воровывать все, что не охранялось, даже
вспарывали сложенные на берегу мешки с рисом, унося с собой
сколько могли в задранных подолах. Фейсал исправил
положение, назначив губернатором города Мавлюда. Тот ввел в
Ведж своих опытных всадников и за один день массовых
арестов и скорых наказаний убедил всех, что с беспорядком
следует покончить. После этого Ведж замер в страхе.

В первые же несколько дней, еще до того как я отправился в
Каир, стала очевидной польза от нашего эффектного похода. У
арабского движения больше не было противников в Западной
Аравии, и угроза краха миновала. Беспокойный рабегский
вопрос отпал, а мы изучили основные правила бедуинской
войны. Когда оглядываешься назад с позиции нового
понимания, потеря в Ведже двух десятков этих бедняг уже не
кажется такой ужасной. И при хладнокровной оценке,
возможно, следует признать, что нетерпение Виккери было
оправданным.


Книга 3. УДАР ПО ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ



Главы с 28 по 38. Взятие нами Веджа произвело желаемый
эффект на турок, которые отказались от продвижения на Мекку
в пользу пассивной обороны. Медины и ее железной дороги.
Наши специалисты разрабатывали планы нападения на них.

Немцы понимали опасность окружения и убеждали Энвера отдать
приказ о немедленной эвакуации Медины. Сэр Арчибальд Мюррей
просил нас поддержать постоянное боевое воздействие с целью
уничтожения отступающего противника.

Фейсал быстро заявил о своей готовности к этому, и я
отправился к Абдулле, чтобы наладить взаимодействие с ним.
В пути я заболел, и когда лежал один, лишенный информации,
мне не оставалось ничего другого, как размышлять о
кампании. Размышление убедило меня в том, что наша практика
в последнее время обгоняла теорию.

По выздоровлении я мало сделал в отношении железной дороги,
но возвратился в Ведж с новыми идеями. Я пытался добиться
того, чтобы с ними согласились и другие, а именно принять
тактику развертывания как основной принцип ведения действий
и чтения проповеди перед каждым сражением. Они же
предпочитали ограниченную и прямую задачу захвата Медины.
Тогда я решил отправиться в Акабу, чтобы испытать свою
теорию.


ГЛАВА 28

В Каире новоиспеченные авторитеты обещали золото, винтовки,
мулов, большое количество пулеметов и горных пушек, но
последних мы так и не дождались. Вопрос об артиллерийских
орудиях был постоянной головной болью. На холмистой
местности, при полном бездорожье, полевые орудия были нам
ни к чему, но горной артиллерией британская армия не
располагала, если не считать индийские десятифунтовые
пушки, пригодные только против лучников и их стрел. У
Бремона в Суэце было несколько превосходных
шестидесятипяток с алжирскими расчетами, но он рассматривал
их главным образом как рычаг привлечения союзных войск в
Аравию. Когда мы попросили прислать их нам, с расчетами или
без них, он ответил, что, во-первых, арабы будут плохо
относиться к его артиллеристам и, во-вторых, не смогут
правильно содержать орудия. Его ценой была британская
бригада для Рабега, но мы эту цену заплатить не могли.

Он боялся сделать арабскую армию сильнее -- и его можно
было понять, -- но вот отношение британского правительства
было непонятно. Оно не выказывало ни недоброжелательности
-- давало все, что мы просили, ни скаредности --
материальная и денежная помощь арабам превысила десять
миллионов фунтов. Но доводило до бешенства превосходство
противника в ходе многих операций и провалы в других по
единственной, и притом чисто технической, причине. Мы не
могли подавлять турецкую артиллерию из-за того, что
дальнобойность турецких орудий превышала наши на три или
четыре тысячи ярдов. К счастью, под конец Бремон пал
жертвой собственной глупости, продержав целый год свои
батареи без дела в Суэце. Его преемник майор Кази приказал
отослать их в наше распоряжение, и именно с их помощью мы
вошли в Дамаск. В течение всего этого потерянного года
орудия, попадавшие на глаза каждому побывавшему в Суэце
арабскому офицеру, были неопровержимым свидетельством
неприязни французов к арабскому движению.

Мы получили большую поддержку нашему делу в лице
Джафара-паши, багдадского офицера в турецкой армии. После
образцовой службы в немецкой и турецкой армиях Энвер выбрал
его для организации призыва рекрутов в Шейх эль-Сенуси. Он
был доставлен туда на подводной лодке, сколотил неплохой
отряд, набрав людей из диких племен, и продемонстрировал
отличные тактические способности в двух сражениях с
британцами. Потом он попал в плен и был заключен в каирскую
крепость вместе с другими военнопленными офицерами. Однажды
ночью он решил бежать, спустившись по веревке из кусков
разрезанного одеяла в крепостной ров. Но она не выдержала
нагрузки, при падении Джафар повредил лодыжку и был схвачен
в беспомощном состоянии. Из госпиталя он был отпущен под
честное слово, оплатив стоимость одеяла. Однажды он
прочитал в какой-то арабской газете о восстании шерифа, о
казни турками его друзей, известных арабских националистов,
и понял, что сражался не на той стороне.

Разумеется, Фейсал о нем слышал и хотел, чтобы он стал
главнокомандующим регулярных войск, совершенствование
которых было теперь нашей главной задачей. Мы знали, что
Джафар был одним из тех немногих людей, чьей репутации и
личных качеств достаточно, чтобы сплотить неуживчивые
элементы в единую армию. Однако этого недоставало эмиру
Хусейну. Он был старым человеком с узкими взглядами, и ему
не нравились сирийцы и месопотамцы: освободить Дамаск
должна Мекка. Он отказался от услуг Джафара, и Фейсалу
пришлось взять его на свой страх и риск под свою
ответственность.

В Каире находились Хогарт и Джордж Ллойд, а также Сторрс и
Дидс и много старых друзей. Значительно расширился и круг
аравийских доброжелателей. В армии наши акции росли по мере
того, как мы демонстрировали выгоды нашего присутствия.
Линден Белл незыблемо оставался нашим другом и клялся, что
все дело в арабской одержимости. Сэр Арчибальд Мюррей
внезапно понял, что с арабами сражалось больше турецких
войск, чем с ним, и начал вспоминать, что всегда
благосклонно относился к восстанию. Адмирал Уиммис выражал
такую же готовность нам помочь, как и в трудные для нас дни
под Рабегом. Сэр Реджинальд Уингейт, верховный комиссар в
Египте, был доволен успехом дела, в защиту которого
выступал годами. Я сожалел об этой его удовлетворенности,
поскольку Макмагон, принявший на себя реальный риск, был
разбит как раз перед тем, как наметились первые успехи
застрельщика. Однако это вряд ли было ошибкой Уингейта.

Пока я изучал все эти обстоятельства, на меня обрушилась
неприятная неожиданность. Полковник Бремон позвонил мне,
чтобы поздравить со взятием Веджа, заявил, что это
подтверждает его уверенность в моем военном таланте и
позволяет надеяться на мою помощь в расширении нашего
успеха. Он хотел занять англофранцузскими силами, при
содействии флота, Акабу. Он подчеркнул значение Акабы,
единственного порта, оставшегося у турок на Красном море, к
тому же ближайшего к Суэцу и к Хиджазской железной дороге,
на левом фланге биэршебской армии, и предложил оккупировать
его смешанной бригадой, которая могла бы продвинуться вверх
по Вади Итму для сокрушительного удара по Маану. Он даже
начал распространяться о характере грунта.

Я ему сказал, что знаю Акабу с довоенного времени и его
план кажется мне невыполнимым с технической точки зрения.
Мы могли бы занять берег залива, но там наши силы,
оказавшись в таком же неблагоприятном положении, как на
галлиполийском берегу, стали бы мишенями артиллерийского
огня с прибрежных холмов, а эти гранитные утесы высотой в
тысячу футов неприступны для войск с тяжелым вооружением.
Перевалы там представляют собой чрезвычайно узкие дефиле,
штурм или прикрытие которых обошлись бы слишком дорого. По
моему мнению, Акабу, значение которой он оценивает
совершенно правильно, а может быть, и недооценивает, лучше
взять арабскими нерегулярными силами, спустившимися с гор
изнутри территории, без помощи флота.

Бремон не сказал (хотя я это знал и без него), что он хотел
высадиться в Акабе с целью перехитрить арабское движение,
собрав смешанные силы (как в Pa-беге) так, чтобы они были
ограничены Аравией, и заставить их расширить действия
против Медины. Арабы все еще боялись, что союз шерифа с
нами был основан на тайном соглашении о предательстве их
дела в конечном счете, так что вторжение христиан означало
бы подтверждение этих опасений и подорвало бы
сотрудничество. В свою очередь и я не сказал Бремону (хотя
он знал об этом и без меня), что намерен разрушить его
планы и в скором времени привести арабов в Дамаск. Меня
забавляло это ребяческое соперничество жизненно важных
намерений, но он закончил разговор, заявив угрожающим
тоном, что в любом случае едет в Ведж предложить свой план
Фейсалу.

Я не предупредил Фейсала, что Бремон политик. В Ведже
находился Ньюкомб, с которым мы проблему Акабы не
обсуждали. Фейсал ничего не знал ни о местности, окружающей
Акабу, ни о местных племенах. Сочувствие и неведение могли
привести к тому, что он благоприятно примет это
предложение. Мне показалось наилучшим решением поспешить
туда, чтобы предотвратить такой исход дела, в тот же день
пополудни я отправился в Суэц и плыл всю ночь. Двумя днями
позднее, в Ведже, я объяснил свои мотивы, так что когда
через десять дней приехал Бремон и открыл свое сердце, или
часть его, Фейсалу, его тактика была возвращена ему в
улучшенном виде.

Французы начали с презента в виде шести комплектов
автоматической пушки Гочкиса с инструкторами. Это был
щедрый дар, но Фейсал использовал представившуюся
возможность, чтобы попросить Бремона распространить свою
доброту на батарею скорострельных горных орудий в Суэце,
объяснив, что он с сожалением оставил Янбо, переехав в
Ведж, поскольку Ведж, как известно, намного дальше от его
цели -- Медины, но что для него практически невозможно
штурмовать турок, располагавших французской артиллерией, с
винтовками или же со старыми пушками, предоставленными ему
британской армией. Его люди не обладают такими техническими
знаниями, чтобы извлечь из старого оружия преимущество
перед современным. Ему пришлось использовать свои
единственные преимущества -- численность и мобильность, и
он заявил, что без существенного обновления вооружения
невозможно сказать, насколько затянется теперешнее
положение на фронте.

Бремон попытался принизить достоинства так необходимых для
хиджазской войны орудий (с практической точки зрения это
было совершенно справедливо). Но, заметил он, если бы
Фейсал заставил своих людей карабкаться по горам наподобие
козлов, чтобы взорвать железную дорогу, с войной было бы
покончено. Фейсал, разозленный этой метафорой, оскорблявшей
слух араба, оглядел все шесть футов ухоженного тела Бремона
и спросил, не случалось ли ему самому бывать в козлином
положении. Бремон галантно вернулся к вопросу об Акабе и о
реальной опасности для арабов продолжения оккупации Акабы
турками. Он настаивал на том, чтобы англичан, располагавших
средствами для действий в любых направлениях, поторопили с
этой операцией. В ответ Фейсал вручил ему кроки местности
за Акабой (я отметил и свой вклад в этот набросок) и
разъяснил некоторые трудности, связанные с племенами, а
также с проблемой ливневых паводков. Закончил он тем, что
после целого вороха приказаний, контрприказаний и
неразберихи с союзными силами в Рабеге у него нет никакого
желания обращаться к сэру Арчибальду Мюррею с просьбой о
новом походе.

Бремону пришлось ретироваться с честью, нанеся под конец
чисто парфянский удар по мне, сидевшему с язвительной
улыбкой: он попросил Фейсала настоять, чтобы британские
бронеавтомобили, находящиеся в Суэце, были переправлены в
Ведж. Но даже это было бумерангом, поскольку они уже
отправились туда! После его ухода я вернулся в Каир на
целую прекрасную неделю, в течение которой дал свои лучшие
рекомендации. Мюррей, который все больше склонялся к
отправке на Акабу таллибардинской бригады, одобрил мои
советы позднее, когда я высказался также против
отвлекающего удара. Затем я отправился в Ведж.

ГЛАВА 29

Жизнь в Ведже не была лишена интереса. Прежде всего мы
привели в порядок лагерь. Фейсал расставил свои шатры (это
был внушительный комплекс: жилые, приемные, штабные,
гостевые, палатки для прислуги) примерно в миле от берега
моря, на кромке кораллового выступа, полого поднимавшегося
к крутому обрыву, обращенному на восток и на юг над
обширной звездообразной долиной, простиравшейся в глубь
суши от гавани. Солдатские и бедуинские палатки были
расставлены группами в песчаных лучах этой долины --
звезды, и таким образом более прохладная высотка оставалась
только в нашем распоряжении, и мы, жители севера, нашли ее
совершенно восхитительной, когда вечером подувший с моря
бриз донес до нас приглушенный рокот волн, ослабленный и
отдаленный, словно эхо дорожного шума какой-нибудь глухой
лондонской улочки.

Непосредственно под нами разместились агейлы -- плотная
группа неровно расставленных палаток. К югу от них стояла
артиллерия Расима, а рядом с нею, одной компанией,
пулеметчики Абдуллы, чьи палатки выстроились правильными
линиями, вместе с верблюдами, привязанными рядами на точном
уставном расстоянии один от другого, что делало честь
профессионализму офицера. Дальше без соблюдения какого-либо
порядка прямо на земле бурлила масса людей, уже занявшихся
своими пожитками. Рассеянные повсюду палатки и навесы
бедуинов заполнили все лощины и другие укрытые от ветра
места. За ними начиналась открытая местность, где у редких
пальм вокруг ближайшего колодца со слишком соленой водой
бродили группы верблюдов. Фоном всего этого были предгорья,
скалы и скопления напоминавших замковые руины камней,
разбросанных до самого горизонта.

Поскольку в Ведже было принято разбивать лагеря далеко,
даже очень далеко один от другого, я растрачивал свою жизнь
в бесконечном хождении взад и вперед между палатками
Фейсала, англичан, египетской армии, городом, портом,
радиостанцией, целыми днями без отдыха утрамбовывал
коралловые тропинки, то поднимаясь, то спускаясь по ним в
сандалиях или просто босиком, натруживая ноги, едва находя
в себе силы преодолевать боль, шагая по покрытой острым
щебнем, пылавшей жаром земле и стараясь при этом как-то
уберечь свое уже натренированное тело в предвкушении более
трудных испытаний.

Бедные арабы удивлялись, почему у меня нет лошади, и я
воздерживался от того, чтобы озадачивать их непонятными им
разговорами о том, что я закаляюсь, или признаваться в том,
что предпочитаю ходить пешком, чтобы не утомлять животных,
хотя и то, и другое было правдой. Во мне поднималось нечто
печалящее и задевающее мое достоинство при виде этих низших
форм. Их жалкое существование представлялось мне отражением
рабства человеческого, воплощением восприятия нас Богом, и
использовать их в личных целях, притом неизбежно принимая
на себя обязательства по отношению к ним, казалось
постыдным. Сходные чувства я испытывал и при виде негров,
плясавших под горой ночь напролет, до упаду, под звуки
гонга. Их лица, так резко отличавшиеся от наших, дышали
терпимостью, но почему-то вызывала внутренний протест мысль
о том, что по существу их тела являются точными двойниками
наших.

Внутренняя жизнь Фейсала сводилась к обдумыванию день и
ночь своей политики, и в этом ему мало чем мог помочь любой
из нас. Внешними же проявлениями жизни лагеря были парады,
которыми развлекала нас толпа, стрельба в воздух да
победные марши. Были и несчастные случаи. Однажды группа,
развлекавшаяся за нашими палатками, взорвала бомбу с
гидроплана, реликвию времен захвата города Бойлом.
Конечности этих людей взрывом разметало по всему лагерю, и
брезент многих палаток покрылся красными пятнами, вскоре
превратившимися в темно-коричневые, а затем выцветшими до
какого-то неопределенного цвета. Фейсал приказал заменить
палатки, а испачканные кровью уничтожить. Но бережливые
невольники их отстирали. В другой раз загорелась палатка, и
трое наших гостей получили ожоги. Весь лагерь столпился
вокруг, исходя гомерическим хохотом, пока не унялся огонь,
а потом мы стыдливо врачевали потерпевших. Затем шальная
пуля ранила кобылу и пробила навылет несколько палаток.

Однажды ночью агейлы взбунтовались против своего командира
Ибн Дахила из-за того, что тот слишком часто назначал им
наряды вне очереди и слишком жестоко порол за проступки.
Громко крича и стреляя в воздух, они завалили его палатку,
повыбрасывали его вещи и избили слуг. Этого оказалось
недостаточно, чтобы смирить их ярость, тогда они принялись
вспоминать Янбо и отправились убивать атейбов. Фейсал
увидел сверху их факелы, босиком устремился к ним и сбил с
ног ударами сабли плашмя четырех человек. Его ярость
вызвала у бунтовщиков заминку, в это время невольники и
всадники, созывая людей на помощь, бросились вниз и
принялись с криком раздавать направо и налево удары саблями
в ножнах. Кто-то дал Фейсалу лошадь; вскочив на нее, он
обрушился на главарей, тогда как мы рассеивали группы,
стреляя сигнальными ракетами. Убито было всего два
человека, и еще один ранен. На следующий день Ибн Дахил был
отставлен.

Мюррей передал нам два броневика "роллс-ройс",
освободившихся после кампании в Восточной Африке.
Командирами были Гилмен и Уэйд, а экипажи английские --
водители из вспомогательного, стрелки из пулеметного
корпуса. Содержание их в Ведже осложнило наши проблемы, так
как продукты, которыми мы питались, и вода, которую пили,
были признаны негодными с медицинской точки зрения, но
присутствие английской роты компенсировало эту
неприятность, и самым трудным оказалось преодоление
автомобилями и мотоциклами непроходимых песчаных барханов
под Веджем. Тяжкий труд вождения машин в пустыне сделал
руки этих людей похожими на боксерские, и походка у них
была соответствующая: они ходили, покачивая плечами. Со
временем они приобрели близкие к искусству навыки вождения
машин по песку, что делало их более осторожными на твердой
дороге и вынуждало правильно выбирать скорость на мягких
участках. Одним из таких были последние двадцать миль
равнины перед Джебель-Раалем. Автомобили прошли их чуть
больше чем за полчаса, прыгая с гребня на гребень дюн и
опасно раскачиваясь при спуске по склонам. Арабам
понравились эти новые игрушки. Велосипеды они называли
конями шайтана, детьми автомобилей (которые в свою очередь
были сыновьями и дочерьми поездов). Так мы обзавелись
"тремя поколениями" механических транспортных средств.

Наш интерес к Веджу усиливал флот. Бойл прислал сюда
"Эспайгл" в качестве дежурного корабля с восхитительным
приказом "делать все возможное для взаимодействия при
осуществлении различных планов в соответствии с
распоряжениями полковника Ньюкомба, и притом так, чтобы
была ясно видна оказанная поддержка". Его командир
Фицморис (фамилия, известная в Турции) был олицетворением
гостеприимства и находил нашу работу на суше приятным
развлечением. Он помогал нам тысячами способов, прежде
всего в налаживании связи. Фицморис был специалистом по
радиосвязи, что оказалось как нельзя более кстати, так как
в один прекрасный день на рейде появился "Норсбрук",
доставивший нам армейскую радиостанцию, смонтированную на
легком грузовике. Поскольку никто из нас ничего в ней не
понимал, мы были в полной растерянности. Тогда Фицморис
высадился на берег с половиной экипажа, отогнал грузовик на
выбранное им место, профессионально собрал мачты, запустил
двигатель и отладил связь настолько, что еще до захода
солнца связался с "Норсбруком" и долго разговаривал с
корабельным радистом. Эта станция работала день и ночь и
намного повысила эффективность веджской базы, засыпав
Красное море депешами на трех языках, зашифрованными двумя
десятками различных армейских кодов.

ГЛАВА 30

Фахри-паша все еще продолжал играть в нашу игру. Он
удерживал линию окопов вокруг Медины и притом на таком
расстоянии от нее, чтобы арабы н