нство, продолжали еще считать 
своим долгом исполнение религиозных обязанностей, то это следовало бы 
предоставить им самим как совершенно частное дело". 

Государство, таким образом, может совершенно эмансипироваться от религии даже 
тогда, когда преобладающее большинство еще остается религиозным. А преобладающее 
большинство не перестает быть религиозным оттого, что оно остается религиозным 
только privatim (4). 

Но ведь отношение государства, особенно республики, к религии есть не что иное, 
как отношение людей, образующих государство, к религии. Отсюда следует, что 
человек освобождается от какого-либо ограничения через посредство государства, 
освобождается политически, когда, в противоречии с самим собой, он возвышается 
над этим ограничением абстрактным и ограниченным, частичным образом. Далее 
следует, что человек, освобождаясь политически, достигает свободы окольным путем, 
через посредствующее - хотя и необходимое - звено. Отсюда же следует, наконец, 
что человек даже тогда, когда он при посредстве государства объявляет себя 
атеистом, т.е. когда он объявляет государство атеистом, все еще остается 
религиозно-ограниченным именно потому, что признает себя самого лишь окольным 
путем, лишь с помощью посредствующего звена. Религия и есть признание человека 
окольным путем, признание через посредника. Государство есть посредник между 
человеком и свободой человека. Как Христос есть посредник, на которого человек 
перекладывает всю свою божественность, всю свою религиозную ограниченность, так 
и государство есть посредник, в которого он вкладывает всю свою небожественность, 
всю свою человеческую свободу. 

Политическое возвышение человека над религией разделяет все недостатки и все 
преимущества политического возвышения вообще. Государство, как государство, 
аннулирует, например, частную собственность, человек объявляет частную 
собственность упраздненной в политическом отношении, как только он упраздняет 
имущественный ценз для активного и пассивного избирательного права, как это и 
произошло во многих штатах Северной Америки. С политической точки зрения 
Гамильтон был совершенно прав, когда он истолковал этот факт в том смысле, что "простой 
народ одержал победу над собственниками и денежным богатством". Разве частная 
собственность не упразднена в идее, если неимущий стал законодателем для имущего? 
Ценз - это последняя политическая форма признания частной собственности. 

И все же политическое аннулирование частной собственности не только не 
упраздняет частной собственности, но даже предполагает ее. Государство на свой 
лад упраздняет различия происхождения, сословия, образования, профессии, когда 
объявляет неполитическими различиями происхождение, сословие образование, 
профессию, когда провозглашает, не обращая внимания на эти различия, каждого 
человека равноправным участником народного суверенитета, когда рассматривает все 
элементы действительной народной жизни с точки зрения государства. Несмотря на 
все это, государство позволяет частной собственности, образованию, профессии 
действовать свойственным им способом и проявлять их особую сущность в качестве 
частной собственности, образования, профессии. Весьма далекое от того, чтобы 
упразднить все эти фактические различия, государство, напротив, существует лишь 
при условии, что эти различия существуют, государство чувствует себя 
политическим государством и осуществляет свою всеобщность лишь в 
противоположность к этим своим элементам. Гегель поэтому совершенно правильно 
определяет отношение политического государства к религии, когда говорит: 

"Чтобы государство достигло существования как знающая себя нравственная 
действительность духа, необходимо различение между ним и формой авторитета и 
веры; но это различение выступает лишь постольку, поскольку церковная сторона 
доходит до разделения внутри себя самой; только возвысившись над особыми 
церквами, государство обретает и осуществляет всеобщность мысли, принцип своей 
формы" (Гегель. "Философия права", 1-е изд., стр. 346). 

Конечно! Только возвысившись над особыми элементами, государство конституирует 
себя как всеобщность. 

Завершенное политическое государство является по своей сущности родовой жизнью 
человека, в противоположность его материальной жизни. Все предпосылки этой 
эгоистической жизни продолжают существовать вне государственной сферы, в 
гражданском обществе, в качестве именно свойств гражданского общества. Там, где 
политическое государство достигло своей действительно развитой формы, человек не 
только в мыслях, в сознании, но и в действительности, в жизни, ведет двойную 
жизнь, небесную и земную, жизнь в политической общности, в которой он признает 
себя общественным существом, и жизнь в гражданском обществе, в котором он 
действует как частное лицо, рассматривает других людей как средство, низводит 
себя самого до роли средства и становится игрушкой чуждых сил. Политическое 
государство относится к гражданскому обществу так же спиритуалистически, как 
небо относится к земле. Политическое государство находится к гражданскому 
обществу в такой же противоположности, преодолевает его тем же способом, каким 
религия преодолевает ограниченность земного мира; т.е. так же как религия по 
отношению к земному миру, государство вынуждено снова признать гражданское 
общество, восстановить его и подчиниться его господству. В своей ближайшей 
действительности, в гражданском обществе, человек - мирское существо. Здесь, где 
он для себя и других имеет значение действительного индивида, он представляет 
собой явление, лишенное истинности. Напротив, в государстве, где человек 
признается родовым существом, он - мнимый член воображаемого суверенитета, он 
лишен здесь своей действительной индивидуальной жизни и преисполнен 
недействительной всеобщности. 

Конфликт, в котором человек, как последователь особой религии, находится с самим 
собой, как с гражданином государства, и с другими лицами, как членами 
общественного целого, - этот конфликт сводится к мирскому расколу между 
политическим государством и гражданским обществом. Для человека, как burgeois,(5) 
"жизнь в государстве есть только видимость или мгновенное исключение из сущности 
и правила". Действительно, burgeois, как и еврей, лишь софистически остается в 
сфере государственной жизни, подобно тому как citoyen (6) лишь софистически 
остается евреем или burgeois. Но эта софистика - не личного порядка. Это - 
софистика самого политического государства. Различие между религиозным человеком 
и гражданином государства есть различие между купцом и гражданином государства, 
между поденщиком и гражданином государства, землевладельцем и гражданином 
государства, между живым индивидом и гражданином государства. Противоречие, в 
котором религиозный человек находится с политическим человеком, есть то же 
противоречие, в каком находятся burgeois и citoyen, в каком находятся член 
гражданского общества и его политическая львиная шкура. 

Этот мирской конфликт, к которому в конечном счете сводится еврейский вопрос, 
это отношение политического государства к своим предпосылкам, - будь то 
материальные элементы, как частная собственность и т. п., или духовные, как 
образование, религия, - этот конфликт между общим интересом и частным интересом, 
раскол между политическим государством и гражданским обществом, эти мирские 
противоположности Бауэр оставляет незатронутыми, когда он полемизирует против их 
религиозного выражения. 

"Именно основа гражданского общества - потребности, обеспечивающие гражданскому 
обществу его существование и гарантирующие его необходимость, - подвергает его 
существование постоянной опасности, поддерживает в нем элемент непрочности и 
порождает непрерывно меняющуюся смесь бедности и богатства, нужды и преуспеяния, 
порождает изменчивость вообще" (стр. 8). 

Сопоставьте с этим весь раздел "Гражданское общество" (стр. 8 - 9), набросанный 
в соответствии с основными линиями гегелевской философии права. Гражданское 
общество в его противоположности к политическому государству Бауэр признает 
необходимостью, потому что он признает необходимостью политическое государство. 

Политическая эмансипация, конечно, представляет собой большой прогресс; она, 
правда, не является последней формой человеческой эмансипации вообще, но она 
является последней формой человеческой эмансипации в пределах существовавшего до 
сих пор миропорядка. Разумеется, мы говорим здесь о действительной, практической 
эмансипации. 

Человек политически эмансипируется от религии тем, что изгоняет ее из сферы 
публичного права и переносит ее в сферу частного права. Она уже не является 
духом государства, где человек - хотя и в ограниченной степени, в особой форме и 
в особой сфере - ведет себя как родовое существо, в сообществе с другими людьми; 
она стала духом гражданского общества, сферы эгоизма, где царит bellum omnium 
contra omnes (7). Ее сущность выражает уже не общность, а различие. Религия 
стала выражением отделения человека от той общности, к которой он принадлежит, 
от себя самого и других людей, - чем и была первоначально. Она является всего 
только абстрактным исповеданием особой превратности, частной прихоти, произвола. 
Так, бесконечное дробление религии в Северной Америке даже внешним образом 
придает религии форму чисто индивидуального дела. Она низвергнута в сферу всех 
прочих частных интересов и изгнана из политической общности как таковой. Но не 
следует обманывать себя насчет границ политической эмансипации. Раздвоение 
человека на публичного и частного человека, перемещение религии из государства в 
гражданское общество, - это не какая-то отдельная ступень политической 
эмансипации, а ее завершение; политическая эмансипация, следовательно, столь же 
мало уничтожает действительную религиозность человека, как мало она и стремится 
ее уничтожить. 

Расщепление человека на иудея и гражданина государства, на протестанта и 
гражданина государства, на религиозного человека и гражданина государства, это 
расщепление не является ложью по отношению к государственно-гражданской жизни, 
не есть обход политической эмансипации, - оно есть сама политическая эмансипация, 
политический способ эмансипироваться от религии. Правда, в те эпохи, когда 
политическое государство насильственно появляется на свет из недр гражданского 
общества, как политическое государство, когда человеческое самоосвобождение 
стремится вылиться в форму политического самоосвобождения, - в эти эпохи 
государство может и должно дойти до упразднения религии, до уничтожения религии. 
Но оно может прийти к этому лишь тем путем, каким оно приходит к упразднению 
частной собственности, к установлению максимума на цены, к конфискации, к 
прогрессивному обложению, тем путем, каким оно приходит к уничтожению жизней, к 
гильотине. В моменты особенно повышенного чувства своей силы политическая жизнь 
стремится подавить свои предпосылки - гражданское общество и его элементы - и 
конституироваться в виде действительной, свободной от противоречий, родовой 
жизни человека. Но этого она может достигнуть, лишь вступив в насильственное 
противоречие со своими собственными жизненными условиями, лишь объявив революцию 
непрерывной, а потому политическая драма с такой же необходимостью заканчивается 
восстановлением религии, частной собственности, всех элементов гражданского 
общества, с какой война заканчивается миром. 

Да и не так называемое христианское государство, признающее христианство в 
качестве своей основы, в качестве государственной религии и потому исключающее 
все другие религии, является завершением христианского государства, а скорее 
атеистическое государство, демократическое государство, такое государство, 
которое отводит религии место лишь среди других элементов гражданского общества. 
Государству, которое еще остается теологом, которое еще официально провозглашает 
христианство своим символом веры, которое еще не дерзает объявить себя 
государством, - такому государству еще не удалось в мирской человеческой форме, 
в присущей ему, в качестве государства, действительности, выразить человеческую 
основу мистическим выражением которой является христианство. Так называемое 
христианское государство есть просто лишь негосударство, ибо не христианство как 
религия, а лишь человеческая подоснова христианской религии может осуществиться 
в действительно человеческих творениях. 

Так называемое христианское государство есть христианское отрицание государства, 
но отнюдь не государственное осуществление христианства. Государство, которое 
еще исповедует христианство в форме религии, не исповедует его еще в форме 
государства, ибо такое государство еще относится к религии религиозно, т.е. не 
является действительным осуществлением человеческой основы религии, так как оно 
еще взывает к недействительности, к воображаемому образу этой человеческой 
сущности. Так называемое христианское государство является несовершенным 
государством, и христианская религия служит восполнением и освящением его 
несовершенства. Поэтому религия необходимо становится для него средством, и 
христианское государство есть государство лицемерия. Большая разница, 
рассматривает ли религию, как одну из своих предпосылок, завершенное государство 
вследствие несовершенства, заключенного в общей сущности государства, или же 
религию объявляет своей основой незавершенное государство вследствие 
несовершенства, заключенного в его особом существовании как государства 
несовершенного. В последнем случае религия становится несовершенной политикой. В 
первом случае в религии обнаруживается несовершенство, присущее даже завершенной 
политике. Так называемое христианское государство нуждается в христианской 
религии, чтобы восполнить себя как государство. Демократическое же государство, 
действительное государство, не нуждается в религии для своего политического 
восполнения. Напротив, оно может абстрагироваться от религии, ибо в нем 
осуществлена мирским способом человеческая основа религии. Так называемое 
христианское государство относится к религии политически, а к политике - 
религиозно. Низводя государственные формы к видимости, оно в той же степени 
низводит к видимости и религию. 

Для уяснения этой противоположности рассмотрим бауэровскую конструкцию 
христианского государства, конструкцию, возникшую из рассмотрения христианско-германского 
государства. 

"Чтобы доказать невозможность или недействительность христианского государства", 
- говорит Бауэр, - "неоднократно указывали в последнее время на те изречения в 
евангелии, которым государство нетолько не следует, но даже и не может следовать, 
если не хочет своего полного распада". "Но так легко вопрос не решается. Чего 
требуют эти евангельские изречения? Сверхъестественного самоотрицания, 
подчинения авторитету откровения, отступления от государства, упразднения 
мирских отношений. И всего этого требует и все это дает христианское государство. 
Оно усвоило дух евангелия и если не повторяет его в тех же буквально словах, в 
каких выражает его евангелие, то лишь потому, что государство выражает этот дух 
в государственных формах, т.е. в таких формах, которые, хотя и взяты из 
государственной жизни и из земного мира, низводятся, однако, к простой видимости 
в том религиозном преображении, которое они должны испытать. Христианское 
государство есть отступление от государства, пользующееся государственными 
формами для своего осуществления" (стр. 55). 

Бауэр доказывает далее, что народ христианского государства есть не что иное, 
как не-народ, что он уже не имеет собственной воли, что его истинное бытие 
воплощено в главе государства, которому он подвластен и который, однако, с 
самого же начала и по своей природе чужд ему, т.е. дан богом и явился к народу 
без всякого содействия с его стороны; что законы этого народа - не его рук дело, 
а представляют собой позитивные откровения; что его повелитель нуждается в 
привилегированных посредниках между собой и народом в собственном смысле, т.е. 
массой; что эта масса сама распадается на множество особых кругов, которые 
созданы и определены случаем, которые различаются по своим интересам, особым 
страстям и предрассудкам и пользуются в виде привилегии правом на взаимное 
обособление друг от друга - и т.д. (стр. 56). Однако сам же Бауэр говорит: 

"Политика, если она должна быть не чем иным, как только религией, не может уже 
быть политикой, - так же как чистка кухонных горшков не могла бы считаться 
хозяйственным делом в том случае, если бы она рассматривалась как дело религии" 
(стр. 108). 

Но ведь в христианско-германском государстве религия есть "хозяйственное дело", 
как и "хозяйственное дело" есть религия. В христианско-германском государстве 
господство религии есть религия господства. 

Отделение "духа евангелия" от "буквы евангелия" есть акт иррелигиозный. 
Государство, которое заставляет евангелие прибегать к букве политики, отличной 
от буквы святого духа, совершает святотатство - если не с человеческой точки 
зрения, то со своей собственной религиозной точки зрения. Следует 
противопоставить государству, признающему христианство своей высшей нормой, а 
библию - своей хартией, слова священного писания, ибо это писание священно-де 
вплоть до каждого своего слова. Это государство, как и тот человеческий мусор, 
на который оно опирается, попадает в мучительное, непреодолимое, с точки зрения 
религиозного сознания, противоречие, когда его отсылают к тем изречениям 
евангелия, которым государство "не только не следует, но даже и не может 
следовать, если не хочет своего полного распада в качестве государства". Почему 
же государство не хочет своего полного распада? Оно само не может дать на это 
ответ ни себе, ни другим. Перед своим собственным сознанием официальное 
христианское государство есть долженствование, осуществление которого 
недостижимо; утверждая действительность своего существования, это государство 
только лжет перед самим собой и поэтому всегда остается для себя самого 
предметом сомнения, ненадежным, проблематичным предметом. Критика поступает, 
следовательно, совершенно правильно, когда она доводит государство, ссылающееся 
на библию, до помрачения сознания, так что государство само больше не знает, 
есть ли оно иллюзия или реальность, а низость его мирских целей, для которых 
религия служит прикрытием, вступает в неразрешимый конфликт с честностью его 
религиозного сознания, которому религия представляется целью мира. Это 
государство может избавиться от своих внутренних мук, лишь сделавшись 
полицейским служителем католической церкви. Перед этой церковью, которая 
светскую власть объявляет подчиненной себе организацией, государство бессильно, 
бессильна светская власть, признающая себя повелителем религиозного духа. 

В так называемом христианском государстве имеет в действительности значение не 
человек, а его отчуждение. Единственный человек, имеющий значение, король, есть 
существо специфически отличное от всех других людей, к тому же еще и освященное 
религией существо, непосредственно связанное с небом, с богом. Отношения, здесь 
господствующие, - это еще отношения религиозные. Следовательно, религиозный дух 
еще не стал действительно мирским. 

Но религиозный дух и не может стать действительно мирским, ибо сам он не что 
иное, как немирская форма некоторой ступени развития человеческого духа. 
Религиозный дух может быть осуществлен лишь в той мере, в какой данная ступень 
развития человеческого духа, религиозным выражением которой он является, 
выступает и конституируется в своей мирской форме. Это имеет место в 
демократическом государстве. Не христианство, а человеческая основа христианства 
есть основа этого государства. Религия остается идеальным, немирским сознанием 
его членов, так, как она - идеальная фор