емя в операциях на территории другого.
Чтобы компенсировать эти недостатки, мы ставили целью
наибольшее рассредоточение сил и повышали способность к
быстрым маневренным действиям, используя силы одного района
по понедельникам, второго по вторникам, третьего по средам.
Таким образом, повышалась естественная мобильность. При
преследовании противника наши ряды пополнялись новыми
людьми, тем самым сохранялся первоначальный потенциал наших
отрядов. Фактически равновесием был для нас максимальный
беспорядок.

Внутренняя экономность наших рейдовых отрядов обеспечивала
их мобильность и предельное расчленение. Обстоятельства у
нас никогда не повторялись, следовательно, система не могла
приспосабливаться к ним дважды, и это сбивало противника с
толку. От этих же обстоятельств зависела и переменная
численность наших подразделений.

Мы служили общему идеалу без соревнования между племенами и
поэтому не могли рассчитывать на esprit de
corps*.
[* Корпоративный дух (фр.). *]
Обычные солдаты становились кастой либо на основе больших
преимуществ в жалованье, обмундировании и привилегиях или
же в результате обособления по причине презрительного
отношения к ним.  Мы не могли привязывать людей друг к
другу, потому что племена брались за оружие добровольно.
Многие армии комплектовались на условиях добровольности,
однако немногие служили добровольно. Любой из наших арабов
мог беспрепятственно уйти домой, когда бы ему ни
вздумалось, единственным контрактом была честь.

Таким образом, у нас отсутствовала дисциплина в
ограничительном, подчинительном смысле этого слова,
приводящая людей к общему знаменателю. В армиях мирного
времени дисциплина означала подавление, и не в каком-то
усредненном, а в самом абсолютном смысле, стопроцентный
стандарт, в рамках которого девяносто девять солдат
низводились до уровня слабейшего из сотни. Целью этого было
сделать подразделение единым целым, свести солдат к единому
типу, чтобы их действия могли быть предсказуемыми, а
реакция коллективной по духу -- как в массе, так и по
отдельности. Чем суровее дисциплина, тем меньше возможность
проявления индивидуального превосходства, а следовательно,
больше уверенности в исполнении приказаний.

Так, заменяя крепким отлаженным механизмом взаимодействия
возможное проявление выдающихся качеств, военная наука
преднамеренно приносит в жертву способности солдат ради
повышения состава. Неизбежным побочным фактором всегда была
социальная война -- состояние, в котором солдат являлся
продуктом постоянного воздействия многочисленной иерархии
-- от оружейной мастерской до снабженцев, --
поддерживающей его активность на поле боя.

Арабская война отвергала такую дисциплину в пользу простоты
и индивидуальности. Каждый мобилизованный должен был
служить на линии огня и быть предельно самостоятельным.
Эффективность наших сил состояла из эффективности каждого
отдельно взятого человека. Мне казалось, что в нашей войне,
строившейся на принципе расчлененности, сумма усилий одного
человека могла быть равна по меньшей мере равнодействующей
в какой-нибудь сложной системе.

В нашей практике мы не использовали на линии огня большого
числа солдат, что нам удавалось, если только наша атака (в
противоположность создаваемой нами угрозе) не была слишком
расчленена по фронту. Духовная напряженность боя в изоляции
делала "простую" войну очень трудной для солдата, требуя
от него инициативы, выносливости и энтузиазма. Нерегулярная
война была намного более интеллектуальной, чем линейная
атака, намного более изматывающей, чем служба в комфортном
подчинении мнимому армейскому порядку. Большое место
отводилось партизанским методам борьбы: в обычной войне из
двух человек, сражающихся плечом к плечу, один погибал. Наш
идеал состоял в том, чтобы превратить сражение в ряд
отдельных схваток, а наших рядовых -- в эффективных
союзников энергичных командиров.

ГЛАВА 60

Корабли прибыли в Акабскую бухту. Фейсал сошел на берег
вместе с Джафаром, со своим штабом и с Джойсом -- своим
покровителем. Прибыли бронеавтомобили, Гослетт, египетские
чернорабочие и тысячи солдат. Для восстановления
шестинедельного перемирия приехал Фолкенхейн, который
должен был связаться с турками, и его тонкий ум придал
достоинства противостоянию. В Маане у турок было отдельное
командование, возглавляемое бывшим командующим в Синае
Беджетом. В его распоряжении находились шесть тысяч
пехотинцев, полк кавалерии и конной пехоты, и он так
окопался, что город стал почти неприступен с точки зрения
стандартов маневренной войны. Теперь там ежедневно работало
звено аэропланов и были сконцентрированы большие запасы
провианта и боеприпасов.

Приготовления у турок близились к завершению. Они начинали
действовать, организуя утечки информации о том, что их
целью является Гувейра, наилучшая дорога на Акабу. Две
тысячи пехотинцев выдвинулись в Абу эль-Лиссан и укрепили
его. Кавалерия держала под контролем окрестности, чтобы
отразить возможный контрудар арабов со стороны Вади Мусы.

Эта нервозность не осталась для нас незамеченной. Мы могли
бы затеять с ними игру и спровоцировать на выступление
против нас в Вади Мусе, где естественные препятствия были
так сложны, что воевать пришлось бы в очень тяжелых
условиях; между тем мы смогли бы удержать это место.

Приманкой занялись люди соседнего племени делага. Полные
воодушевления турки нанесли контрудар и понесли большие
потери. Мы внедрили в сознание крестьян Вади Мусы мысль о
богатых трофеях, захваченных их соперниками -- племенем
делага. Вместе со своим полком на мулах прибыл старый вояка
Мавлюд и разместился среди знаменитых развалин Петры.
Воодушевившиеся люди племени лиатена под командованием
одноглазого шейха Халила стали предпринимать набеги через
плато и захватывать парами, а то и по трое верховых или
вьючных верблюдов вместе с винтовками охранявших их солдат.
Это продолжалось несколько недель, и раздражение турок
росло.

Кроме того, чтобы держать турок в напряжении, мы попросили
генерала Селмонда выполнить свои обещания о дальних
воздушных рейдах на Маан. Поскольку это было сопряжено с
трудностями, Селмонд выбрал Стента и других надежных
пилотов из Рабега или Веджа и приказал им сделать все
возможное в этом отношении. У них был опыт вынужденных
посадок в пустыне и полетов над горами, не нанесенными на
карту. Стент превосходно говорил по-арабски. Командир
приказал летать на малой высоте, чтобы обеспечить точное
обнаружение целей. Долетев до Маана, самолеты сбросили
тридцать две бомбы на не подготовленную к подобному
нападению базу. Две бомбы, попавшие в казарму, убили
двадцать пять солдат и ранили пятьдесят. Восемь накрыли
самолетный ангар, сильно повредили электростанцию. Одна
бомба разнесла генеральскую кухню, лишив высокого чина
завтрака. Четыре упали на аэродром. Несмотря на разрывы
шрапнели, все наши пилоты благополучно вернулись на
временную посадочную площадку в Кунтилле, выше Акабы.

Во второй половине того же дня они подлатали своя машины и
с наступлением темноты улеглись спать под их крыльями. На
рассвете самолеты снова поднялись в воздух -- на этот раз
их было три, -- взяв курс на Абу эль-Лиссан, и при виде
крупного лагеря у Стента потекли слюнки. Они бомбили
коновязи и обращали в бегство лошадей, пронеслись над
палатками, разогнав турок. Как и накануне, аэропланы летели
на малой высоте и получили много повреждений, но не слишком
серьезных. Задолго до полудня они вернулись в Кунтиллу.

Стент прикинул количество оставшегося бензина и бомб и
решил, что их достаточно для еще одного налета. Он приказал
каждому летчику тщательно осмотреть аккумуляторную батарею
-- утром они вызвали беспокойство. Самолеты стартовали в
самую полуденную жару. Бомбовый груз был настолько велик,
что они не смогли набрать высоту, кое-как перелетели через
гребень гор за Абу эль-Лиссаном и оказались на высоте
трехсот футов над долиной. Турки, обычно полусонные в
полуденный час, были застигнуты врасплох. Было сброшено
тридцать бомб, которые нанесли повреждения противнику,
подавили артиллерийскую батарею и уничтожили десятки солдат
и животных. Затем облегченные машины набрали высоту и
направились к Эль-Аришу. Арабы ликовали: они вызвали у
турок грандиозный переполох. Беджет-паша попрятал своих
людей в вырытые в земле укрытия, а когда его самолеты
отремонтировали, расположил их в безопасности по периметру
плато для обороны лагеря.

Воздушными налетами мы привели турок в смятение, а
беспокоящими рейдами дезинформировали относительно
направления наших действий. Нашим третьим средством
дезорганизации их наступления было перекрытие движения по
железной дороге, что заставило бы их разделить свою ударную
силу надвое для обороны. Мы подготовили насколько диверсий
на середину сентября. Я также принял решение о пересмотре
старых способов минирования путей. Появилось кое-что более
мощное и надежное, чем автоматические мины, и я мечтал о
непосредственном подрыве заряда под локомотивом с помощью
электрического тока. Британские саперы меня воодушевили на
такую попытку, особенно генерал Райт, главный инженер в
Египте, чей опыт вызвал у меня почти спортивный интерес. Он
прислал мне рекомендованные приспособления: подрывную
машинку и некоторое количество изолированного кабеля. Я
отправился с ними на борт "Хамбера" -- нашего нового
сторожевого корабля и представился его командиру капитану
Снэггу.

Снэггу повезло с кораблем, который был построен для
Бразилии и оборудован гораздо более комфортабельно, чем
британские мониторы, а нам повезло вдвойне -- с ним и с
кораблем, потому что он был само воплощение гостеприимства
и доброго, веселого нрава. Его интересовало все, что
происходило на берегу, и он умел видеть комическую сторону
даже в наших мелких неприятностях. Рассказать ему историю о
какой-то неудаче значило вызвать его смех над нею, и всегда
за хороший рассказ он предлагал мне ванну и чай с
традиционным церемониалом. Его доброта и помощь делали
ненужными наши поездки в Египет для ремонта, позволяли из
месяца в месяц обрушиваться на турок.

Подрывная машинка находилась в очень тяжелом ящике,
закрытом на замок. Мы открыли его, обнаружили рукоятку
храповика и отжали вниз, без всяких устрашающих
происшествий. Провод представлял собою кабель с толстой
резиновой изоляцией. Мы разрезали его пополам, присоединили
концы к выходным клеммам ящика и уверенно подали на концы
напряжение. Схема сработала. Я вынул детонаторы. Мы
воткнули свободные концы в один из них и покачали рукоятку
как насос: безрезультатно. Мы делали все новые и новые
попытки, которые, к нашему огорчению, оставались тщетными.
Наконец Снэгг позвонил в колокольчик и вызвал мичмана,
отлично разбиравшегося в электрических схемах. Тот
предложил использовать специальные электрические
детонаторы. На корабле их имелось шесть, и мне выдали
половину. Мы присоединили один к нашему ящику, и когда
нажали рукоятку, раздался великолепный хлопок. Я
почувствовал, что теперь знаю все об этой машинке, и
приступил к организации рейда.

Из целей наиболее многообещающей и самой доступной
представлялась Мудовара -- насосная станция в восьмидесяти
милях к югу от Маана. Подрыв там поезда вызвал бы смятение
у противника. Мне нужны были три надежных ховейтата, и в то
же время в ходе этой экспедиции предстояло испытать троих
крестьян из племени хауран, которых я присоединил к своим
компаньонам. Ввиду того что хаураны приобретали новое
значение, нам было необходимо изучить структуру их клана и
внутриклановые разногласия, выучить их диалект, местные
названия населенных пунктов и дороги. Эти три молодца --
Рахайль, Асеф и Хемеид должны были посвятить меня в реалии
своего образа жизни, разговаривая со мной по пути к нашей
цели.

Чтобы быть уверенными, что поезд остановится, требовались
орудия и пулеметы. Что касается первых, то почему бы не
взять минометы Стокса? А в качестве вторых подошли бы
пулеметы Льюиса. Соответственно Египет отобрал двоих
сильных сержантов-инструкторов из армейской школы в
Зейтуне, чтобы научить расчеты, укомплектованные арабами,
пользоваться этим оружием. Снэгг поселил их на своем
корабле, поскольку на берегу пока еще не было достаточно
удобного английского лагеря.

Их звали Йелс и Брук, но все стали называть их Льюисом и
Стоксом, по их горячо любимому оружию. Льюис был
австралийцем, длинным, тощим и хитроватым, и его гибкое
тело в часы отдыха выламывалось не по-уставному. Его
жесткое лицо, дугообразные брови и хищный нос подчеркивали
специфически австралийскую беспечную готовность и
способность очень быстро сделать что угодно. Молчаливый
Стокс был коренастым английским фермером средней руки с
простоватой внешностью. Он постоянно находился в
напряжении, словно ожидал приказа, чтобы его тут же
беспрекословно выполнить.

Льюис, всегда готовый что-то предложить, пылко и
восторженно отзывался обо всем, что было хорошо сделано, о
чем бы ни шла речь. Стокс никогда не высказывал своего
мнения до окончания работы, когда мог, машинально теребя
свою фуражку, подробно и основательно перечислить все
ошибки, которые он не должен допустить в следующий раз. Оба
были замечательными парнями. Через месяц они, не имея ни
общего языка, ни переводчика, уже прекрасно объяснялись на
своих занятиях и учили слушателей с разумной точностью
обращаться с оружием. А больше ничего и не требовалось,
потому что именно такие навыки, по-видимому, отвечали духу
наших внезапных рейдов лучше, чем доскональные научные
знания. По мере работы по организации рейда наше нетерпение
нарастало. Мудоварская водокачка представлялась уязвимой.
Ее вполне могли взять стремительным натиском три сотни
людей. Это было бы серьезным успехом, потому что ее
глубокая скважина была единственной в знойном и сухом
районе ниже Маана. Без ее воды движение поездов на этом
участке дороги стало бы нерентабельным с точки зрения
перевозки грузов.

ГЛАВА 61

Австралиец Льюис сказал мне, что они со Стоксом хотели бы,
чтобы я взял их в свой отряд. Это была новая
привлекательная идея. С ними мы чувствовали бы себя более
уверенно в отношении технического обеспечения нашего
нападения на гарнизон. Сержанты очень хотели отправиться с
нами, и их работа заслуживала такого вознаграждения. Они
были предупреждены, что предстоявшая операция могла
оказаться для них не во всем приятной. Жизнь в походе не
подчинялась каким-то определенным правилам, и в пустыне не
могло быть никаких поблажек никому. Отправившись с нами,
они должны были забыть о комфорте и привилегиях, которые в
других случаях давала принадлежность к британской армии. Им
предстояло разделять с арабами все (исключая, разумеется,
трофеи), в том числе наравне с ними переносить лишения в
еде и питье и подчиняться обязательной для всех строгой
дисциплине. Если бы что-нибудь случилось со мной, они, не
знавшие арабского языка, должны были бы вести себя с
арабами сдержанно и уважительно.

Льюис заявил, что ему хочется испытать себя именно в таких
суровых условиях. Стокс тоже заметил, что, если его
возьмут, он перенесет все трудности. Им предоставили двух
из моих лучших верблюдов, седельные сумки которых были
набиты мясными консервами и крекерами. Седьмого сентября мы
вышли вверх по долине Вади Итм. По пути, в Гувейре, к нам
должны были присоединиться ховейтаты Ауды.

Обстановка лучше моих слов служила постепенному закаливанию
сержантов. В первый день нам, привыкшим к таким переходам,
ехать было очень легко. Что касается сержантов, то ни один
из них до этого ни разу не садился на верблюда, и я
опасался, как бы ужасный жар от голых гранитных стен Итма
не довел их до теплового удара раньше, чем начнется наш
поход. Сентябрь был плохим месяцем: в тени пальмовых садов
Акабы термометр показывал сто двадцать градусов по
Фаренгейту. Днем мы остановились под отбрасывавшей тень
скалой, а вечером, проехав всего десять миль, расположились
лагерем на ночь. Мы с удовольствием пили горячий чай из
консервных банок и ели мясо с рисом и втайне радовались,
глядя на то, как окружающая обстановка действовала на обоих
новичков. Реакция каждого из них соответствовала моим
ожиданиям.

Австралиец с самого начала чувствовал себя как дома и
держался с арабами свободно. Когда они, уловив его
настроение, стали отвечать ему товарищеским дружелюбием,
это его удивило и едва ли не возмутило: он не мог себе
представить, что его расположение позволит им забыть
разницу между белым человеком и людьми с коричневой кожей.

Комизм ситуации состоял в том, что загар делал цвет его
кожи намного темнее, чем у моих новых спутников из племени
хауран, из которых меня больше интересовал младший. Он,
Рахайль, казался очень некрасивым. Это был крепкий малый,
может быть, слишком полный для нашего образа жизни, но
именно поэтому лучше переносивший лишения. Лицо его
отличалось свежим цветом кожи, щеки -- одутловатостью, они
даже слегка отвисали. У него был небольшой рот и сильно
заостренный подбородок. Все это вместе с высокими
выразительными бровями и увеличенными сурьмой глазами
придавало ему несколько неестественную мину постоянного
раздражения. Речь его -- взрывная, с оттенком
вульгарности, торопливая и неосторожная -- выдавала в нем
человека напористого, дерзкого, беспокойного и нервного. Ум
его был не таким сильным, как его тело, но живым как ртуть.
Когда Рахайль сильно уставал или бывал чем-то раздражен, он
заливался горькими слезами, впрочем, немедленно
прекращавшимися при любом вмешательстве, после чего к нему
возвращалось его обычное состояние. Мои спутники Мухаммед и
Ахмед вместе с проходившими испытательный срок Рашидом и
Асефом попустительствовали поведению Рахайля, отчасти из-за
достоинств его верблюдицы, а также из склонности
рекламировать его персону. Ему пришлось один или два раза
сдерживать свою фамильярность по отношению к сержантам.

Англичанина Стокса, по складу островитянина, непривычность
арабского окружения в большей мере вынуждала оставаться
самим собой. Его робкая корректность постоянно напоминала
моим людям о том, что он не похож на них, что он
англичанин. Понимая это, они, в свою очередь, отвечали ему
уважением. Он для них был "этим сержантом", тогда как
Льюис из-за своего характера, соответствующим образом
проявившегося, -- просто "долговязым". Было унизительно
сознавать, что наши книжные познания о разных странах и
временах до сих пор оставляют нас во власти предубеждений и
предрассудков, как каких-нибудь прачек, лишенных
способности выражать словами свои ощущения при контакте с
незнакомыми людьми. Англичане на Ближнем Востоке
разделялись на два класса. Первый -- тонкий, способный
добиваться расположения -- усваивал черты живших вокруг
него людей, их речь, образ их мыслей и едва ли не манеру
поведения. Он тайно руководил людьми, направляя их туда,
куда ему было нужно. В результате такого традиционного
влияния, лишенного всякого противодействия, его собственный
характер оставался в тени, незамеченным.

Второй класс, тот самый книжный "Джон Буль", становился
тем более английским, чем дольше находился вдали от Англии.
Он изобрел для себя понятие "старая Англия"-- средоточие
всех запомнившихся достоинств, таких прекрасных на
расстоянии, однако по возвращении нередко сталкивался с
неприглядной реальностью и уводил свое тупое "я" в
раздраженную защиту добрых старых времен. За границей под
прикрытием своей железобетонной уверенности он показывал
себя истым англичанином. На его пути встречались серьезные
помехи, и все же его смелый пример достоин внимания.

Каждый в Аравии считал англичанина неповторимым, избранным
существом, а подражание ему -- богохульным или, по меньшей
мере, дерзким. В этом тщеславии они побуждали людей к
следующему выводу: Аллах не дал им быть англичанами,
значит, им остается стремиться к совершенству, оставаясь
такими, каковы они есть. Мы восхищались местными обычаями,
изучали язык, писали книги об архитектуре этой страны, о
фольклоре и