верблюда и помогал ему подняться в седло раньше, чем мы
успевали к ним подъехать.

Дождь прекратился, и мы стали продвигаться быстрее. Теперь
дорога шла под гору. Внезапно поднявшийся в седле Мифлех
взмахнул саблей над головой. По раздавшемуся в ночи резкому
металлическому звуку мы поняли, что проехали под
телеграфной линией, шедшей в Мезериб. Серый горизонт перед
нами словно бы отодвинулся, и нам показалось, что дорога
пошла на подъем. Впереди и по обе стороны от нас все больше
сгущался мрак. До наших ушей донесся слабый звук, похожий
на какое-то дыхание, словно ветер зашелестел листьями
деревьев где-то далеко впереди. Звук этот не прерывался и
постепенно усиливался. Он исходил не иначе как от водопада
под Тель эль-Шехабом, и мы уверенно поспешили в том
направлении.

Через несколько минут Мифлех остановил своего верблюда,
слегка ударил его по шее, и тот тихо опустился на колени.
Мифлех слез с седла, и мы остановились рядом с ним у
развалившейся каменной пирамиды на поросшей травой
площадке. Перед нами с края черной скалы тяжело срывался
тот самый поток, нараставший шум которого стал уже
привычным для наших ушей. Мы стояли у самого конца
Ярмукского ущелья, и справа, прямо под нами, был мост.

Мы помогли индусам спуститься с перегруженных верблюдов,
чтобы не выдать себя ни звуком, и, разговаривая только
шепотом, собрались вместе на влажной траве. Над Хермоном
еще не поднялась луна, но ночной мрак уже наполовину
отступил в преддверии рассвета, и по синевато-серому небу
плыли клочья рваных облаков. Я распределил динамит между
пятнадцатью носильщиками, и мы отправились к мосту. Люди
бени сахр двинулись вниз по темным склонам впереди нас,
чтобы разведывать дорогу. Прошедший дождь сделал дорогу
предательски скользкой, и удержаться на ногах можно было,
только крепко впечатывая в землю голые пятки. Двое или трое
наших людей упали и сильно ушиблись.

Когда мы вышли на более твердый участок, на поверхность
которого выступали обломки камней, к шуму водопада
прибавился новый, лязгающий звук поезда, медленно
приближавшегося со стороны Галилеи. Реборды колес
пронзительно визжали на закруглениях пути, и над ущельем
поднимались клубы пара от тяжело пыхтевшего паровоза.
Серахины отставали. Их вел за нами Вуд. Мы с Фахдом взяли
правее и в свете огня от паровозной топки увидели открытые
платформы с людьми в хаки, возможно пленными, ехавшими в
Малую Азию.

Мы прошли немного дальше и наконец увидали внизу, в
бездонной черноте долины, что-то еще более черное, а у
другого конца вспыхивавший и гаснущий свет. Мы
остановились, чтобы получше рассмотреть его в бинокли. То
был мост, представший перед нашими глазами с этой высоты
как будто на карте, с палаткой для охраны, стоявшей под
темной стеной противоположной насыпи, над которой
гнездилась деревня. Все было объято тишиной, нарушавшейся
лишь шумом потока, и неподвижно, кроме пляшущего пламени
костра перед палаткой. Вуд, чьей единственной обязанностью
было повести группу дальше в случае моей гибели, изготовил
индусов для обстрела палатки охраны, если этого потребовали
бы обстоятельства. Али, Фахд, Мифлех и остальные с людьми
племени бени сахр и с носильщиками динамита двигались
дальше, пока мы не нашли тропу к ближайшему устою моста. Мы
цепочкой пробрались по ней незамеченными, так как наши
коричневые плащи и испачканные рубахи отлично сливались с
высившимся над нами массивом известняка и с уходившими вниз
обрывами, и спустились к рельсам прямо перед началом
закругления пути, ведшего к мосту. Там все остановились, а
мы с Фахдом поползли дальше. Мы добрались до опоры моста и
продолжали двигаться, пряча лица в тени от рельсов, пока
почти не уткнулись в серый скелет подвесной фермы. В
шестидесяти ярдах от нас, на противоположной стороне
ущелья, мы увидели одинокую фигуру часового на фоне другого
устоя. Пока мы смотрели на него, он принялся расхаживать
взад и вперед перед своим костром, ни разу не ступив ногой
на сооруженный на головокружительной высоте мост. Я лежал и
смотрел на него как зачарованный, как если бы забыл о нашем
плане или чувствовал бы себя совершенно беспомощным, тогда
как Фахд пополз назад вдоль стенки опоры, туда, где она
ясно выступала из склона горы.

Это было плохо, так как я хотел подорвать саму ферму. И я
пополз за носильщиками динамита. Прежде чем я дополз до
них, раздался громкий стук упавшей и с грохотом
покатившейся с высоты винтовки. Часовой остановился и
оглянулся на этот звук. Он увидел высоко наверху, в свете
медленно поднимавшейся луны, заливавшем ущелье и
превращавшем это зрелище в прекрасную картину,
пулеметчиков, перебиравшихся на новую позицию в отступавшую
тень. Он громко закричал, потом поднял винтовку и
выстрелил, продолжая звать караул. Возникло полное
замешательство. Невидимые люди бени сахр, пригнувшись,
бежали по узкой тропе над нашими головами, беспорядочно
стреляя. Охрана моста бросилась в траншеи и открыла беглый
огонь по вспышкам от выстрелов наших винтовок. Индусы,
захваченные врасплох на ходу, не смогли изготовить к бою
свои "виккерсы" и обстрелять палатку до того, как она
опустела. Перестрелка стала всеобщей.  Залпы турецких
винтовок, отдававшиеся эхом в узком ущелье, сопровождались
ударами пуль в скалы за спинами нашего отряда. Серахинские
носильщики знали от моих телохранителей, что динамит от
попадания пули взрывается, и когда вокруг засвистели пули,
они побросали его в пропасть и убежали. Али бросился к нам
с Фахдом на затемненный уступ, где мы оставались
незамеченными, но были в руках противника, и объявил, что
динамит теперь покоится где-то на дне ущелья.

О том, чтобы доставать его оттуда посреди ада завязавшейся
перестрелки, не могло быть и речи, и мы благополучно
поднялись по горной тропе через завесу турецкого огня на
вершину. Там мы обнаружили недовольных Вуда и индусов,
сказали им, что все кончено, и поспешили обратно к каменной
пирамиде, где серахины уже карабкались на своих верблюдов.
Мы, как могли, быстро последовали их примеру и погнали
верблюдов резвой рысью, пока турки громогласно обсуждали
случившееся на дне долины. Жители ближайшей деревни Турры
услышали шум и тут же присоединились. Проснулись и другие
деревни, по всей равнине замелькали огни.

В своем стремительном движении мы настигли группу крестьян,
возвращавшихся из Дераа. Серахины, огорченные и
раздраженные ролью, которую им пришлось сыграть (или тем,
что я мог бы назвать поспешным отступлением), затеяли ссору
и обобрали их дочиста.

Несчастные, подхватив своих женщин, обратились в бегство с
душераздирающими мольбами о помощи. Их вопли, разбудившие
всех в округе, услышали в Ремте. Оседлавшие верблюдов
мужчины вернулись, чтобы напасть на нас с фланга, и на
протяжении нескольких миль вокруг нас звучали ружейные
залпы.

Мы оставили грабителей-серахинов с их добычей и поехали
дальше в угрюмом молчании, насколько нам удавалось, держась
вместе, в походном строю. Мои обученные люди с удивительным
вниманием помогали подниматься упавшим, сажали к себе за
спину тех, чьи верблюды получали слишком тяжелые
повреждения, чтобы следовать принятым аллюром в общем
строю. Грунт все еще оставался топким, а разрыхленные
участки были еще болеет труднопроходимыми, чем раньше, но
за нами осталось бесчинство, заставлявшее и нас, и
верблюдов напрягаться из последних сил, словно какая-то
свора гнала нас в убежище в горах. Наконец мы добрались до
предгорий и по улучшившейся дороге ехали туда, где нас ждал
покой, по-прежнему изо всех сил подгоняя изнуренных
верблюдов, так как близился рассвет. Постепенно
преследовавший нас шум затих, последние отставшие вернулись
на свои места в строю, повинуясь замыкавшим колонну нам с
Али ибн Хусейном, не скупясь раздававшим удары.

Рассвело как раз в тот момент, когда мы вышли к железной
дороге. Вуд, Али и командиры, двигавшиеся теперь впереди,
чтобы разведывать путь, развлекались обрезанием телеграфных
проводов, попадавшихся во многих местах на нашем пути.
Прошлой ночью мы перешли через линию перед тем, как
взорвали мост в Тель эль-Шехабе, отрезав таким образом
Палестину от Дамаска, а теперь лишали телеграфной связи
Медину после всех пережитых мучений и опасностей!
По-прежнему сотрясавший воздух справа от нас гром пушек
Алленби был горьким аккомпанементом нашей неудачи.

Вставал серый рассвет, предвещая такой же серый моросящий
дождь, который не замедлил и разразиться, -- мягкий и
безнадежный, будто смеявшийся над нашими верблюдами, на
разбитых ногах тащившимися к Абу Саване. На закате мы
добрались до длинного водоема, и там те, кто оставался в
ожидании нашего возвращения, с интересом подробно
расспрашивали нас о нашей неудаче. Мы были глупцами,
буквально все в равной степени, и поэтому бессмысленно было
злиться и раздражаться. Ахмед и Авад снова подрались, юный
Мустафа отказался варить рис, Фаррадж и Дауд лупили его,
пока он не расплакался. Были избиты двое из слуг Али, и ни
один из нас или из них не обратил на это ни малейшего
внимания. Мы болезненно переживали провал рейда, наши тела
были изнурены почти стомильным походом по отвратительной
местности в отвратительных условиях, от заката до заката,
без привала и без еды.

ГЛАВА 77

Нашей очередной заботой становилось продовольствие, и мы
под холодным дождем держали совет о том, что нужно сделать
для облегчения положения. Из Азрака мы доставили
трехдневный рацион, что отняло у нас время до ночи, но
вернуться с пустыми руками мы не могли. Племя бени сахр
хотело славы, а серахины были осуждены за бесчестье слишком
поздно, чтобы отказаться от нового опасного похода. В нашем
резерве оставался всего один тридцатифунтовый мешок
динамита, и Али ибн Хусейн, наслышанный о делах под Мааном
и такой же араб, как все они, сказал: "Давайте взорвем
какой-нибудь поезд". Эти слова были подхвачены со всеобщей
радостью, и все взоры обратились ко мне, но я не мог
немедленно разделить их надежд.

Взрывание поездов было предметом точной науки, эти акции
требовали обдуманных действий достаточно укомплектованного
отряда, с пулеметами на огневых позициях. Без тщательной
подготовки это грозило осложнениями. На этот раз трудность
состояла в том, что имевшиеся у нас пулеметчики были
индусами, которые хотя и славные ребята, но в условиях
холода и голода превращались каждый в полчеловека. Я не мог
втянуть их в операцию, которая могла бы занять целую
неделю, не обеспечив их достаточным рационом. Вынудить
голодать арабов было бы не так жестоко, они не умерли бы от
нескольких дней поста и могли бы так же хорошо драться с
пустыми желудками, а в самом крайнем случае закалывали на
мясо ездовых верблюдов. Индусы же, которые тоже были
мусульманами, наотрез отказывались есть верблюжатину.

Я разъяснил всем эти тонкости, связанные с пищей. Али тут
же заявил, что от меня требуется лишь взорвать поезд,
предоставив ему с его арабами сделать все, что будет в их
силах без поддержки пулеметов. Поскольку в этом не
отличавшемся повышенной бдительностью районе, который
охранял лишь немногочисленный отряд резервистов, мы вполне
могли бы поднять в воздух товарный поезд с гражданскими
людьми, я согласился рискнуть. Это решение было встречено
аплодисментами, после чего мы уселись в круг, чтобы
покончить с остававшейся едой за очень поздним и холодным
ужином (дрова под дождем промокли, и развести костер было
невозможно). Наши сердца грела надежда на успех в операции.

Разочарованными остались лишь индусы, признанные арабами
непригодными к участию в операции. На рассвете они
отправились в Азрак. Больно было видеть то, как они
переживали это, ведь они пошли со мною в надежде оказаться
в реальной военной ситуации. Они впервые увидели перед
собой мост, который нужно было взорвать, и вот теперь
теряли маячивший в перспективе поезд. Чтобы смягчить удар
по их гордости, я попросил Вуда сопровождать их в Азрак.
Вуд согласился, правда, не без возражений, но это оказалось
мудрым решением для него самого, так как беспокоившее его
болезненное состояние усугубилось и стало все больше
походить на явные симптомы пневмонии.

Мы -- а нас оставалось каких-нибудь шестьдесят человек --
отправились обратно к железной дороге. Никто не знал этих
мест, поэтому я повел отряд к Минифиру, где мы вместе с
Заалем весной произвели большие разрушения. Вогнутый
гребень на вершине горы был одновременно превосходным
наблюдательным пунктом, местом для лагеря, пастбищем для
верблюдов и путем для отхода. Мы расположились там на
старом месте еще до захода солнца, поеживаясь от холода и
осматривая огромную равнину, протянувшуюся, словно лист
географической карты, до закрытых облаками вершин Джебель
Друза, где сквозь завесу дождя виднелись, как чернильные
пятна, Ум и Джемаль и их деревни.

Едва стало смеркаться, как мы пошли вниз, чтобы заложить
мину. Самым подходящим для этого местом казалась все та же,
теперь восстановленная, дренажная труба на 172-м километре
дороги. Когда мы подошли к ней, послышался грохот колес, и
в сгущавшемся мраке из тумана с северной стороны внезапно
показался поезд, всего в двухстах ярдах от нас. Мы нырнули
под длинную арку и слушали, как он прокатился над нашими
головами. Нам было досадно, что пропустили этот поезд, но
когда все стихло, принялись закапывать заряд. Вечер был
очень холодным, и долину заливали потоки дождя.

Четырехметровая арка была облицована добротной каменной
кладкой и нависала над кремнистым руслом потока, стекавшего
с той самой вершины, на которой мы недавно находились.
Зимние дожди прорыли здесь узкий извилистый канал глубиной
в четыре фута, послуживший для нас прекрасным подходом на
расстояние в три сотни ярдов до линии. Там овраг расширялся
и доходил прямо до дренажной трубы, которую было хорошо
видно с рельсового пути. Мы тщательно замаскировали
взрывчатку над аркой, закопав ее глубже, чем обычно, под
шпалу, чтобы патруль не почувствовал под ногами более
рыхлое место. Провода мы провели вниз по насыпи в
кремнистое русло потока, где легко их замаскировали, и
дальше -- насколько хватило их длины. К сожалению,
проводов хватило всего на шестьдесят ярдов, потому что в
Египте были затруднения с изолированным кабелем, и при
снаряжении нашей экспедиции больше получить нам не удалось.
Этого было вполне достаточно для подрыва моста, но мало --
для поезда. Провода кончились у какого-то небольшого куста
высотой дюймов в десять, росшего на береговой кромке ручья,
и мы прикопали их рядом с этой очень удобной вехой.
Оставить здесь, как это делалось всегда, присоединенную к
ним подрывную машинку было невозможно, поскольку это место
явно бросалось в глаза постоянно проходившему здесь
патрулю.

Из-за глубокой грязи минирование отняло больше времени, чем
обычно, и мы покончили с ним перед самым рассветом. Я ждал
под насквозь продуваемой ветром аркой, пока рассветет,
промокший и унылый, а затем прошел по всей зоне нашей
работы, потратив еще полчаса на удаление всех следов,
маскируя их опавшими листьями и высохшей травой и поливая
потревоженную грязь дождевой водой из ближайшей неглубокой
лужи. Едва я успел сделать это, как мне помахали,
предупреждая о том, что приближался первый патруль. Я
быстро отошел и присоединился к остальным, находившимся в
укрытиях, заранее подготовленных вдоль ручья и его
ответвлений с каждой стороны. Поезд приближался с севера.
Подрывная машинка была в руках у долговязого невольника
Фейсала Хамуда, но прежде чем он дошел до меня, на большой
скорости приблизился короткий поезд из четырех товарных
вагонов. Проливной дождь над равниной и утренний туман
скрыли поезд от глаз наших наблюдателей, которые заметили
его слишком поздно. Эта вторая неудача раздосадовала нас
еще больше, и Али стал поговаривать о том, что ничего
путного из этого рейда не получится. Такая настроенность
грозила перерасти в убежденность, что явно не
способствовало осуществлению наших планов, поэтому, чтобы
отвлечь внимание своих людей, я предложил выдвинуть
наблюдательные посты далеко вперед: один в развалины на
северной стороне, другой к большой пирамиде на южном
гребне.

Хотя люди не завтракали, никто не жаловался на голод. Все с
радостью занимались порученным делом, а мы пока бодро
сидели под дождем, прижавшись для тепла друг к другу за
бруствером, образованным нашими верблюдами. От дождя шерсть
верблюдов завивалась, как у овец, отчего они выглядели
странно взъерошенными. Когда дождь прекращался, что
случалось редко, холодный завывавший ветер тщательно
выискивал незащищенные части нашего тела. Прошло немного
времени, и наши насквозь промокшие рубахи облепили нас,
превратившись в неприятную обузу. У нас не было никакой
еды, мы ничего не могли делать из-за дождя и даже сесть
было негде, если не считать мокрых камней и мокрой травы.
Эта постоянная непогода все время напоминала мне о том, что
она задержит наступление Алленби на Иерусалим и лишит его
крупного шанса. Такое невезенье нас не слишком вдохновляло,
так как нам предстояло стать партнерам Алленби в будущем
году.

Даже при наилучших обстоятельствах ожидание достается
тяжело, в тот же мрачный день оно было еще более тягостным.
Даже вражеские патрули, спотыкаясь проходившие под дождем
своим маршрутом, не выказывали должной бдительности, лишь
небрежно оглядывали местность. Наконец около полудня, в
момент короткого прояснения погоды, наблюдатели южного
поста, отчаянно размахивая платками, подали сигнал о
приближении поезда. Мы мгновенно заняли свою позицию, так
как сидели на корточках в канаве, по которой струилась
вода, у самой линии, чтобы не упустить еще одну
возможность. Соответственно укрылись и арабы. Я оглянулся
на их засаду со своей огневой позиции и не увидел ничего,
кроме серых склонов горы. Слышать звук поезда я не мог, но,
доверяя наблюдателям, наверное, с полчаса стоял на коленях
в полной готовности к действию. Когда тревога ожидания
стала просто невыносимой, я просигналил наблюдателям, чтобы
узнать, что происходило. Посланный ими человек сказал, что
необычно длинный поезд шел очень медленно. Наши аппетиты
разгорелись. Чем длиннее был поезд, тем богаче могла быть
добыча. Вскоре мне сообщили, что он вообще остановился, но
потом снова двинулся вперед.

Наконец почти через час я услышал пыхтение паровоза. Он был
явно неисправен, и слишком тяжелый груз на подъеме оказался
ему не под силу. Я припал к земле за своим кустом, когда
состав стал медленно выползать из южной выемки и наконец
прогремел над моей головой, подходя к дренажной трубе.
Первые десять открытых вагонов были до отказа забиты
солдатами. Однако времени для выбора опять не оставалось, и
когда паровоз оказался прямо над миной, я прижал рукоятку
подрывной машинки. За этим ничего не последовало. Я
четырежды поднял и опустил рукоятку.

Взрыва по-прежнему не было, и я понял, что стою на коленях
на голой насыпи, у всех на виду, а поезд с турецкими
солдатами проползает мимо в каких-нибудь пятидесяти ярдах
от меня. Куст, который раньше казался высотой с фут, словно
уменьшился до фигового листа, и таким образом я оставался
единственным четко различимым предметом на окружающей
местности. За мной на две сотни ярдов простиралась открытая
долина; до укрытия, в котором меня ждали мои арабы,
недоумевая, что со мной происходило, было не близко.
Пытаться бежать было совершенно невозможно, так как турки
сразу же повыскакивали бы из вагонов и прикончили нас всех.
Если бы я сидел спокойно, то оставалась надежда на то, что
на меня не обратят внимания, приняв просто за случайного
бедуина.

Поэтому я неподвижно сидел на месте, считая минуты
оставшейся жизни, пока мимо тянулись восемнадцать платформ,
три товарных вагона и три классных с офицерами.
Задыхавшийся паровоз вздыхал все реже и реже, и меня не
оставляла мысль о том, что в следующий момент он
развалится. Солдаты почти не обращали на меня внимания, но
офицеров моя фигура явно заинтересовала, и они, выйдя на
площадки своих вагонов, смотрели в м