узы оставались неисправимыми
прозаиками, видевшими вещи в прямом свете рассудка и
понимания, а не полуприкрытыми глазами, что свойственно
наделенным богатым воображением британцам. Это две
крайности национального характера тех и других. Однако я
контролировал себя в достаточной мере, чтобы не
рассказывать ни одному арабу об этом разговоре, и послал
полный отчет о нем полковнику Уилсону, который немедленно
приехал к Фейсалу для обсуждения веджской перспективы во
всех ее аспектах.

Еще до приезда Уилсона центр внимания турок резко
переместился. Фахри-паша видел безнадежность нападения на
Янбо, как и направления Хусейна за неуловимыми джухейнцами
в Хейф. Кроме того, его в самом Нахль-Мубараке сильно
бомбила пара английских гидропланов, которым было трудно
летать над пустыней и которые в двух случаях удачно накрыли
противника, несмотря на обстрел шрапнелью. В результате он
решил спешно отойти на Бир Саид, оставив небольшие силы для
сдерживания джухейнцев, и двинуться дальше по Дороге
султанов к Рабегу во главе основной массы своих солдат. Эти
изменения, несомненно, были отчасти обусловлены необычайной
силой Али в Рабеге. Как только Али услышал о разгроме
Зейда, он тут же послал ему пополнение и пушки, а когда
потерпел поражение и сам Фейсал, он решил двинуться на
север со всей своей армией для нападения на турок в Вади
Сафре, чтобы прогнать их от Янбо. В распоряжении Али было
почти семь тысяч солдат, и Фейсал понимал, что если
продвижение будет синхронизировано с одной из его частей,
силы Фахри могут быть разбиты в холмах, оказавшись зажатыми
в клещи. Он телеграфировал это предложение и просил
отсрочки на несколько дней для приведения в готовность
своих потрясенных солдат.

Али уже был в полной готовности и не хотел ждать. Поэтому
Фейсал спешно отправил Зейда к Масахали в Вади Янбо для
проведения необходимых приготовлений. Когда они были
завершены, он послал Зейда занять Бир Саид, что и было
успешно сделано. Затем приказал джухейнцам двинуться к нему
для поддержки. Они запротестовали, потому что Ибн Бейдави
завидовал растущему влиянию Фейсала среди племен и хотел
оставаться необходимым. Фейсал неожиданно двинулся к
Нахль-Мубараку и за одну ночь убедил племя джухейна в том,
что он их вождь. На следующее утро все они уже были на
марше, он же отправился стягивать северных харбов к
перевалу Таша, чтобы перерезать туркам пути отступления в
Вади Сафра. У него было почти шесть тысяч солдат, и если бы
Али занял северную окраину долины, ослабленные турки
оказались бы между двух огней. К сожалению, этого не
произошло. Когда уже на марше он услышал от Али, что после
мирного возвращения обратно Бир ибн Хасани его люди были
деморализованы ложными сообщениями о проявлениях
нелояльности среди субхов и в полном беспорядке быстро
откатились обратно к Рабегу. Во время этой зловещей паузы в
Янбо прибыл полковник Уилсон, чтобы убедить нас в
необходимости немедленного проведения операции против
Веджа. Был выработан измененный план, согласно которому
Фейсал должен был направить все силы джухейнцев и свои
постоянные батальоны на Ведж, при максимальной поддержке
флота. Такая сила могла бы обеспечить успех, но тогда Янбо
оставался бы пустым и беззащитным. Фей-сал побоялся
рисковать. Он обоснованно заметил, что турки в окружавшей
его местности все еще сохраняют мобильность, что силы Али
оказались дутыми, неспособными защитить Рабег при серьезном
наступлении и поскольку Рабег является бастионом,
защищающим Мекку, ему скорее придется бросить Янбо и
переправиться с солдатами через реку, чтобы умереть,
сражаясь, нежели пережить потерю побережья.

Чтобы успокоить его, Уилсон в радужных тонах расписал силу
Рабега. Для проверки его искренности Фейсал потребовал,
чтобы тот дал ему слово, что рабегский гарнизон при
поддержке британского флота сможет выстоять перед
противником до падения Веджа. В поисках поддержки Уилсон
оглядел молчаливую палубу "Даффрина" (на котором
проходила наша беседа) и благородно дал требуемое слово.
Мудрая игра, поскольку без этого Фейсал не сдвинулся бы с
места, тогда как операция против Веджа, единственная
наступательная операция, на которую были способны арабы,
была их последним шансом не столько на обеспечение
убедительной осады Медины, сколько на предотвращение
занятия турками Мекки. Несколькими днями позже он укрепил
свою позицию, переслав Фейсалу прямые приказания его отца,
шерифа, о немедленном выступлении на Ведж со всеми
имевшимися в его распоряжении войсками. Тем временем
положение Рабега осложнялось.  Численность сил противника в
Вади Сафре и на Султанской дороге оценивалась почти в пять
тысяч человек. Северные харбы умоляли сохранить их
пальмовые рощи. Южные харбы, люди Хусейна Мабейрига,
коварно ждали продвижения турок, чтобы напасть на
сторонников шерифа с тыла. На совещании Уилсона, Бремона,
Джойса, Росса и других, состоявшемся в Рабеге в сочельник,
было решено подготовить на берегу, вблизи аэродрома,
небольшую позицию, которую могли бы в течение нескольких
часов, необходимых для погрузки имущества на корабли,
удерживать под прикрытием корабельных орудий египтяне,
авиация и матросский десант с "Минервы".  Турки шаг за
шагом продвигались вперед, а город был не в состоянии
оказать сопротивление одному сильно потрепанному батальону,
поддерживаемому полевой артиллерией. Однако Фахри был
слишком медлителен. Он прошел Бирэль-Шейх сколько-нибудь
значительными силами лишь к концу первой недели января, а
семью днями позднее все еще не был готов к наступлению на
Хорейбу, где находилось боевое охранение Али численностью в
несколько сот человек. Уже были стычки между патрулями, но
ожидавшийся со дня на день штурм постоянно откладывался.
Действительно, турки встретились с непредвиденными
трудностями. Их штабы оказались перед фактом массовых
тяжелых заболеваний среди солдат и нараставшего изнурения
животных. То и другое было результатом переутомления,
отсутствия добротной пищи для людей и корма для верблюдов.
Активность племен в тылу у турок сильно им мешала. Если
кланы могли порой выпадать из арабского дела, то это не
означало, что они становились надежными приверженцами
турок, которые скоро почувствовали, что оказались во
враждебной стране. Рейды представителей племен в первые две
недели января нанесли им, в среднесуточном исчислении,
потери по сорок верблюдов и по двадцать солдат убитыми и
ранеными.

Эти рейды могли происходить в любой точке, начиная от
десятимильной зоны мористее самой Медины и включая
территорию холмов в радиусе семидесяти миль. Они хорошо
иллюстрировали препятствия на пути турецкой армии с ее
наполовину германизированной материальной частью, когда
турки пытались от удаленной на большое расстояние
железнодорожной станции выгрузки в отсутствии дорог
продвинуться вперед по сильно пересеченной местности
враждебной страны. Бюрократическое развитие войны сковывало
мобильность этой армии и парализовало ее наступательный
порыв. Трудности с каждой новой милей нарастали уже не в
арифметической, а в геометрической прогрессии. Медина в
качестве базы была выбрана ими неудачно. Ситуация была для
турок настолько малообещающей, что Фахри был наполовину
доволен, когда в последние дни 1916 года неожиданные шаги
Абдуллы и Фейсала изменили стратегическую концепцию
хиджазской войны и когда они спешно повернули мекканскую
экспедицию (после восемнадцатого января) обратно от
Султанской, Фарской и Гахской дорог и от Вади Сафры для
пассивной обороны траншей в виду городских стен Медины --
статической позиции, сохранявшейся до самого перемирия,
покончившего с войной и приведшего Турцию к прискорбной для
нее сдаче священного города и его беспомощного гарнизона.

ГЛАВА 22

Фейсал был пылким деятелем, самоотверженно бравшимся за
все, на что решился. Он торжественно обещал немелденно
отправиться в Ведж, поэтому в первый день нового года мы с
ним уединились, чтобы обсудить, что это означало для нас и
для турок. Вокруг нас, на многие мили вдоль Вади Янбо,
небольшими группами вокруг пальмовых рощ, под самыми
толстыми деревьями, и везде, где только можно было укрыться
от солнца и дождя и найти пастбище для верблюдов,
расположились солдаты нашей армии. Горцев, полуголых
пехотинцев, стало меньше. Большинство из шести тысяч
человек личного состава были зажиточными людьми, всадниками
на собственных верблюдах. Очаги, на которых они готовили
себе кофе, были видны издали: их выдавали седла,
разложенные вокруг костров и служившие подушками для людей,
то и дело укладывавшихся подремать между двумя трапезами.
Психическое совершенство арабов позволяло им,
расслабившись, с отрешенностью трупа лежать на каменистом
грунте, подобно ящерицам сливаясь с его неровностями.

Они были спокойны и уверены в себе. Некоторые из них,
прослужившие у Фейсала по полгода или дольше, утратили
первоначальный пыл энтузиазма, так поразивший меня в Хамре,
но зато приобрели огромный опыт, и их стойкость была для
нас ценнее и важнее, нежели прежняя страстность. Их
патриотизм был теперь сознательным, а присутствие в строю
по мере удаления от дома становилось все более постоянным.
Племенная самобытность по-прежнему сохранялась, но
выработалась некая усредненная рутина жизни в лагере и в
походе. Когда приближался шериф, бойцы тут же выстраивались
в одну неровную шеренгу, все разом отвешивали поклон и
прикладывали руку к губам, что было официальным
приветствием. Они не смазывали свое оружие, объясняя, что
так в него меньше забивается песок, к тому же и оружейного
масла-то у них не было, а когда оно появлялось, его
предпочитали втирать в свою растрескавшуюся кожу, но
винтовки при этом содержались в порядке, и некоторые из
стрелков могли прицельно стрелять на большие расстояния.

В массе они не создавали грозного, устрашающего
впечатления, поскольку были лишены корпоративного духа,
понятия о дисциплине и взаимного доверия. Чем мельче было
подразделение, тем лучше оно воевало. Тысяча арабов
представляла собою толпу, беспомощную перед ротой обученных
турок, но трое или четверо могли остановить среди своих
холмов дюжину турецких солдат. Такую же черту Наполеон
подметил у мамелюков. Мы были пока еще слишком поглощены
сиюминутными заботами, чтобы превратить практику
скоропалительных действий в строгий принцип. Наша тактика
сводилась к эмпирическому выбору первых попавшихся способов
преодоления трудностей. Но и мы учились, как и наши люди.

На основании опыта сражения при Нахль-Мубараке мы
отказались от идеи придания египетским отрядам солдат
нерегулярных войск. Мы погрузили на корабли египетских
офицеров и солдат и отправили домой, передав все их
вооружение Расиму, командовавшему артиллерией армии
Фейсала, и Абдулле эль-Делейми, его офицеру, отвечавшему за
пулеметные подразделения. Они укомплектовали арабские роты
местными рекрутами, укрепив их обученными в Турции
дезертирами-сирийцами и месопотамцами. Мавлюд, пылкий
адъютант Фейсала, выпросил у меня пятьдесят мулов, усадил
на них своих обученных пехотинцев и сказал, что отныне они
кавалерия. Он был ревнителем строгой дисциплины,
прирожденным кавалеристом, и благодаря его спартанским
тренировкам эти много раз битые погонщики мулов ценой
мучительной муштры превратились в превосходных солдат,
дисциплинированных и способных наступать по всем правилам!
Они были настоящим чудом в арабской армии. Мы послали новый
телеграфный запрос на пятьдесят мулов, чтобы удвоить
численность "конницы", поскольку ценность такого
надежного подразделения для целей разведки была очевидна.

Фейсал предложил взять с собой в поход на Ведж почти всех
бедуинов джехейн, добавив к ним харбов и билли, атейбов и
агейлов, чтобы придать массе солдат многоплеменной
характер. Мы хотели, чтобы слух об этом походе, который
должен был стать своего рода заключительным актом войны в
Северном Хиджазе, прошел вдоль и поперек всей Западной
Аравии. Он должен был остаться крупнейшей арабской
операцией в их памяти. Мы хотели отпустить по домам тех,
кто это понял, с сознанием того, что их мир действительно
изменился, чтобы в будущем не было больше дезертирства и
переходов на сторону противника и соперничества кланов у
нас в тылу, парализующего разнобоем семейной политики в
разгаре нашей борьбы.

Мы не ожидали немедленного сопротивления. Мы собирались
взять с собой эту неповоротливую толпу в поход на Ведж,
прямо в зубы опытному и сильному противнику, именно потому,
что сражения не предвиделось. У нас были некоторые
неоспоримые преимущества. Во-первых, турки только что
задействовали дополнительные силы для захвата Рабега, или
скорее с целью расширения своего плацдарма для этого
наступления. Переброска их обратно на север заняла бы
несколько дней. К тому же турки были упрямы, и мы
рассчитывали на то, что они не сразу услышат о нашем
походе, что не поверят первым сообщениям об этом и слишком
поздно поймут свои шансы. Если бы мы совершили свой марш за
три недели, то, вероятно, захватили бы Ведж врасплох.
Наконец, мы могли бы превратить спорадические набеги харбов
в продуманные операции для возможного захвата добычи с
целью самообеспечения, но прежде всего для блокирования
большого числа турок на оборонительных позициях. Зейд
согласился отправиться в Рабег для организации булавочных
уколов в тылу у турок. Я вручил ему письма к капитану
"Даффрина", дежурного корабля на рейде Янбо, который
сможет обеспечить ему быстрый проход, потому что всем, кому
был известен план веджской операции, не терпелось ее
поддержать.

Чтобы самому поупражняться в искусстве проведения рейдов, я
на второй день 1917 года, взяв с собой в Нахль-Мубараке
пробную партию из тридцати пяти махамидов, отправился к
старому форту с колодцем, запомнившемуся мне с первого
перехода из Рабега в Янбо. Когда стемнело, мы спешились и
оставили десять человек для охраны верблюдов от возможных
турецких патрулей. С остальными я стал карабкаться на
Дифран. Это было трудное восхождение по острым краям
пластов породы, проходивших наклонно от гребня до подножия.
На склоне было множество неровностей, однако надежно
ухватиться было не за что: любой кусок просто мог
отколоться и остаться в руке. На вершине Дифрана царили
холод и туман. Время до рассвета тянулось медленно. Мы
расположились по щелям в породе и в конце концов увидели
внизу шпили колоколообразных палаток в трехстах ярдах
справа от нас, у подножия горы, скрытых ее отрогом от глаз
наблюдателя, который находился бы внизу. В поле нашего
зрения был не весь лагерь, и мы удовольствовались тем, что
обстреляли верхушки палаток. Из них выскочила целая толпа
турок, как зайцы попрыгавших в отрытые рядом траншеи. Они
были слишком подвижными мишенями, вероятно, мало пострадали
от наших выстрелов и в свою очередь открыли беглый
беспорядочный огонь во всех направлениях, подняв чудовищный
гвалт, словно призывая на помощь весь гарнизон Хамры.
Поскольку соотношение сил и так было не в нашу пользу --
десять к одному, появление у противника подкреплений могло
отрезать нам путь отхода; мы осторожно отползли назад и,
скрывшись из виду, быстро спустились в первую лощину, где
наткнулись на двоих перепуганных турок в расстегнутых
гимнастерках, делавших утреннюю зарядку. У них был жалкий
вид, но мы подумали, что они могут дать полезные сведения,
и потащили их в свой лагерь, где они действительно дали
важные показания.

Фейсал по-прежнему переживал сдачу Янбо, который был до
этого его главной базой и вторым по значению морским портом
Хиджаза. Обдумывая дальнейшие меры по отвлечению турок от
их задачи, мы неожиданно вспомнили о Сиди Абдулле в
Ханакии. Он располагал всего пятью тысячами необученных
солдат, несколькими пушками и пулеметами, да репутацией,
заслуженной при успешной (хотя и слишком затянувшейся)
осаде Таифа. Было стыдно оставлять его одного среди
пустыни, и первой мыслью было, что он мог бы направиться в
Хейбар и обложить железную дорогу, идущую к северу от
Медины. Однако Фейсал значительно улучшил мой план, подумав
об исторической долине ручьев и деревень, утопавших в
зелени пальмовых садов, протянувшейся через неприступные
холмы племени джухейна от Рудвы на восток, к долине Хамдх
близ Хедии. До нее было всего сто километров от Медины в
северном направлении, и она представляла собою плацдарм для
непосредственной угрозы железнодорожному сообщению Фахри с
Дамаском. Абдулла мог бы блокировать на восточном
направлении пути подхода к Медине караванов с Персидского
залива. Кроме того, эта долина была недалеко от Янбо,
который легко мог снабжать Абдуллу боеприпасами и
провиантом.

Предложение Фейсала было с воодушевлением принято, и мы тут
же отправили Раджу эль-Хулуви с этим планом к Абдулле. Мы
были настолько уверены, что тот его примет, что убедили
Фейсала, не ожидая ответа, выступить от Вади Янбо на север
и тем самым начать первый этап похода на Ведж.

ГЛАВА 23

Он согласился, и мы направились по широкой верхней дороге
через Вади Мессарих к Увайсу, группе колодцев милях в
пятнадцати к северу от Янбо. В тот день холмы выглядели
прекрасно. Прошли обильные декабрьские дожди, и сменившее
их теплое солнце обмануло землю, подумавшую, что уже
наступила весна, И в каждой ложбинке, на каждой поляне
пробивалась к солнцу молодая трава. Ее стебельки, редкие и
прямые, прокладывали себе дорогу между камнями. Из седла не
было видно, как трава изменила цвет грунта под ногами, но
если смотреть далеко вперед, то синевато-синие и
красно-коричневые обнажения на дальних склонах под острым
углом зрения казались накрытыми бледно-зеленой дымкой.
Местами растительность была достаточно сочной, и наши
верблюды, пощипывая ее, на глазах становились бодрее.

Прозвучал сигнал к выступлению, но только для нас и
агейлов. Другие подразделения армии выстроились вдоль
дороги цепочкой, каждый солдат по стойке "смирно" рядом с
лежавшим верблюдом, и молча приветствовали Фейсала при его
приближении. "Мир вам", -- бодро отвечал он, и каждый
шейх повторял за ним эту фразу. Когда мы продефилировали
между рядами солдат, они, выдержав паузу, пока в седло
садились их начальники, сами вскочили, и скоро за нами уже
двигалась по узкому извилистому ущелью к водоразделу
цепочка людей и верблюдов, растянувшаяся, насколько хватало
глаз.

Единственными звуками, до того как мы достигли гребня
первого холма, были приветствия, обращенные к Фейсалу. Там
нашему взору открылась долина, и мы стали спускаться по
пологому склону, усеянному утопленной в песке галькой и
осколками кремня. Но зоркий ибн Дахиль, шейх племени
руссов, два года назад поднявший в ружье этот контингент
агейлов в помощь Турции и в целости приведший его к шерифу,
когда началось восстание, попятился на шаг или два, быстро
перестроил нашу цепочку в широкую колонну правильных шеренг
и приказал ударить в барабаны. Все одновременно грянули
песню в честь эмира Фейсала и его семейства.

Наша кавалькада блистала прямо-таки варварским
великолепием. Впереди ехал Фейсал во всем белом, за ним,
справа, Шараф в красном головном платке и окрашенных хной
тунике и плаще, слева я в белом и алом, за нами трое
знаменосцев, над которыми развевались полотнища из
выгоревшего темно-красного шелка с позолоченными
наконечниками на древках, потом отбивавшие такт марша
барабанщики, а за ними колыхалась дикая масса из двенадцати
сотен словно приплясывавших под музыку верблюдов отряда
телохранителей, не уступавших по богатству красочного
убранства нарядам своих всадников и двигавшихся почти
вплотную один к другому, -- оставалось лишь удивляться,
как они не мешали друг другу. Этот сверкающий поток затопил
долину от края до края.

На подходе к Мессариху нас нагнал курьер с письмами к
Фейсалу от Абдель Кадера из Янбо. В их числе было и
запоздавшее на три дня письмо для меня с "Даффрина" о
том, что капитан не примет на борт Зейда, пока не
встретится со мной и не обсудит детали сложившегося
положения. "Даффрин" стоял в Шерме, уединенной бухте в
вось