е могли обстреливать город
из орудий. (Впрочем, такой попытки никто и не делал, даже
не мечтал об этом). Другие отряды были рассредоточены вдоль
железной дороги в виде сильных гарнизонов на всех водопоях
между Мединой и Тебуком, а также более мелких постов между
этими гарнизонами, чтобы постоянно патрулировать дорогу.
Короче говоря, он избрал самый глупый способ обороны, какой
только можно было себе представить. Гарланд ушел из Веджа
на юго-восток, а Ньюкомб на северо-восток, с целью подрыва
дороги взрывчаткой. Их задачей было разрушение рельсового
пути и мостов, а также установка автоматических мин под
проходившие поезда.

Сомнения арабов сменились безудержным оптимизмом, и это
позволяло ожидать отличной службы. Фей-сал зачислил в армию
большинство билли и моахибов, которые признали его хозяином
Аравии на всем протяжении от железной дороги до моря, а
потом послал джухейнцев к Абдулле в Вади Аис.

Теперь он мог готовиться к тому, чтобы серьезно заняться
Хиджазской железной дорогой, но поскольку практика
показала, что реализация наших планов превзошла мои
расчеты, я просил его задержаться в Ведже и принять меры к
более широкому охвату идеями движения окружающих нас
племен, чтобы в будущем восстание могло расшириться,
создавая угрозу для железной дороги на участке от Тебука
(тогдашняя граница нашего влияния) до Маана, в северном
направлении. В своем понимании хода арабской войны я
оставался недальновидным. Я еще не понял, что проповедь
была победой, а сражение обманом. В тот момент я связывал
их вместе, но поскольку Фейсалу больше нравилось изменять
умонастроения людей, чем разрушать дороги, проповедь давала
лучшие результаты.

Что касается северных соседей -- прибрежного племени
хувейтат, то начало Фейсалом уже было положено; но теперь
мы занялись племенем бени-атия, более на северо-востоке, и
добились большого успеха: его вождь Аси ибн Атия приехал к
нам и присягнул на верность Фейсалу. Его главным мотивом
была зависть к своим братьям, поэтому активной помощи мы от
него не ждали, но налаженные отношения обеспечивали нам
свободу передвижения по территории его племени. Нас
окружали различные племена, обязанные покорностью Нури
Шаалану, великому эмиру Рувеллы, который после шерифа Ибн
Сауда и Ибн Рашида был четвертой фигурой среди ненадежных
князей пустыни.

Нури был старым человеком и правил своим племенем аназа
тридцать лет. Он был главой семейства Рувеллы, хотя и не
старшим по возрасту, его не любили, и он не был выдающимся
воином. Верховенства он добился исключительно благодаря
силе характера и для достижения этой цели убил двух своих
братьев. Позднее он расширил число своих последователей,
распространив свое влияние на шераратов и другие племена, и
на всей территории их пустыни его слово стало непреложным
законом. Ему была чужда льстивая дипломатичность обычного
шейха. Достаточно было одного его слова, чтобы положить
конец оппозиции или покончить с оппонентом. Все его боялись
и повиновались ему. Даже чтобы пользоваться его дорогами,
мы должны были получить его разрешение.

К счастью, это было нетрудно. Фейсал обеспечил себе это
много лет назад и поддерживал путем обмена подарками между
Мединой и Янбо. Теперь выехавший к нему из Веджа Фаиз
эль-Хусейн встретился в пути с Ибн Дугми, одним из первых
лиц Рувеллы, направляющимся к нам с отличным подарком в
виде нескольких сотен крепких вьючных верблюдов. Нури,
разумеется, по-прежнему поддерживал дружественные отношения
с турками. Его рынком были Дамаск и Багдад, которые могли
бы за три месяца уморить голодом половину его племени, если
бы стали его подозревать, но мы знали, что в какой-то
момент нам может понадобиться его военная помощь, а до
этого времени даже не намекнули ему на разрыв с Турцией.

Его благожелательность открыла нам доступ к Сирхану с его
знаменитой дорогой, с местом для лагеря и цепочкой
источников воды; это был ряд связанных между собою
котловин, простиравшихся от Джеффа, столицы Нури на
юго-востоке, на север, к Азраку в Сирии, под
Джебель-Друзом. Свобода Сирхана была нужна нам, чтобы
добраться до палаток восточного племени ховейтат,
знаменитых абу тайи, чьим вождем был Ауда, прославленный
военачальник в Северной Аравии. Только с помощью Ауды нам
удалось обратить энтузиазм племен от Маана до Акабы в свою
пользу настолько, что они впоследствии помогли нам отобрать
у турецких гарнизонов Акабу и окружавшие ее холмы. Только
при его активной поддержке мы могли решиться двинуться из
Веджа в долгий путь на Маан. С самого Янбо мы пытались
завоевать его для нашего дела.

В Ведже мы сделали большой шаг вперед. Ибн Зааль, кузен
Ауды и военный лидер абу тайи, прибыл семнадцатого февраля
-- счастливый день во всех отношениях. На рассвете с
пустынного востока Тебука прибыли пятеро вождей племени
шерарат с подарком в виде яиц аравийских страусов, которыми
изобилует редко посещаемая пустыня. После них за толпой
невольников показался Даиф-Алла абу Тийур, кузен Хамд ибн
Джази, верховный вождь центрального племени ховейтат с
Маанского плато. Это было многочисленное и могучее племя,
отличные воины, но кровные враги своих родственников --
кочевников абу тайи по причине давней ссоры между Аудой и
Хамдом. Мы испытывали гордость, увидев, что они приехали из
такой дали, чтобы приветствовать нас, однако сожалели, что
они менее пригодны для наступления на Акабу, чем абу тайи.

Сразу после них явился кузен Наувафа, старший сын Нури
Шаалана, с кобылой, присланной Наувафом в подарок Фейсалу.
Враждовавшие между собой Шаалан и Джази смотрели друг на
друга полными злобы глазами. Нам пришлось разделить их
группы, разбив новый гостевой лагерь. Вслед за Рувеллой
было объявлено о прибытии Абу Тагейга -- вождя оседлых
ховейтат, живших на побережье. Он принес с собой
свидетельства уважения своего племени и трофеи из Дхабы и
Мувейлы, двух последних оставшихся у турок выходов к
Красному морю. Для него мы приберегли место на ковре
Фейсала и теплые слова благодарности за все сделанное его
племенем, которое вывело к границам Акабы по дорогам,
слишком трудным для боевых операций, но удобным для
проповедования, а в еще большей степени для получения
информации.

Во второй половине дня приехал Ибн Зааль с десятком других
последователей вождя Ауды. Он поцеловал Фейсалу руку один
раз от имени Ауды, другой от себя лично и, располагаясь на
ковре, заявил, что пришел от Ауды, чтобы приветствовать
Фейсала и просить его приказаний. Якобы дипломатично
сдерживая радость, Фейсал с серьезным видом представил Ибн
Зааля его кровным врагам -- племени джази ховейтат. Ибн
Зааль сдержанно дал понять, что они знакомы. Позже мы долго
разговаривали с ним в приватном порядке и отпустили его с
богатыми дарами, еще более богатыми обещаниями и с личным
посланием Фейсала к Ауде о том, что разногласия могут быть
устранены только при личной встрече с ним в Ведже. Ауда
пользовался громкой воинской славой, но большинству из нас
не был известен, а в таком жизненно важном деле, как Акаба,
мы не имели права на ошибку. Он должен явиться лично, чтобы
мы могли все взвесить и наметить планы на будущее в его
присутствии и с его помощью.

За этим исключением события дня развивались благополучно, и
он не слишком отличался от любого дня Фейсала. Мой дневник
распух от новых заметок. Дороги в Ведж были забиты
многочисленными посланцами и добровольческими отрядами, а
также видными шейхами, приезжавшими присягнуть на верность
Фейсалу. Фейсал с Кораном в руках торжественно приводил к
присяге новых сторонников, обязавшихся "ждать, когда он
ждет, идти, когда он идет, не покоряться турку,
доброжелательно относиться ко всем, говорящим по-арабски,
будь то багдадцы, жители Алеппо, сирийцы или чистокровные
арабы, и ставить независимость превыше своей жизни, семьи и
имущества".

Он также сразу принялся сталкивать лбами враждующие племена
в своем присутствии и тут же улаживать споры между ними.
Доводя до сознания сторон баланс выгод и потерь, Фейсал
посредничал, находил компромиссы, а часто и оплачивал
разницу, вкладывая личные средства для достижения согласия.
Фейсал занимался этим повседневно в течение двух лет,
устанавливая естественный порядок бесчисленного множества
мелочей, из которых строилось арабское общество, и придавая
им собственную конфигурацию -- войны против турок. Ни в
одной из областей, через которые он проходил, не оставалось
ни одного случая активной кровной вражды, и всюду он
олицетворял собою апелляционный суд, чьи приговоры для
Западной Аравии не подлежали обжалованию.

При этом он выказывал полную справедливость. Он никогда не
принимал ни пристрастных решений, ни таких, которые в силу
их практической невыполнимости приводили бы лишь к большему
беспорядку. Ни один араб ни разу не опротестовал его
решения и не поставил под сомнение его мудрости или
компетентности в делах племен. Терпеливо отсеивая правду от
лжи, проявляя такт и демонстрируя превосходную память, он
заслужил авторитет у кочевников от Медины до Дамаска и во
всей округе. Так Фейсал получил всеобщее признание как
сила, становящаяся превыше уровня племен, отвергающая
кровавых вождей, возвышающаяся над завистью. Арабское
движение становилось национальным в лучшем смысле этого
слова, поскольку все в нем были заодно, сознавали
вторичность личных интересов и то, что место лидера по
справедливости и по праву принадлежит человеку, с которым
ему довелось пережить несколько недель триумфа и долгие
месяцы разочарования после освобождения Дамаска.

ГЛАВА 31

Срочные послания Клейтона прервали эту радостную работу
приказом ждать в Ведже египетский патрульный корабль "Hyp
эль-Бахр", прибывавший через два дня с информацией. Мне
нездоровилось, и я повиновался не без удовольствия. Корабль
пришел в назначенный день и высадил на берег Макрери,
вручившего мне копию длинных телеграфных инструкций от
Джемаля-паши находившемуся в Медине Фахри. В этих
инструкциях, исходивших от Энвера и германского штаба в
Константинополе, содержался приказ о немедленной эвакуации
войск из Медины в пешем строю: сначала в Хедию, затем в Эль
Улу, далее в Тебук и наконец в Маан, где должны быть
оборудованы новый железнодорожный терминал и система
траншей.

Этот план мог вполне устроить арабов, но наша армия в
Египте была обескуражена перспективой внезапной переброски
на беэршебский фронт двадцати пяти тысяч солдат
анатолийской армии, с гораздо более многочисленной, чем
обычно, корпусной артиллерией. Клейтон в своем письме ко
мне писал, что к этому развертыванию следует отнестись
самым внимательным образом и принять все меры к взятию
Медины или к уничтожению гарнизона при выходе из города.
Ньюкомб был на линии железной дороги, где занимался
подготовкой грандиозных разрушений, и поэтому в данный
момент вся ответственность ложилась на меня. Я опасался,
что слишком мало можно будет сделать вовремя, так как
письмо задержалось на несколько дней и эвакуация должна
была вот-вот начаться.

Мы откровенно изложили положение Фейсалу и сказали, что в
данном случае союзные интересы требуют жертв или по меньшей
мере отсрочки непосредственной выгоды. Щепетильный в
вопросах чести, он немедленно согласился сделать все от
него зависящее. Мы подсчитали наши возможные ресурсы и
решили переправить их к железной дороге. Шериф Мастур,
честный, спокойный старик, и Расим со своими бедуинами,
пехотой на мулах и орудием должны были выйти прямо в Фагейр
-- первую надежную базу с водой к северу от Вади Аиса,
чтобы занять первый участок железной дороги к северу от
зоны Абдуллы.

Али ибн эль-Хусейн должен был из Джейды атаковать второй
участок к северу от Мастура. Мы предложили Ибн Маханне
подойти к Эль Уле и вести наблюдение за нею. Шерифу Насиру
приказали продвинуться к Калаат аль-Муадхаму и взять для
подкрепления его людей. Я написал письмо Ньюкомбу с
просьбой о возвращении в связи с новыми событиями. Старый
Мухаммед Али должен был отправиться из Дабы в оазис под
Тебуком, так чтобы, если вскоре начнется эвакуация, мы были
к этому готовы. Все наши сто пятьдесят миль железной дороги
были бы защищены, а сам Фей-сал в Ведже уже был в
готовности оказать помощь любому важному для него сектору.

Мне предстояло выехать к Абдулле в Вади Аис, чтобы
выяснить, почему он за два месяца ничего не сделал, и
убедить его, если турки уйдут, двинуться прямо на них. Я
надеялся, что мы сможем остановить их многочисленными
небольшими рейдами на этом участке линии, что движение
поездов будет серьезно дезорганизовано, а сбор необходимых
запасов продовольствия на каждой крупной станции будет
практически невозможен. Гарнизон Медины, испытывавший
недостаток в гужевом транспорте, смог бы взять с собой
немного. Энвер приказал погрузить орудия и продовольствие в
вагоны, включить поезда в колонны и двигаться вместе по
рельсам. Это был беспрецедентный маневр, и если бы вы
выиграли десять дней, чтобы занять исходные позиции, а они
попытались бы осуществить эту глупую затею, у нас была бы
возможность всех их уничтожить.

На следующий день я выехал из Веджа, больной и неспособный
к длинному переходу. Фейсал, занятый своими неотложными
делами, выделил мне в сопровождение не слишком надежных
людей. Проводниками были четверо из племени рифаа и один из
мерви джухейны, сириец Арслан, солдат-денщик, готовивший
мне лепешки и рис и служивший мишенью для насмешек арабов,
четыре агейла, один марокканец и один атейб по имени
Сулейман. Верблюды, тощие из-за скудности корма на этой
засушливой земле племени билли, явно не обещали быстрого
движения.

Наш отъезд задерживался то по одной, то по другой причине
до девяти вечера, после чего мы нехотя пустились в путь, но
я был полон решимости так или иначе отъехать далеко от
Веджа еще до утра. Проехав четыре часа, мы остановились на
ночлег. На следующий день сделали два пятичасовых перехода
и расположились под Абу Зерейбатом, на наших старых зимних
квартирах. Большой пруд усох за два месяца до размеров
небольшой лужи, и вода в нем стала заметно солонее. Спустя
несколько недель она окажется вовсе непригодной для питья.
Говорили, что в находящемся где-то поблизости неглубоком
колодце должна быть более или менее подходящая вода. Я не
стал его искать, поскольку фурункул на спине и сильный жар
превращали в мучения тряску на верблюде, а кроме того, я
очень устал.

Мы продолжили путь задолго до рассвета и, проезжая через
Хамдх, сбились с пути на пересеченной местности Агунны, в
районе низких холмов. К началу дня нашли правильное
направление и поехали по водоразделу, постепенно
опускавшемуся к Эль-Хубту -- холмистой равнине,
простирающейся до Сухура, гранитные вздутия которой
обступали дорогу, начиная от самого Ум Леджа, а земля была
покрыта обильным урожаем арбуза-колоцинта. Плети и плоды
выглядели празднично в свете встававшего дня. Джухейнцы
говорили, что арбузные листья и стебли были превосходным
кормом для лошадей и в течение долгих часов спасали от
жажды, агейлы же утверждали, что верблюжье молоко, налитое
в чашеобразную корку арбуза с выскобленной серцевиной
служит лучшим слабительным средством. Атейб сказал, что
если натереть подошвы ног арбузным соком, то будет легче
идти, а марокканец Хамед заметил, что высушенная мякоть
заменяет хороший трут. Однако все были согласны в одном --
как корм для верблюдов это растение бесполезно или даже
ядовито.

За этими разговорами мы миновали Хубт -- три мили приятной
дороги и, перевалил через невысокий кряж, оказались на
другом участке, меньших размеров. Теперь мы видели в
северо-восточном направлении две стоящие рядом огромные
серые, с красноватым оттенком, полосчатые глыбы
вулканической породы, где можно было укрыться от палящего
солнца и свистопляски песчаных ветров. Третья, по имени
Сахара, чуть в стороне от них, была сложена из вызвавшей
мое любопытство пузыристой вулканической породы. Вблизи она
была похожа на гигантский, наполовину вросший в землю
футбольный мяч, вплоть до такого же коричневого цвета. Ее
южная и восточная поверхности были совершенно гладкими и
невыветренными, а правильная куполообразная вершина сияла,
словно отполированная, и по ней разбегались мелкие трещины,
напоминавшие швы. Это была одна из самых странных вершин
Хиджаза -- страны причудливых холмов. Мы осторожно ехали к
ней под мелким дождем, казавшимся странно-прекрасным в
ярком свете солнца.

Наш путь пролегал между Сахарой и Сухуром, по глубокому
песку узкой горловины с почти отвесными голыми стенами. Их
верх был неровным. Нам пришлось карабкаться по изрытым
каменистым склонам, вдоль большого сброса породы между
двумя наклонными красными рифами из твердой породы. Вершина
перевала была похожа на лезвие ножа. Мы устремились с нее в
заваленное камнями ущелье, наполовину перекрытое
сорвавшимся валуном, испещренным знаками племен, многие
поколения которых пользовались этой дорогой. За ним
открылись поросшие деревьями просторы, на которых зимой
собиралась почва, смывавшаяся проливными дождями с
отполированных склонов Сухура. Здесь повсюду встречались
гранитные обнажения, а в еще влажных руслах дождевых
потоков под ногами стелился серебристый песок. Стокс был
направлен в сторону Хейрана.

Затем мы долго петляли по лабиринту между беспорядочными
низкими буграми гранитного щебня, с трудом выбирая хоть
сколько-нибудь приемлемую для верблюдов дорогу. Вскоре
после полудня эти бугры отступили перед широкой лесистой
равниной, по которой мы ехали целый час, а потом снова
начались неприятности: нам пришлось спешиться и вести
верблюдов по узкой горной тропе с разрушенными степенями из
породы, настолько отполированной за долгие годы тысячами
ног, что двигаться по ним в дождливую погоду было просто
опасно. Эти ступени вели нас то вверх по длинным склонам
холмов, то вниз между холмами поменьше, к новым долинам, а
затем каменистая зигзагообразная тропа привела нас к руслу
потока. Оно скоро стало слишком узким для навьюченных
верблюдов, и тропа отошла от него, едва цепляясь за крутой
склон холма между отвесными скалами: одна нависла сверху,
другая угрожающе вздымалась снизу. Через четверть часа
после этого головокружительного трюка мы с радостью
добрались до высокой седловины, на которой предыдущие
путники сложили пирамидки из камней в знак благодарности
Всевышнему, сохранившему им жизнь. Такого же типа были
пирамидки вдоль дорог Мастураха, которые я запомнил со
времени своего первого аравийского путешествия из Рабега к
Фейсалу.

Мы ненадолго задержались, чтобы выложить из камней свою
пирамидку, а затем двинулись дальше по песчаной долине в
Вади Ханбаг. После долгих часов плена в каменном хаосе
просторы Ханбага нас освежили. Его чистое белое русло
изящной кривой уходило меж деревьями на север под
обрывистыми красными и коричневыми холмами, оставаясь в
поле зрения на расстоянии мили или двух вверх и вниз по
течению. На низких песчаных откосах росла сорная трава, и
мы остановились на полчаса, чтобы дать оголодавшим
верблюдам поесть сочной, здоровой пищи.

Такого наслаждения они не испытывали с самого Бир
эль-Вахейди и теперь жадно обрывали траву. Затем мы
двинулись по долине к ответвлению напротив того места,
откуда вошли. Эта долина -- Вади Китан была не менее
красива. Ее устланная галькой поверхность без отдельных
крупных камней обильно поросла деревьями. Справа были видны
низкие холмы, слева -- внушительные высоты под названием
Джидва, поднимавшиеся параллельными крутобокими гребнями из
разрушенного гранита, в этот час совершенно красными в
лучах солнца, заходившего между густыми тучами, предвестьем
дождя.

Мы наконец разбили бивуак, и после того как верблюды были
развьючены и отведены на присмотренное пастбище, я прилег
отдохнуть под скалой. Меня мучили головная боль и жар --
спутники сильного приступа дизентерии, не дававшей покоя
всю дорогу и уже дважды в этот день доводившей меня до
коротких обмороков, когда крутые подъемы требовали
напряжения всех сил. Разнови