его ненавистным в их глазах; к тому же он был еще богат, так
что они имели приятные виды на ограбление  его  состояния  и  на  устранение
человека, который мог воспользоваться своим  влиянием  для  их  низвержения.
Таким образом, они для формы  приказали  созвать  семьдесят  находившихся  в
должностях простых граждан в качестве  судилища,  которое,  конечно,  лишено
было авторитета, и здесь обвиняли Захарию в том, что он хотел предать  город
в руки римлян и с изменнической целью послал  уполномоченных  к  Веспасиану.
Обвинение  не  подкреплялось  ни  свидетельскими  показаниями,  ни   другими
какими-либо доказательствами; но они утверждали, что вполне убеждены в этом,
и считали, что  этого  одного  достаточно  для  установления  истины.  Когда
Захария убедился, что у него нет никакой надежды на спа- сение  и  что  его,
собственно, не вызывали к суду, а только заманили коварно в заключение,  он,
видя свою жизнь погибшей, решил дать полную волю своему языку. Он  поднялся,
сделал ироническую оценку той самоуверенности,  с  которой  возбуждено  было
против него обвинение, и вкратце опроверг приведенные  улики.  Но  затем  он
обратил свое слово против своих обвинителей, прочел им перечень  совершенных
ими преступлений и  разразился  жалобами  на  нарушение  всякого  порядка  в
государстве. Зелоты перебили его криками. Если  они  настолько  еще  владели
собой, что не обнажали мечей, так только потому, что хотели довести до конца
насмешливое  подражание  судопроизводствуи,  кроме  того,  хотели  испытать,
насколько сами судьи будут руководствоваться  правдой  ввиду  угрожавшей  им
опасности. Суд семидесяти оправдал, однако, обвиняемого, предпочитая заранее
умереть вместе с ним, чем принять на себя  ответственность  за  его  смерть.
Этот оправдательный приговор зелоты встретили с  неистовым  шумом:  все  они
были возмущены тем, что  судьи  не  хотели  понять  призрачности  данной  им
власти. Двое же из самых дерзких набросились на  Захарию,  убили  его  среди
храма и насмешливо воскликнули над павшим: "Вот тебе  и  наш  голос  -  наше
решительное оправдание!"  Вслед  за  этим  они  выбросили  его  из  храма  в
находящуюся под ним пропасть. Судей же они, в насмешку, били обухами мечей и
вытолкали из ограды храма, даровав им  жизнь  только  для  того,  чтобы  они
рассеялись по городу и принесли бы всем весть о порабощении народа.

     5. Идумеяне  раскаивались  уже  в  своем  походе:  им  самим  сделалось
противно все то, что творилось. Но вот пришел к ним частным образом один  из
зелотов, созвал их в собрание, изобразил весь ужас преступлений, совершенных
ими сообща с теми, которые их призвали,  и  описал  также  положение  дел  в
городе.  Они,  сказал  он,  подняли  оружие   в   том   предположении,   что
первосвященники  намерены  предать  город  римлянам;  а  между  тем  они  не
обнаружили никаких  улик  измены,  а  сделались  только  покровителями  тех,
которые ложно обвиняли первосвященников и ныне свирепствуют  в  городе,  как
враги  и  тираны.  Лучше  было  бы,  если  бы  они  с  самого  начала  этому
воспрепятствовали; но раз они уже сделались соучастниками  в  братоубийстве,
то пусть, по крайней мере, положат конец своему заблуж- дению и не останутся
дольше здесь, чтобы не поддерживать тех, которые хотят  свою  собст-  венную
отчизну ввергнуть в несчастье. Если иные из них все еще раздражены тем,  что
на- шли ворота запертыми и не были впущены в город, так ведь виновные в этом
наказаны; Анан лежит мертвый  и  почти  весь  народ  в  течение  одной  ночи
уничтожен. Многие из них, как он хорошо замечает, сами об этом  сожалеют,  с
другой же стороны, он видит, что неистовство призвавших их не знает ни меры,
ни предела и они даже не стесняются больше перед теми, которым  они  обязаны
своим  спасением.  На  глазах  своих  товарищей  они  позволяют  себе  самые
постыдные жестокости, вина которых будет приписываться идумеянам до тех пор,
пока кто-нибудь  из  них  не  воспрепятствует  им  и  не  положит  конец  их
беззакониям. Поэтому ввиду того, что обвинение в измене оказалось  клеветой,
что появление римлян нельзя ожидать так скоро, а город защищен  непобедимыми
почти силами, то пусть они возвратятся к себе домой и то зло,  которое  они,
будучи  обмануты  злодеями,  совершали  вместе  с  последними,   постараются
исправить тем, что отныне прекратят всякие отношения с ними.

        "ГЛАВА ШЕСТАЯ"
     Зелоты,освободившись от идумеян, производят еще большую резню в
     городе. - Весспасиан удерживает пока римляян, желающих идти на иудеев.

     1. Эти внушения произвели впечатление на идумеян. Первым их делом  было
освобождение заключенных, около двух тысяч граждан, которые сейчас же бежали
из города и отправились к Симону, о котором речь будет впереди. Вслед за тем
они оставили Иерусалим и возвратились  на  родину.  Их  выступление  явилось
неожиданным для обеих партий. Народ, не знавший о перемене их образа мыслей,
на одно мгновение вздохнул свободно, думая, что избавился от  врагов.  Но  у
зелотов таюке развязались руки,  ибо  они  не  чувствовали  себя  покинутыми
союзниками, а напротив, освобожденными от таких людей, которые  не  одобряли
их насилий и старались удерживать от этого.  Теперь  они  могли  действовать
решительно и без всякого промедления. С быстротой  молнии  они  ковали  свои
планы  и  исполняли  их  еще  быстрее,   чем   задумывали.   Преимущественно
кровожадность их направлена была  против  всего  мужественного  и  знатного:
знатных они убивали из зависти, храбрых - из боязни; ибо  только  тогда  они
могли чувствовать себя вне всякой опасности, когда бы не осталось ни  одного
человека более или менее влиятельного.  В  массе  других  убитых  был  также
Горион  -  человек  благородного  происхождения  и  возвышенной  души,  друг
народного правления и самостоятельный по своему  образу  мыслей,  как  истый
иудей. Его погубили главным образом смелость в речах,  равно  и  другие  его
достоинства. Даже Нигера Пирейского их руки не пощадили -  человека,  высоко
отличавшегося в битвах с римлянами: его волочили по  городу,  он  же  громко
вопил и показывал свои раны. Когда его вывели за ворота, он, не сомневаясь в
своей казни, просил только о погребении; они же соверпшли над ним казнь лишь
после того, как отказали ему в могиле, которой  он  так  жаждал.  Еще  перед
самой смертью Нигер призывал на их головы месть римлян,  голод  и  чуму  как
спутников войны, да еще взаимную резню между ними самими.  Все  это  послало
грешникам провидение, которое  лучшее  доказательство  своей  справедливости
явило в том, что вскоре  они,  раздвоенные  между  собой,  дали  друг  другу
чувствовать свое изуверство. Смерть Нигера  окончательно  освободила  их  от
всяких опасений за собственное падение. Среди народа не осталось уже никого,
которого нельзя было бы погубить по какому угодно поводу, раз  только  этого
хотели. Та часть народа, которая восстала против  зелотов,  давно  уже  была
истреблена; а против других, мирных жителей, стоявших  в  стороне  от  всех,
придумывали, смотря по обстоятельствам, иные обвинения. Тот,  кто  вовсе  не
связывался с ними, считался у них высокомерным, кто  открыто  приближался  к
ним - презирающим, а кто льстил - предателем. За высшее преступление, как  и
за самое ничтожное  упущение,  существовало  одно  наказание  -  смерть:  ее
избегал лишь тот, который уже очень низко стоял по своему происхождению  или
по крайней бедности.

     2. Все римские  военачальники  видели  в  раздорах  врагов  неожиданное
счастье для себя и хотели немедленно напасть на город. В этом  они  убеждали
также Веспасиана, для которого, как они думали, чуть ли не все уже выиграно.
Божественное провидение, говорили они  ему,  облегчает  им  борьбу,  обращая
врагов друг против друга; но решительная, благоприятная минута  скоро  будет
пропущена, ибо иудеи либо потому,  что  междоусобица  им  надоест,  либо  из