а. Мы возлагали большие надежды
на азракское племя серахин. Я был в контакте с бени хасан.
Разумеется, руалла в это время года были на своих зимних
квартирах, так что наша самая крупная карта в Хауране не
могла быть использована. Фаиз эль-Гусейн уехал в Леджу,
чтобы подготовиться к акции против хауранской железной
дороги, если поступит сигнал. В нужных местах была
приготовлена взрывчатка. Были предупреждены наши друзья в
Дамаске, а Али Реза-паша Рикаби, военный комендант города в
глазах наивных турок и в то же время главный агент шерифа,
скрытно принимал необходимые меры, чтобы сохранить контроль
на случай, если возникнут чрезвычайные обстоятельства.

Мой подробный план предусматривал стремительное выступление
под руководством Рафы (того самого храброго шейха, что
сопровождал меня в июне) из Азрака на Ум Кейс за один или
два больших перехода горстки людей, возможно, человек пяти.
Ум Кейс -- это Гадара, дорогая нам памятью о тираноборцах
Мениппсе и Мелеагре, бессмертных греко-сирийцах, чьим
самовыражением отмечена высшая точка сирийской литературы.
Гадара стояла прямо над самым западным из ярмукских мостов,
настоящим стальным шедевром, разрушение которого по
справедливости причислило бы меня к последователям
Герострата. Только половина из дюжины часовых фактически
стояла на фермах и береговых опорах моста. Смена к ним
приходила из гарнизона в шестьдесят солдат, размещенного в
станционных постройках Хаммы, где все еще били Гадарские
горячие ключи, водами которых лечились местные больные. Я
надеялся убедить пойти со мною некоторых людей из абу тайи,
подчиненных Заалю. Эти волки могли обеспечить настоящий
штурм моста. Чтобы не допустить к мосту подкреплений
противника, мы должны были расположить пулеметы с расчетами
из индийских волонтеров капитана Брея так, чтобы подходы к
мосту были в секторе их обстрела. Эти добровольцы служили в
кавалерийской дивизии во Франции, которой командовал
Джемадар Хасан Шах, твердый и опытный человек. Они
находились в стране уже несколько месяцев, подрывали
железнодорожные пути и по справедливости могли считаться
специалистами, готовыми к самым неожиданным и сложным
форсированным маршам на верблюдах.

Разрушение крупных подвесных ферм ограниченным количеством
взрывчатки требовало большой точности и размещения зарядов
в виде ожерелья с электрическими взрывателями. Хамбер
изготовил парусиновые ленты и петли для крепления зарядов.
Тем не менее задача их установки под огнем противника
оставалась сложной. Поскольку существовала опасность
потерь, в качестве моего дублера в этом рейде был приглашен
единственный на акабской базе инженер-сапер Вуд. Он немедля
согласился, хотя считался нестроевым по медицинским
показаниям: во Франции он получил сквозное пулевое ранение
в голову. Джордж Ллойд, который перед отъездом в Версаль на
заседание печальной памяти Межсоюзной комиссии провел
последние несколько дней в Акабе, вызвался сопровождать нас
до Джефера. Хотя он считал себя одним из лучших компаньонов
в дороге, и действительно был не нудным, его присутствие
добавило нам недобрых предчувствий.

Мы занимались последними приготовлениями, когда прибыл
неожиданный союзник в лице эмира Абдель Кадера
эль-Джезайри, внука рыцарственного защитника Алжира от
французов. Изгнанная семья его жила в Дамаске в течение
целого поколения. Один из его ближайших родственников,
Омар, был повешен Джемалем за предательство, описанное в
бумагах Пико. Другие были депортированы, и Абдель Кадер
рассказал нам длинную историю о том, как он бежал из
Бруссы, и о полном приключений путешествии через Анатолию в
Дамаск. В действительности он был освобожден турками из-под
стражи по требованию Хедива Аббаса Хилми, который послал
его по частному делу в Мекку. Он приехал туда, встретился с
королем Хусейном и вернулся обратно с почетом, с
прекрасными подарками и со своим ленивым умом, наполовину
убежденным в правоте нашего дела.

Фейсалу он предложил тела и души своих крестьян, здоровых,
крепко сбитых ссыльных алжирцев, компактно живших на
северном берегу Ярмука. Мы воспользовались этим случаем,
позволявшим нам некоторое время контролировать средний
участок долинной железной дороги, включавший два или три
крупных моста, не встречая препятствий в агитации среди
сельчан -- алжирцы были ненавистными иностранцами, и
арабское крестьянство не собиралось к ним присоединяться.
Мы позвонили Рафе, чтобы он встречал нас в Азраке, и не
сказали ни слова Заалю. Все наши мысли были сосредоточены
на Вади Халиде и на мостах.

Пока мы действовали в этом духе, пришла телеграмма от
полковника Бремона, предупреждавшая нас, что Абдель Кадер
-- шпион на содержании у турок. Это известие нас
обескуражило. Мы провели тщательное наблюдение за ним, но
не нашли подтверждений обвинения, которое мы старались не
принимать вслепую хотя бы и от Бремена, человека
ответственного и отвечающего за свои слова. Однако его
воинственный темперамент мог подавить рассудок, если ему
доводилось услышать публичные и приватные обвинения Франции
из уст Абдель Кадера. Французы, воспринимавшие свою страну
как прекрасную женщину, никому не прощали равнодушия к ее
чарам.

Фейсал сказал Абдель Кадеру, чтобы тот поехал с Али и со
мною, мне же заметил: "Я знаю, что он сумасшедший. Но
думаю, он честный человек. Берегите свои головы и
используйте его". Мы продолжали заниматься нашими делами,
выказывая ему полное доверие. В действительности он был
исламским фанатиком, полусумасшедшим, одержимым религиозным
экстазом и яростной верой в самого себя. Его мусульманские
чувства оскорбляло мое откровенное христианство. Его
гордость была уязвлена нашими товарищескими отношениям,
потому что если бедуины приветствовали его как более
высокого по положению, то меня -- как человека, который
выше и лучше него. Его упрямство дважды или трижды
приводило к тому, что Али дважды или трижды терял
самообладание, а последним жестом Абдель Кадера была
попытка уйти от нас в момент, когда мы пребывали в отчаянно
трудном положении после задержки выступления, потери
душевного равновесия и разрушения наших планов в той мере,
в какой удалось это сделать.

ГЛАВА 71

Выступление было, как всегда, трудным. Я выбрал себе в
качестве телохранителей шестерых новобранцев. Махмуд был
уроженцем Ярмука. Это был бдительный и горячий
девятнадцатилетний парень, раздражительный, что присуще
людям с вьющимися волосами. Азиз, из племени тафас, был
старше Махмуда; три года он прожил с бедуинами, скрываясь
от воинской службы. Прекрасно управлявшийся с верблюдами,
этот человек с заячьей губой был недалекого ума, однако
держался независимо и гордо. Третьим был Мустафа, кроткий
парень из Дераа, из крестьян среднего достатка, очень
честный, всегда как бы раздосадованный самим собою, потому
что был глухим и стыдился своего недостатка. Однажды на
пляже он немногими словами высказал свое желание стать моим
телохранителем. Он так явно ждал отказа, что я взял его к
себе, и это был хороший выбор для остальных, поскольку они
заставляли его, как слугу, выполнять их мелкие поручения. И
все же он тоже был счастлив находиться среди отчаянных
парней и надеялся, что окружающие сочтут его таким же
сорвиголовой. Чтобы уравновесить его бесполезность в
походе, я зачислил к себе на службу Шовака и Салема, двоих
пастухов верблюдов из племени шерари, а также Абдель
Рахмана, невольника, бежавшего от племени рьядт.

Своих старых телохранителей Мухаммеда и Али я оставил дома.
Они устали от приключений на железной дороге и, подобно
своим верблюдам, нуждались на короткое время, если можно
так выразиться, в тихом пастбище. Это неизбежно делало
Ахмеда главным в компании. Его яростная энергичность
заслуживала продвижения по службе, но очевидный на первый
взгляд выбор всегда оказывается ошибочным. Он злоупотреблял
своей властью и становился деспотичным, и этот поход со
мной стал для него последним. Для ухода за верблюдами я
взял Крейма, а также Рахайля, крепкого, самоуверенного
парня из племени хауран, для которого чрезмерная работа
являлась благословением, позволяющим ему оставаться для нас
очень нужным. Тунеядец Матар из племени бени хасан
присоединился к нам по собственной инициативе. Его жирные
крестьянские ягодицы плотно заполняли вместительное
верблюжье седло и служили основным и постоянным предметом
похотливого и даже зловещего юмора, который на марше
помогал моим телохранителям коротать досуг. Мы могли
оказаться на территории бени хасан, где он пользовался
некоторым влиянием. Его нескрываемая алчность позволяла нам
быть уверенными в нем, пока его ожидания не пошли прахом.

Служба у меня теперь была выгодной, потому что я, понимая
свою ценность для арабского движения, свободно тратил
деньги на тех, кто обеспечивал мою безопасность. Молва, в
кои-то веки игравшая положительную роль, золотила мою
открытую руку. Фаррадж и Дауд с двумя земляками из племени
биаша -- Кидром и Миджбилем завершали состав группы.

Фаррадж и Дауд были сообразительны и веселы в дороге,
которую они любили так, как все бойкие агейлы, но в лагере
избыток остроумия постоянно доводил их до стычек. На этот
раз они превзошли сами себя, исчезнув утром в день нашего
выступления. В полдень пришла записка от шейха Юсуфа, что
они находятся в его тюрьме. Юсуф спрашивал, не хочу ли я с
ним об этом поговорить. Я направился к его дому, около
которого увидел большую толпу любопытных. Шейх только что
купил верховую верблюдицу чистых кровей кремовой масти.
Животное вечером заблудилось в пальмовой роще, в которой
расположились лагерем мои агейлы. Они не подозревали, что
верблюдица принадлежала губернатору, и, прежде чем
отпустить ее на все четыре стороны, до рассвета трудились,
окрашивая ее голову хной, а ноги -- индиго.

Акаба мгновенно невероятно зашумела по поводу этого
циркового животного с ярко-желтой головой и синими ногами.
Юсуф узнал свою верблюдицу с трудом и поднял всю полицию,
чтобы схватить преступников. Обоих приятелей, по локоть
измазанных краской и яростно утверждавших, что они ни в чем
не виноваты, привели в суд. Однако обстоятельства были
слишком серьезны, и Юсуф, сделав все возможное, чтобы
пронять их хорошей поркой пальмовыми прутьями, бросил их в
кандалах в кутузку для того, чтобы они могли недельку
поразмыслить о своем поведении. Я предложил ему на время
свою верблюдицу, пока его собственная не вернется в
первоначальный вид. Потом объяснил, что нам настоятельно
нужны эти преступники, и пообещал всыпать им дополнительную
порцию прутьев, когда у них заживут зады от прежней
экзекуции. Только после этого шейх приказал отпустить их.
Фаррадж и Далу были по-настоящему рады тому, что избежали
завшивленной тюрьмы, и с радостным пением присоединились к
нам.

Эта история нас задержала. Мы в последний раз поужинали в
роскоши лагеря и вечером пустились в путь. Четыре часа мы
двигались медленно. Первый переход всегда бывал медленным:
как люди, так и верблюды, с большой настороженностью и
тревогой выходили навстречу новым опасностям. Вьюки
съезжали, приходилось дополнительно подтягивать подпруги и
менять всадников. Кроме моих собственных верблюдиц (Газели,
теперь уже почтенной бабушки, приставленной к верблюжатам,
и Римы, ухоженной верблюдицы, которую Сухур украл у племени
руалла) и верблюдов моих телохранителей, я ездил на
индийских и уступил одного из них Вуду (отлично сидевшему в
седле и почти каждый день менявшему животных), а другого
йеменцу-кавалеристу Торну. Торн сидел в седле как араб: на
нем был головной платок и полосатый халат поверх формы
хаки. Сам Ллойд восседал на чистокровной верблюдице,
предоставленной ему Фейсалом. Это было красивое,
быстроглазое животное, но похудевшее и обстриженное после
чесотки.

Наш отряд двигался в беспорядке. Вуд отставал, и мои люди,
новые и необученные, которым стоило большого труда держать
индийских верблюдов вместе, теряли с ним связь. Так он
остался вдвоем с Торном и пропустил наш поворот к востоку в
глубокой темноте, всегда царившей ночью в теснинах Итма,
если только луна не стояла прямо над головой. Они
продолжали двигаться по главной дороге в направлении
Гувейры и ехали так долгие часы. Наконец они решили
дождаться рассвета в одной из боковых долин. Оба были
впервые в этих краях, не слишком доверяли арабам и
постоянно оглядывались по сторонам. Мы догадались о
случившемся, когда они не появились на полуночном привале,
и еще до рассвета Ахмед, Азиз и Абдель Рахман повернули
назад, получив приказ объехать все три из возможных дорог и
привести заблудившуюся пару в Румм.

Я остался с Ллойдом и с основной частью отряда, служа им
проводником на волнистых склонах розовых песчаных и зеленых
тамарисковых долин в Румм. Воздух и освещение были так
восхитительны, что мы ехали совершенно не думая о
завтрашнем дне. Мир вокруг нас становился все благодатнее.
Прошедший накануне вечером слабый дождь, соединив вместе
землю и небо, превратил их в мягкий день. Краски скал,
деревьев и почвы были такими чистыми, такими живыми, что мы
испытывали восторг от реального контакта с ними и боль от
невозможности унести хоть какую-то их часть с собой. Мы
наслаждались своей праздностью. Индийцы оказались скверными
погонщиками верблюдов, а Фаррадж и Дауд жаловались на новую
форму "седельной болезни", которую они называли
"юсуфовской" и которая частенько заставляла их слезать с
верблюдов и милю за милей шагать пешком.

Наконец мы въехали в Румм, в час, когда краски заката
пылали на громадных скалах долины. Вуд с Торном были уже
там, в сложенном из песчаника амфитеатре источников. Вуд
чувствовал себя больным и лежал на площадке моего бывшего
лагеря. Абдель Рахман обнаружил их еще до полуночи и с
трудом убедил следовать за ним: Вуд и Торн долго не
понимали его: те несколько египетских слов, которые они
знали, не слишком помогали разобраться в монотонном
аридском диалекте Рахмана или в сленге ховейтатов, которым
он пытался восполнить пробелы. Рахман повел их напрямик
через горы, что далось им очень нелегко.

Вуд был голоден, страдал от жары, нервничал и злился до
того, что готов был отказаться от туземного обеда,
приготовленного Абдель Рахманом в придорожной палатке. Он
уже начинал думать, что больше никогда нас не увидит, и
выказал недовольство, когда мы дали понять, что не стоит
ждать от Румма и его нынешних гостей глубокого сочувствия
его страданиям. Мы оставили его лежать, а сами пошли
бродить по долине, восторгаясь ее великолепием. К счастью,
вскоре за ужином дружеские отношения были восстановлены.

На следующий день, когда мы уже седлали верблюдов,
появились Али и Абдель Кадер. Мы с Ллойдом разделили второй
ленч с ними, так как они ссорились, а присутствие гостей
делало их более сдержанными. Ллойд был из тех редких людей,
которые могут есть с кем угодно, что угодно и когда угодно.
Вскоре после ленча мы двинулись вслед за нашим отрядом по
огромной долине.

Спустившись вниз, мы пересекли плоскую долину
Гаа, бархатная поверхность которой вызвала у наших
верблюдов желание посоревноваться в скорости, и скоро
догнали отряд, вынудив его расступиться перёд нашими
шедшими в галоп животными. Индийские вьючные верблюды
заплясали как безумные, пока не сбросили наконец на землю
свой груз. Потом мы, успокоившись, стали подниматься по
Вади Хафире, расселине, появившейся в плато словно удар от
сабли. В ее начале находился крутой проход к вершине Батры,
но в тот день мы остановились, не доходя до него, и
устроили привал в гостеприимной глубине долины. Мы разожгли
большие костры, которые были как нельзя более кстати
холодным вечером. Фаррадж, как обычно, по-своему
приготовила для меня рис. Ллойд, Вуд и Торн принесли мясные
консервы и крекеры из пайка британской армии, и мы устроили
совместный пир.

На следующий день мы поднимались по разбитому
зигзагообразному проходу; под нами травянистый ковер Хафиры
обрамлял конический холм в ее центре, высившийся на фоне
фантастических серых куполов и сверкающих пирамид руммских
гор, панорама которых словно раздвигалась бродившими над
ними облачными массами. Мы наблюдали за нашим длинным,
извивавшимся вместе с тропой, шагавшим наверх караваном,
пока перед самой полуночью верблюды, арабы и индусы, а
также груз без происшествий не достигли вершины.
Удовлетворенные увиденным, мы, перевалив через гребень,
быстро спустились в первую зеленую долину, защищенную от
ветра и нагретую слабым сиянием солнца, умерявшим осенний
холод этого высокого плато. Кое-кто стал снова поговаривать
о том, чтобы поесть.

ГЛАВА 72

Я вышел в северном направлении на разведку с Авадом,
погонщиком верблюдов из шерари, завербованным в Румме без
предварительного изучения его личности. В нашем отряде было
так много вьючных верблюдов, а индийцы оказались такими
неумелыми новичками в деле навьючивания верблюдов и
управления ими в. пути, что моим телохранителям приходилось
отвлекаться от прямой обязанности ехать рядом со мною. И
тогда Шавах представил мне своего кузена Хайяла из племени
шерари, который должен был находиться при мне неотлучно
независимо ни от чего. Я принял его с первого взгляда, и
теперь выдался случай проверить его достоинства в
затруднительных обстоятельствах.

Мы поехали в обход Абу эль-Лиссана, чтобы убедиться, что
турки действительно бездельничают. Они имели привычку
посылать верховой патруль на отдельные участки Батры при
внезапном получении информации, а я пока не собирался
ввязывать наш отряд в ненужные бои. Авад был неухоженным
парнем лет восемнадцати, с коричневой кожей, великолепно
сложенным, с мускулатурой и сухожилиями атлета, быстрым,
как кошка, энергичным в седле, прекрасным наездником. Он не
отталкивал своей внешностью, хотя его лицо носило отпечаток
основных черт племени шерари, а дикарские глаза постоянно
горели подозрительным ожиданием, как если бы в каждый
данный момент перед ними возникало что-то новое, отличное
от обыденной жизни, не отвечавшее его ожиданиям или
принятым порядкам, а потому враждебное.

Эти люди из племени шерари были загадкой пустыни. У других
племен могли быть надежды или иллюзии. Шерари знали: ничто
иное, чем физическое выживание, не позволит им чувствовать
свою принадлежность к человечеству как в этом, так и в
загробном мире. Именно на этой основе строилась их вера. Я
обращался с ними в точности так же, как и с другими
бедуинами из моих телохранителей. Они находили мое
покровительство не только достаточным, но удивительным и
даже лестным. Находясь у меня на службе, они становились
полностью моею собственностью, и были хорошими рабами,
потому что ничто не могло уже унизить их достоинство.

В моем присутствии Авад выглядел смущенным и застенчивым, в
обществе же своих товарищей бывал весел и готов подшутить.
Он верил во внезапную удачу, превосходящую мечты, и был
полон решимости во всем следовать моим указаниям. В данный
момент речь шла о том, чтобы отправиться через Маанское
шоссе и добыть информацию о турках. Когда нам это удалось и
турки пустились в погоню, мы вернулись обратно,
сдублировали маневр, таким образом обманув их кавалеристов
на мулах, которые повернули на север, в безопасном для нас
направлении. Авад с радостью участвовал в этой игре и
прекрасно орудовал своей новой винтовкой.

После этого мы с ним поднялись на вершину горы,
господствовавшей над Батрой и над долинами, спускавшимися к
Абу эль-Лиссану, и пролежали там до второй половины дня,
ничего не делая, а лишь глядя на турок, двигающихся в
ложном направлении, на наших спящих товарищей и пасущихся
верблюдов. Тени от низких облаков, проносившихся над травой
под бледным солнечным светом, напоминали неглубокие лощины.
Здесь было покойно, прохладно и очень далеко от суетного
мира. Суровость высоты говорила нам о ничтожности наших
забот о пошлом багаже, она утверждала свободу, возможность
быть одному, ускользнув от эскорта слуг, покой и забвение
оков бытия.

Но Авад не мог забыть про свой аппетит и новое ощущение
вл