ем вне моего тела и необходимом для его восполнения и для 
проявления его сущности. Солнце есть предмет растения, необходимый для него, 
утверждающий его жизнь предмет, подобно тому как растение есть предмет солнца в 
качестве обнаружения животворной силы солнца, его предметной сущностной силы. 

Существо, не имеющее вне себя своей природы, не есть природное существо, оно не 
принимает участия в жизни природы. Существо, не имеющее никакого предмета вне 
себя, не есть предметное существо. Существо, не являющееся само предметом для 
третьего существа, не имеет своим предметом никакого существа, т.е. не ведет 
себя предметным образом, его бытие не есть нечто предметное. 

[XXVII] Непредметное существо есть невозможное, нелепое существо [Unwesen]. 

Представьте себе такое существо, которое и само не есть предмет и не имеет 
предмета. Подобное существо было бы, во-первых, единственным существом, вне его 
не существовало бы никакого существа, оно существовало бы одиноко, одно. Ибо, 
как только я приму, что вне меня имеются предметы, что я существую не один, мне 
придется признать, что я – нечто другое, некая другая действительность, чем 
предмет вне меня. Стало быть, для этого третьего предмета я – другая 
действительность, чем он, т.е. я – его предмет. Таким образом, существо, не 
являющееся предметом другого существа, предполагает, что не существует ни одного 
предметного существа. Как только я имею какой-нибудь предмет, этот предмет имеет 
меня своим предметом. А непредметное существо, это – недействительное, 
нечувственное, только мыслимое, т. с. только воображаемое существо, продукт 
абстракции. Быть чувственным, т. е. быть действительным, это значит быть 
предметом чувства, быть чувственным предметом, т.е. иметь вне себя чувственные 
предметы, предметы своей чувственности. Быть чувственным значит быть страдающим 
[77]. 

Поэтому человек как предметное, чувственное существо есть страдающее существо; а 
так как это существо ощущает свое страдание, то оно есть существо, обладающее 
страстью. Страсть – это энергично стремящаяся к своему предмету сущностная сила 
человека. 

(Но человек – не только природное существо, он есть человеческое природное 
существо, т.е. существующее для самого себя существо и потому родовое существо. 
Он должен проявить и утвердить себя как родовое существо и в своем бытии и в 
своем знании. Таким образом, подобно тому как человеческие предметы не являются 
природными предметами в том виде, как эти последние непосредственно даны в 
природе, так и человеческое чувство, как оно есть непосредственно, в своей 
непосредственной предметности, не есть человеческая чувственность, человеческая 
предметность. Ни природа в объективном смысле, ни природа в субъективном смысле 
непосредственно не дана человеческому существу адекватным образом.) И подобно 
тому как все природное должно возникнуть, так и человек имеет свой акт 
возникновения, историю, которая, однако, отражается в его сознании и потому в 
качестве акта возникновения является сознательно снимающим себя актом 
возникновения. История есть истинная естественная история человека. – (К этому 
надо еще вернуться.) 

В-третьих, так как это полагание вещности есть само только видимость, такой акт, 
который противоречит сущности чистой деятельности, то оно должно быть снова 
снято, а вещность должна подвергнуться отрицанию. 

К пунктам 3, 4, 5, 6-му. – 3) Это отчуждение сознания имеет не только 
отрицательное, но и положительное значение, и 4) оно имеет это положительное 
значение не только для нас, или в себе, но и для него самого, для сознания. 5) 
Для сознания отрицание предмета, или упразднение предметом самого себя, 
приобретает положительное значение благодаря тому (или оно сознает это 
ничтожество предмета благодаря тому), что оно отчуждает само себя, ибо в этом 
отчуждении оно знает себя как предмет, или предмет как само себя, в силу 
нераздельного единства для-себя-бытия. 6) С другой стороны, здесь заключен 
вместе с тем и второй момент, именно – что оно в такой же степени сняло и 
вобрало обратно в себя это отчуждение и эту предметность и, следовательно, в 
своем инобытии как таковом все же находится у себя. 

Мы уже видели, что присвоение отчужденной предметной сущности, или упразднение 
предметности, выступающей под определением отчуждения, – которое должно 
развиваться от безразличной чуждости до действительного враждебного отчуждения, 
– имеет для Гегеля вместе с тем, или даже главным образом, значение упразднения 
самой предметности, ибо для самосознания предосудительным моментом и отчуждением 
является не этот определенный характер предмета, а самый его предметный характер. 
Поэтому предмет есть нечто отрицательное, само себя упраздняющее, есть 
ничтожество. Это ничтожество предмета имеет для сознания не только отрицательное, 
но и положительное значение, ибо ничтожество предмета есть именно 
самоутверждение непредметности, [XXVIII] абстракции, его самого. Для самого 
сознания ничтожество предмета имеет положительное значение потому, что оно знает 
это ничтожество, предметную сущность, как свое самоотчуждение, знает, что это 
ничтожество существует только благодаря его самоотчуждению... 

Способ, каким существует сознание и каким нечто существует для него, это – 
знание. Знание есть его единственный акт. Поэтому нечто возникает для сознания 
постольку, поскольку оно знает это нечто. Знание есть его единственное 
предметное отношение. – Сознание знает ничтожество предмета, т.е. неотличимость 
предмета от него, небытие предмета для него, благодаря тому, что оно знает, что 
предмет есть его самоотчуждение, т.е. оно знает себя (знание как предмет) 
благодаря тому, что предмет есть только видимость предмета, некое марево, а по 
своей сущности есть не что иное, как само знание, которое противопоставляет себя 
самому себе и поэтому противопоставило себе ничтожество, нечто не имеющее 
никакой предметности вне знания; иначе говоря, знание знает, что, когда оно 
относится к какому-нибудь предмету, оно только находится вне себя, отчуждается 
от себя, что оно само принимает для себя вид предмета, или что то, что 
представляется ему как предмет, есть лишь оно само. 

С другой стороны, по словам Гегеля, здесь имеется в то же время и другой момент, 
именно – что самосознание в такой же степени сняло и вобрало в себя обратно это 
отчуждение и эту предметность и, следовательно, в своем инобытии как таковом все 
же находится у себя. 

В этом рассуждении мы имеем собранными воедино все иллюзии спекуляции. 

Во-первых: в своем инобытии как таковом сознание, самосознание находится у себя. 
Поэтому оно, или, – если мы абстрагируемся здесь от гегелевской абстракции и 
вместо самосознания поставим самосознательного человека, – поэтому он в своем 
инобытии как таковом находится у себя. В этом заключено, во-первых, то, что 
сознание, т.е. знание как знание, мышление как мышление, выдает себя 
непосредственно за другое себя самого, за чувственность, действительность, жизнь, 
– мышление, превосходящее себя в мышлении (Фейербах). Эта сторона заключена 
здесь постольку, поскольку сознание, трактуемое только как сознание, усматривает 
предосудительную для себя помеху не в отчужденной предметности, а в предметности 
как таковой. 

Во-вторых, здесь заключено то, что поскольку самосознательный человек познал как 
самоотчуждение и снял духовный мир – или всеобщее духовное бытие своего мира, – 
он все же снова утверждает его в этом отчужденном виде, выдает его за свое 
истинное бытие, восстанавливает его, уверяет, что он в своем инобытии как 
таковом находится у самого себя; следовательно, после снятия, например, религии, 
после признания в религии продукта самоотчуждения он все же считает себя 
подтвержденным в религии как религии. Здесь заключается корень ложного 
позитивизма Гегеля, или его лишь мнимого критицизма, – то, что Фейербах называет 
полаганием, отрицанием и восстановлением религии или теологии, но что следует 
рассматривать в более общем виде. Таким образом, разум находится у самого себя в 
неразумии как неразумии. Человек, понявший, что в праве, политике и т.д. он 
ведет отчужденную жизнь, ведет в этой отчужденной жизни как таковой свою 
истинную человеческую жизнь. Таким образом, истинным знанием и истинной жизнью 
оказывается самополагание, самоутверждение в противоречии с самим собой, в 
противоречии как с знанием, так и с сущностью предмета. 

Таким образом, теперь не может уже быть и речи о том, что Гегель просто 
приспосабливался к религии, к государству и т.д., так как эта ложь есть ложь его 
принципа. 

[XXIX] Если я знаю, что религия есть отчужденное человеческое самосознание, то я 
знаю, стало быть, что в ней, как в религии, утверждается не мое самосознание, а 
мое отчужденное самосознание. Значит, я знаю, что мое, принадлежащее самому себе, 
своей сущности, самосознание утверждается но в религии, а, напротив, в 
уничтоженной, упраздненной религии. 

Поэтому у Гегеля отрицание отрицания не есть утверждение истинной сущности 
посредством отрицания мнимой сущности, а представляет собой утверждение мнимой 
или отчужденной от себя сущности в ее отрицании, или отрицание этой мнимой 
сущности как предметной, находящейся вне человека и независящей от него сущности 
и превращение ее в субъект. 

Поэтому своеобразную роль играет у него снятие, в котором соединены как 
отрицание, так и сохранение, утверждение. 

Так, например, в гегелевской философии права снятое частное право равняется 
морали, снятая мораль равняется семье, снятая семья равняется гражданскому 
обществу, снятое гражданское общество равняется государству, снятое государство 
равняется всемирной истории. В реальной действительности частное право, мораль, 
семья, гражданское общество, государство и т.д. продолжают существовать по-прежнему, 
они только стали моментами, формами существования и наличного бытия человека, 
которые не имеют силы изолированно друг от друга, отменяют друг друга, порождают 
друг друга и т.д. Моменты движения. 

В их действительном существовании эта их подвижная сущность скрыта. Она 
обнаруживается, раскрывается впервые только в мышлении, в философии, и поэтому 
мое истинное религиозное бытие есть мое бытие в философии религии, мое истинное 
политическое бытие есть мое бытие в философии религии, мое истинное природное 
бытие есть мое бытие в философии природы, мое истинное художественное бытие есть 
мое бытие в философии искусства, мое истинное человеческое бытие есть мое бытие 
в философии. Таким же образом истинное существование религии, государства, 
природы, искусства, это – философия религии, философия природы, философия 
государства, философия искусства. Но если истинным бытием религии является для 
меня только философия религии и т.д., то я поистине религиозен лишь в качестве 
философа религии и таким образом я отрицаю действительную религиозность и 
действительно религиозного человека. Однако в то же время я их и утверждаю, 
отчасти в рамках моего собственного бытия или и рамках того чужого бытия, 
которое я им противопоставляю (ибо это есть лишь философское выражение их самих), 
отчасти же в их собственной первоначальной форме, ибо я считаю их только 
кажущимся инобытием, аллегориями, скрытыми под чувственными оболочками формами 
их собственного истинного, т.е. моего философского бытия. 

Точно таким же образом снятое качество равняется количеству, снятое количество 
равняется мере, снятая мера равняется сущности, снятая сущность равняется 
явлению, снятое явление равняется действительности, снятая действительность 
равняется понятию, снятое понятие равняется объективности, снятая объективность 
равняется абсолютной идее, снятая абсолютная идея равняется природе, снятая 
природа равняется субъективному духу, снятый субъективный дух равняется 
нравственному, объективному духу, снятый нравственный дух равняется искусству, 
снятое искусство равняется религии, снятая религия равняется абсолютному знанию. 

С одной стороны, это снятие есть снятие мысленной сущности и, значит, мысленная 
частная собственность снимается в мысленную идею морали. А так как мышление 
воображает себе, что оно непосредственно есть другое себя самого, а именно 
чувственная действительность, так как оно, стало быть, считает свое действие 
также и чувственным действительным действием, то это мысленное снимание, 
оставляющее в действительности нетронутым свой предмет, полагает, что оно его 
действительно преодолело; а с другой стороны, так как этот предмет стал теперь 
для мышления мысленным моментом, то он представляется ему также и в своей 
действительности самоутверждением его самого, самосознания, абстракции. 

[XXX] Поэтому, с одной стороны, то бытие, которое Гегель снимает, переводя его в 
философию, не есть вовсе действительная религия, государство, природа, а религия 
в том ее виде, в каком она сама уже является предметом знания, – догматика; то 
же самое относится к юриспруденции, к науке о государстве, к естествознанию. 
Таким образом, с одной стороны, Гегель занимает такую позицию, которая является 
противоположностью как к действительной сущности, так и к непосредственной, 
нефилософской науке, или к нефилософским понятиям об этой сущности. Поэтому он 
противоречит их ходячим понятиям. 

С другой стороны, религиозный и т.д. человек может найти себе у Гегеля свое 
последнее утверждение. 

Теперь следует рассмотреть – в рамках категории отчуждения – положительные 
моменты гегелевской диалектики. 

а) Снятие как предметное движение, которое вбирает в себя обратно отчуждение. 
Это – выраженная в рамках отчуждения идея о присвоении предметной сущности путем 
снятия ее отчуждения; это – отчужденное усмотрение действительного 
опредмечивания человека, действительного присвоения им своей предметной сущности 
путем уничтожения отчужденного определения предметного мира, путем его снятия в 
его отчужденном бытии, подобно тому как атеизм, в качестве снятия бога, означает 
становление теоретического гуманизма, а коммунизм, к качестве снятия частной 
собственности, означает требование действительно человеческой жизни, как 
неотъемлемой собственности человека, означает становление практического 
гуманизма; другими словами, атеизм есть гуманизм, опосредствованный с самим 
собой путем снятия религии, а коммунизм – гуманизм, опосредствованный с самим 
собой путем снятия частной собственности. Только путем снятия этого 
опосредствования, – являющегося, однако, необходимой предпосылкой, – возникает 
положительно начинающий с самого себя, положительный гуманизм. 

Но атеизм, коммунизм, это – вовсе не бегство, не абстракция, не утрата 
порожденного человеком предметного мира, не утрата принявших предметную форму 
сущностных сил человека, не возвращающаяся к противоестественной, нераз-И11ТОЙ 
простоте нищета. Они, наоборот, впервые представляют собой действительное 
становление, действительно для человека возникшее осуществление его сущности, 
осуществление его сущности как чего-то действительного. 

Таким образом, Гегель, рассматривая – хотя опять-таки и отчужденной форме – 
положительный смысл отнесенного к самому себе отрицания, рассматривает вместе с 
тем самоотчуждение человека, отчуждение его сущности, его распредмечивание и 
деградацию – как самоприобретение, проявление сущности, опредмечивание, 
реализацию. Короче говоря, он рассматривает – в рамках абстракции – труд как акт 
самопорождения человека, отношение к себе как к чужой сущности и осуществление 
себя как чужого существа – как становящееся родовое сознание а становящуюся 
родовую жизнь. 

b) Но у Гегеля – помимо или, вернее, как следствие уже описанного выше 
извращения понятий – этот акт, во-первых, носит только формальный характер, 
потому что он абстрактен, потому что человеческая сущность сама признается 
только как абстрактная мыслящая сущность, как самосознание, а 

во-вторых, так как эта точка зрения формальна и абстрактна, то снятие отчуждения 
становится утверждением отчуждения, иначе говоря, для Гегеля вышеупомянутое 
движение самопорождения, самоопредмечивания как самоотчуждения есть абсолютное и 
поэтому последнее, имеющее целью самое себя, успокоившееся в себе и дошедшее до 
своей сущности человеческое проявление жизни. 

Поэтому это движение в его абстрактной [XXXI] форме, как диалектика, 
рассматривается как истинно человеческая жизнь; а так как оно все же абстракция, 
отчуждение человеческой жизни, то оно рассматривается как божественный процесс, 
но как божественный процесс человека, процесс, который проделывает его отличная 
от него, абстрактная, чистая, абсолютная сущность. 

В-третьих, этот процесс должен иметь носителя, субъекта; но субъект возникает 
лишь как результат; поэтому этот результат – знающий себя как абсолютное 
самосознание субъект – есть бог, абсолютный дух, знающая себя и осуществляющая 
себя идея. Действительный человек и действительная природа становятся просто 
предикатами, символами этого скрытого недействительного человека и этой 
недействительной природы. Поэтому отношение между субъектом и предикатом 
абсолютно извращено: это – мистический субъект-объект, или перекрывающая объект 
субъективность, абсолютный субъект как процесс, как отчуждающий себя и 
возвращающийся к себе из этого отчуждения и в то же время вбирающий его обратно 
в себя субъект, и субъект как этот процесс; это – чистое, безостановочное 
кружение в самом себе [78]. 

К пункту первому: формальное и абстрактное понимание акта самопорождения или 
самоопредмечивания человека. 

Так как Гегель приравнивает человека к самосознанию, то отчужденный предмет 
человека, его отчужденная сущностная действительность есть не что иное, как 
сознание отчуждения, всего лишь мысль об отчуждении, его абстрактное и потому 
бессодержательное и недействительное выражение – отрицание. Поэтому и снятие 
отчуждения есть тоже не что иное, как абстрактное, бессодержательное снятие этой 
бессодержательной абстракции – отрицание отрицания. Поэтому содержательная, 
живая, чувственная, конкретная деятельность самоопредмечивания становится всего 
лишь абстракцией этой деятельности – абсолютной отрицательностью, абстракцией, 
которая в свою очередь фиксируется как таковая и мыслится как самостоятельная 
деятельность, как просто деятельность. Так как эта так называемая 
отрицательность есть не что иное, как абстрактная, бессодержательная форма 
вышеуказанного действительного живого акта, то и содержание ее может быть только 
формальным, полученным путем абстрагирования от всякого содержания. Поэтому это 
– всеобщие, абстрактные, присущие всякому содержанию и вследствие этого 
одновременно и безразличные ко всякому содержанию и именно потому имеющие силу 
для всякого содержания формы абстракции, формы мышления, логические категории, 
оторванные от действительного духа и от действительной природы. (Ниже мы 
разберем логическое содержание абсолютной отрицательности.) 

Положительная сторона сделанного здесь Гегелем в его спекулятивной логике 
заключается в том, что определенные понятия, всеобщие неподвижные формы мышления 
представляют собой в их самостоятельности по отношению к природе ч духу 
необходимый результат всеобщего отчуждения человеческой сущности, а значит и 
человеческого мышления, и что Гегель поэтому изобразил их как моменты процесса 
абстракции и представил как связное целое. Так, например, снятое бытие есть 
сущность, снятая сущность – понятие, снятое понятие... абсолютная идея. Ну а что 
такое абсолютная идея? Она, в свою очередь, опять-таки снимает самое себя, если 
она не хочет опять проделать сначала весь акт абстракции и довольствоваться тем, 
чтобы быть совокупностью абстракций или постигающей себя абстракцией. Но 
абстракция, постигающая себя как абстракцию, знает, что она есть ничто; она 
должна отказаться от себя, абстракции, и этим путем она