!
   В другой момент я, наверно, был бы потрясен такой катастрофой, но  сейчас
я уже не мечтал ни о блинах, ни об оладьях, а думал только о том,  что  этот
грубый, суровый человек - мой отец.
   - Отец, мой отец... - мысленно повторял я.
   - Вместо того чтобы сидеть как истукан, поставь-ка  на  стол  тарелки!  -
обратился он ко мне спустя некоторое время.
   Я поспешил выполнить его  приказание.  Суп  был  готов  Матушка  Барберен
разлила его по тарелкам. Барберен подсел к столу и начал жадно есть время от
времени останавливаясь, чтобы посмотреть на меня
   Я был так расстроен, что не мог проглотить ни одной ложки, и тоже смотрел
на него, но украдкой, опуская глаза, когда встречался с ним взглядом
   - Что, он всегда так мало ест? - неожиданно спросил Барберен, указывая на
меня.
   - Ах нет, он ест хорошо.
   - Жаль! Было бы лучше, если б он ничего не ел.  Понятно,  что  ни  я,  ни
матушка Барберен не имели ни малейшего  желания  разговаривать.  Она  ходила
взад и вперед вокруг стола, стараясь услужить мужу.
   - Значит, ты не голоден? - спросил он меня.
   - Нет.
   - Тогда отправляйся спать и постарайся сию же  минуту  заснуть,  иначе  я
рассержусь.
   Матушка Барберен сделала  мне  знак  повиноваться,  хотя  я  и  не  думал
противиться.
   Как  это  бывает  обычно  в   большинстве   крестьянских   домов,   кухня
одновременно  служила  нам  и  спальней.  Рядом  с  печкой  находилось   все
необходимое для еды: стол, ларь для провизии, шкафчик с посудой;  на  другой
стороне в одном углу стояла кровать матушки Барберен, а в противоположном  -
моя, занавешенная красной материей.
   Я поспешно разделся и лег, но заснуть, конечно, не мог. Я был чрезвычайно
взволнован и очень несчастлив. Неужели этот человек - мой отец? Тогда почему
же он обошелся со мной так грубо? Отвернувшись к стене, я напрасно  старался
прогнать эти грустные мысли.  Сон  не  приходил.  Через  некоторое  время  я
услышал, что кто-то приближается к моей кровати.
   По шагам, медленным и тяжелым,  я  тотчас  же  узнал  Барберена.  Горячее
дыхание коснулось моих волос.
   - Ты спишь? - услышал я приглушенный голос. Я ничего не ответил. Страшные
слова "я рассержусь" еще звучали в моих ушах.
   - Спит, - заметила матушка Барберен. - Он засыпает сразу же,  как  только
ляжет. Можешь спокойно говорить обо всем, он тебя не услышит.  Чем  кончился
суд?
   - Дело проиграно! Судьи решили, что я сам виноват в  том,  что  находился
под лесами, и потому хозяин ничего мне не должен платить. - Тут  он  стукнул
кулаком по столу и  произнес  несколько  бессвязных  ругательств.  -  Деньги
пропали, я искалечен, нас ждет нищета! Мало того: возвращаюсь домой и нахожу
здесь ребенка. Объясни, пожалуйста, почему ты не сделала так, как я велел?
   - Потому что я не могла...
   - Не могла отдать его в приют для подкидышей?
   - Трудно расстаться  с  ребенком,  которого  сама  выкормила  и  которого
любишь, как родного сына.
   - Но ведь это не твой ребенок!
   - Позднее я хотела отдать его в приют, но он заболел. - Заболел?
   - Да, он болел, и если бы я его отдала в это время в  приют,  он  бы  там
умер.
   - А когда выздоровел?
   - Он долго не поправлялся. За одной болезнью последовала  другая.  Прошло
много времени. И я решила, что раз я могла кормить его до сих пор, то  смогу
прокормить и в будущем.
   - Сколько ему теперь лет?
   - Восемь.
   - Ну что ж, он пойдет в восемь лет  туда,  куда  должен  был  отправиться
раньше.
   - Жером, ты не сделаешь этого!
   - Не сделаю? А кто мне помешает? Неужели ты думаешь, что мы  будем  вечно
держать его у себя?
   Наступило молчание, и я смог  перевести  дух.  От  волнения  у  меня  так
сжалось горло, что я чуть не задохнулся. Матушка Барберен продолжала:
   - Как тебя изменил Париж! Раньше ты не был таким жестоким.
   - Париж не только изменил меня, но и сделал меня калекой. Работать  я  не
могу, денег у нас нет. Корова продана. Можем ли  мы  теперь  кормить  чужого
ребенка когда нам самим нечего есть?
   - Но он мой.
   - Он такой же твой, как и мой. Этот ребенок не приспособлен для  жизни  в
деревне. Я рассмотрел его во время ужина: он хрупкий, худой, у  него  слабые
руки и ноги.
   - Но он очень хороший, умный и добрый мальчик Он будет работать на нас.
   - Пока что нам нужно работать на пего, а я не могу больше работать.
   - А если найдутся его родители, что ты тогда им скажешь?
   - Пошлю их в приют. Однако хватит болтать, надоело! Завтра я отведу его к
мэру1. А сегодня хочу еще зайти к Франсуа. Через час я вернусь.
   Дверь отворилась и захлопнулась. Он ушел. Тогда я  живо  вскочил  и  стал
звать матушку Барберен:
   - Мама, мама!
   Она подбежала к моей кровати.
   - Неужели ты отправишь меня в приют?
   - Нет, мой маленький Реми, нет!
   И она нежно поцеловала меня, крепко сжимая в своих  объятиях.  Эта  ласка
ободрила меня, и я перестал плакать.
   - Так ты не спал? - спросила она меня нежно
   - Я не виноват.
   - Я тебя не  браню.  Значит,  ты  слышал  все,  что  говорил  Жером?  Мне
следовало бы давно рассказать тебе правду. Но я привыкла считать тебя  своим
сыном, и мне трудно было признаться, что я не твоя  родная  мать.  Кто  твоя
мать и жива ли она, ничего не известно Ты был найден в Париже, и  во  г  как
это случилось. Однажды ранним утром, идя на работу, Жером услышал  на  улице
громкий детский плач. Пройдя несколько шагов, он увидел,  что  на  земле,  у
калитки сада, лежит маленький ребенок. В то же время Жером заметил какого-то
человека, который прятался за деревьями, и понял, что тот хотел  посмотреть,
поднимут ли брошенного им  ребенка.  Жером  не  знал,  что  делать;  ребенок
отчаянно кричал, как будто поняв, что ему могут помочь. Тут  подошли  другие
рабочие и посоветовали Жерому отнести ребенка  в  полицейский  участок.  Там
ребенка раздели. Он оказался здоровым, красивым мальчиком пяти-шести месяцев
Больше ничего узнать не удалось, так как все метки на его белье  и  пеленках
оказались вырезанными  Полицейский  комиссар  сказал,  что  придется  отдать
ребенка в приют для подкидышей. Тогда Жером предложил  взять  тебя  к  себе,
пока не найдутся твои родители. У  меня  в  это  время  только  что  родился
ребенок, и я могла кормить обоих. Так я стала твоей матерью. О мама!
   - Через три месяца мой ребенок умер, и тогда я еще больше  привязалась  к
тебе. Я совсем забыла, что ты мне не родной сын. Но Жером этого не забыл  и,
видя что твои родители не находятся,  решил  отдать  тебя  в  приют  Ты  уже
знаешь, почему я его не послушалась
   - О, только не в приют! - закричал я, цепляясь за  нее.  -  Умоляю  тебя,
мама, не отдавай меня в приют! Нет дитя мое,  ты  туда  не  пойдешь.  Я  это
устрою
   Жером вовсе не злой человек. Горе  и  боязнь  нужды  заставляют  его  так
поступать. Мы будем работать, ты тоже будешь работать.
   - Да, я буду делать все, что ты захочешь. Только не отдавай меня в приют.
   - Хорошо, не отдам, но с условием, что ты сейчас же заснешь. Я  не  хочу,
чтобы Жером, вернувшись, увидел, что ты не спишь.
   Крепко поцеловав, она  повернула  меня  лицом  к  стене.  Я  очень  хотел
заснуть,  но  был  настолько  потрясен  и  взволнован,  что  долго  не   мог
успокоиться.
   Значит, матушка Барберен, такая добрая и ласковая, не  была  моей  родной
матерью! Но тогда кто же моя настоящая мать? Еще лучше и  нежнее?  Нет,  это
невозможно.
   Зато я очень хорошо понял и почувствовал, что родной  отец  не  мог  быть
таким жестоким, как Барберен, не мог смотреть на меня такими злыми глазами и
замахиваться на меня палкой. Он хочет отдать меня в приют! Я знал, что такое
приют, и видел приютских детей, на шее у них висела металлическая  пластинка
с номерком, они были грязны, плохо одеты, над ними смеялись, их преследовали
и дразнили А я не хотел быть ребенком с номерком на шее, я не  хотел,  чтобы
за мною бегали с криками: "Приютский, приютский!" От одной этой  мысли  меня
бросало в дрожь и начинали стучать зубы.
   К счастью, Барберен вернулся не так скоро, как обещал и я  заснул  раньше
его прихода.
   ГЛАВА III. ТРУППА СИНЬОРА ВИТАЛИСА.
   Всю  ночь  я  находился  под  впечатлением   перенесенного   мной   горя.
Проснувшись, я первым делом ощупал свою постель и  огляделся  вокруг,  желая
убедиться в том, что меня никуда не унесли.
   Барберен молчал, и я стал надеяться, что матушка уговорила  его  оставить
меня у них.
   Однако в полдень Барберен велел мне надеть фуражку и  идти  с  ним.  Я  с
испугом посмотрел на матушку, умоляя ее о помощи Она  украдкой  сделала  мне
знак, что бояться нечего. Тогда  ничего  не  возразив,  я  пошел  следом  за
Барбереном
   От нашего дома до деревни не меньше часа ходьбы В продолжение этого  часа
Барберен, ничего не говоря, тихо шел впереди, время от времени оборачиваясь,
чтобы посмотреть, иду ли я за ним.
   Куда он меня вел? Сильно обеспокоенный, я стал думать,  как  бы  избежать
угрожающей мне опасности. Поэтому я начал  отставать,  решив  спрятаться  от
Барберена в ближайшей канаве. Но Барберен отгадал  мое  намерение:  он  взял
меня за руку и заставил идти  рядом  с  ним.  Так  мы  и  вошли  в  деревню.
Встречные оборачивались и с любопытством смотрели на нас, потому что у  меня
был вид злой собаки, которую тянут  на  поводке.  Когда  мы  проходили  мимо
харчевни, стоявший на пороге  хозяин  окликнул  Барберена  и  пригласил  его
войти. Барберен взял меня за ухо и, пропустив вперед, закрыл за собою дверь.
   Я успокоился: деревенская харчевня отнюдь не пугала меня.  Наоборот,  мне
уже давно хотелось в ней побывать. Не раз проходя мимо дверей, я слышал, как
из харчевни раздавались крики и песни, от которых дрожали  стекла.  Что  там
делали? Что происходило за этими красными занавесками? Теперь я это узнаю!
   Барберен уселся за стол вместе с хозяином, а я поместился возле  очага  и
стал смотреть по сторонам.
   В противоположном от меня углу сидел  старик  с  большой  белой  бородой,
одетый в такой странный костюм, какого я еще никогда не видывал. На голове у
него была высокая фетровая шляпа  с  зелеными  и  красными  перьями,  из-под
которой спускались на плечи  длинные  пряди  волос.  Меховая  безрукавка  из
овчины плотно облегала его фигуру. Шерстяные чулки доходили почти до колен и
были крест-накрест перевязаны  красными  лентами.  Он  неподвижно  сидел  на
стуле, опершись подбородком на  правую  руку,  и  был  похож  на  деревянную
статую. Под его стулом лежали и  грелись  два  пуделя:  белый  и  черный,  и
маленькая серая собачка с лукавой, ласковой мордочкой. На белом пуделе  было
надето старенькое кепи полицейского, державшееся под подбородком на  кожаном
ремешке.
   В то время как я с любопытством рассматривал старика, Барберен  и  хозяин
харчевни разговаривали вполголоса. Я понимал, что речь шла обо мне.
   Барберен рассказал ему, что пришел в деревню для того, чтобы просить мэра
выхлопотать из приюта пособие на мое содержание.  Значит,  матушка  Барберен
кое-чего добилась, и я тотчас же сообразил, что если Барберен будет получать
пособие, мне нечего будет бояться, что меня отдадут в приют
   Старик, казалось, не  слушал  их  разговора,  но  вдруг  он  протянул  по
направлению ко мне правую руку и, обращаясь к Барберену, спросил:
   - Так этот мальчик вам в тягость?
   - Да!
   - И вы думаете, что администрация приюта согласится платить  вам  за  его
содержание?
   - Черт возьми, но раз у него нет родителей, а  я  кормлю  его  и  одеваю,
должен же кто-нибудь платить мне за него! По-моему, это справедливо.
   - Не возражаю. А вы уверены, что всегда делается то, что справедливо?
   - Конечно, нет.
   - Поэтому-то вы никогда  и  не  получите  денежного  пособия,  о  котором
хлопочете.
   - Тогда он отправится в приют. Нет такого закона,  чтобы  заставить  меня
держать его, раз я этого не хочу.
   - Вы в свое время согласились взять ребенка -  значит,  приняли  на  себя
обязательство его содержать.
   - Ну, а я его держать не намерен и так или иначе от него отделаюсь.
   - Мне кажется, я могу вам указать средство отделаться от  него  и  притом
кое-что заработать, - сказал старик после минутного размышления.
   - Укажите мне это средство, и  я  поставлю  вам  бутылочку  с  величайшей
охотой.
   - Заказывайте бутылку. Ваше дело в шляпе.
   - Наверняка?
   - Наверняка!
   Старик поднялся со своего  места  и  уселся  напротив  Барберена.  В  тот
момент, когда он встал со стула, его  овчина  как-то  странно  оттопырилась,
словно под левой его рукой находилось какое-то живое существо.
   - Вы хотите, чтобы этот ребенок не ел больше вашего хлеба или  чтобы  его
содержание вам оплачивалось, не так ли? - спросил он.
   - Правильно, потому что...
   - Почему вы этого желаете, меня  совсем  не  интересует.  Мне  достаточно
знать только то, что вы не хотите держать у себя ребенка.  Если  это  так  -
отдайте его мне, я буду его содержать.
   - Отдать его вам?
   - Ну да, черт возьми! Ведь вы же хотите от него отделаться?
   - Отдать вам ребенка, такого милого, славного мальчика? Посмотрите-ка  на
него.
   - Я его видел.
   - Реми, подойди сюда!
   Дрожа от страха, я приблизился к столу.
   - Полно, не бойся, малыш! - произнес старик.
   - Ну, смотрите, - продолжал Барберен.
   - Разве я говорю, что мальчик некрасив? Я вовсе не желаю иметь урода.
   - Ах, если бы он был уродом с двумя головами или хотя бы карликом...
   - Тогда бы вы не думали об отправке его в приют. Вы прекрасно знаете, что
урод - это ценность, из  которой  можно  извлечь  большую  выгоду.  Но  этот
мальчик не карлик и не урод, он вполне нормален и потому ни на что не годен.
   - Как ни на что? Он может работать.
   - Нет, такой ребенок не годится для сельских работ. Поставьте его за плуг
- и вы увидите, долго ли он протянет.
   - Десять лет.
   - И месяца не протянет.
   - Да посмотрите на него...
   - Посмотрите на него сами!
   Я стоял между Барбереном и стариком, которые толкали меня друг к другу.
   - Все равно, - заявил старик, - я беру его таким, каков он есть.  Только,
разумеется, я его у вас не покупаю,  а  нанимаю.  И  даю  за  него  двадцать
франков2 в год.
   - Двадцать франков!
   -  Цена  хорошая,  плата  вперед.  Вы  получаете  всю   сумму   сразу   и
освобождаетесь от ребенка.
   - Из приюта мне будут платить за него не меньше десяти франков в месяц.
   - Вернее, семь или восемь, но вам еще придется его кормить.
   - Он станет работать.
   - А если администрация приюта не оставит мальчика у вас, а  передаст  его
другому, тогда вы ровно ничего не получите. В то время как сейчас вам  стоит
только протянуть руку...
   Старик пошарил в кармане, достал оттуда кожаный кошелек,  вынул  из  него
несколько серебряных монет и со звоном выбросил их на стол.
   - Давайте сорок.
   - Нет, та работа, которую он будет у меня выполнять, этого не стоит.
   - А что он будет делать? Ноги у него крепкие, руки тоже. Но все-таки:  на
что он, по-вашему, годен?
   Старик насмешливо посмотрел на Барберена и, попивая  маленькими  глотками
вино из стакана, ответил:
   - Он мне нужен  для  компании.  Я  становлюсь  стар;  по  вечерам,  после
тяжелого дня, и во время дурной погоды у меня бывает грустное настроение. Он
будет меня развлекать.
   - Ну, для этого-то, уж наверное, его ноги достаточно крепки!
   - Неизвестно. Он должен танцевать, прыгать, много ходить, а затем,  после
ходьбы, снова прыгать и  танцевать.  Словом,  он  будет  артистом  в  труппе
синьора Виталиса.
   - Где же она, ваша труппа?
   - Синьор Виталис - это я, как вы, вероятно, уже сами догадываетесь, а мою
труппу, если вы желаете с нею познакомиться, я вам сейчас представлю.
   Сказав это, он распахнул  овчину  и  достал  оттуда  какого-то  странного
зверька.
   "Что это за животное? Да и животное ли  это?"  Я  не  знал,  как  назвать
зверька, которого видел впервые.
   На нем была надета красная куртка, обшитая золотым  галуном,  но  руки  и
ноги его оставались голыми. Это были не  лапы,  а  настоящие  руки  и  ноги,
только кожа их была не телесного цвета, а черная. Черной также  была  и  его
голова величиной почти с мой кулак; личико у него было широкое  и  короткое,
нос курносый, с большими ноздрями, губы коричневые. Но больше всего поразили
меня его глаза: близко поставленные  друг  к  другу,  невероятно  подвижные,
блестящие, как зеркало.
   - Какая противная обезьяна! - закричал Барберен. Теперь я  все  понял.  Я
никогда не видел обезьян, но, разумеется, слыхал о них. Значит, передо  мной
была обезьяна, а не черный ребенок.
   - Вот первый  артист  моей  труппы  -  синьор  Душка.  Душка,  друг  мой,
приветствуй собравшееся здесь общество!
   Душка приложил руку к губам и послал нам воздушный поцелуй.
   - А вот и второй, - продолжал  Виталис,  указывая  на  белого  пуделя.  -
Синьор Капи сейчас представит почтенному обществу своих друзей.
   Белый пудель, который до этого момента лежал неподвижно,  быстро  вскочил
на задние лапы, скрестил передние на груди и так низко поклонился, что почти
коснулся головой пола.
   Затем он повернулся к другим собакам и лапой сделал им знак приблизиться.
   Те тотчас  же  вскочили  и,  протянув  друг  другу  лапы  так,  как  люди
протягивают руку, с серьезным видом сделали шесть шагов  вперед,  потом  три
шага назад и поклонились.
   - Тот, кого я называю Капи, от  итальянского  слова  "капитан",  является
старшим среди собак. Он умнее других и передает им мои  приказания.  Молодой
франт с черной шерстью зовется Зербино, что значит "любезный". А  прелестная
юная особа  с  такой  смиренной  мордочкой  -  синьора  Дольче;  она  вполне
заслуживает свое  прозвище  "кроткая".  С  этими  замечательно  талантливыми
артистами я путешествую по белому свету и зарабатываю на жизнь в зависимости
от того, как нам повезет. Капи, подойди сюда!
   Пудель скрестил лапы.
   - Мои артисты прекрасно воспитаны, и я с ними всегда очень вежлив.  Капи,
будь любезен и скажи, пожалуйста, этому мальчику, который смотрит на тебя  с
таким изумлением, который теперь час.
   Капи подошел к своему хозяину, раздвинул овчину, порылся в  его  жилетном
кармане и достал оттуда большие серебряные часы. Посмотрев на циферблат,  он
громко и отчетливо тявкнул два раза, а затем тявкнул три раза, но уже  более
слабо. В самом деле, было два часа и три четверти.
   - Очень хорошо! - сказал Виталис. - Благодарю тебя, Капи. Теперь  попроси
синьору Дольче немного попрыгать через веревочку.
   Капи начал шарить в кармане хозяина и достал  оттуда  веревку.  Затем  он
сделал знак Зербино, который быстро встал напротив  него.  Капи  бросил  ему
конец веревки, и тот схватил се зубами.
   Тогда Дольче принялась прыгать через веревку, не сводя красивых и  нежных
глаз с хозяина.
   - Вы видите, как умны мои ученики, - заметил Виталис. - Но ум оценивается
по достоинству только при сравнении. Вот почему я и приглашаю мальчика в мою
труппу.  Он  будет  играть  роль  дурачка  и  тем  еще  больше  подчеркивать
необычайный ум животных
   - О, чтобы играть дурака... - перебил Барберен.
   - ...для этого надо быть очень умным, - продолжал Виталис.  -  Я  уверен,
что у мальчика ума достаточно. Впрочем, мы  это  сейчас  увидим.  Произведем
небольшое испытание. Если мальчик умен, он поймет, что с синьором  Виталисом
у него будет возможность обойти всю Францию и увидеть много других различных
стран. А если он глуп, он начнет плакать, кричать, и синьор Виталис, который
не любит капризных детей, не  возьмет  его  с  собой.  Тогда  этому  бедному
мальчику придется идти в приют, где его заставят много работать  и  где  его
будут плохо кормить.
   Я был достаточно умен, чтобы  понять  его  слова.  Конечно,  воспитанники
синьора  Виталиса  очень   забавны;   очень   интересно   было   бы   всегда
путешествовать. Но для этого надо расстаться с матушкой Барберен. Если же  я
откажусь идти с ними, то, по всей вероятности, не останусь и у матушки,  так
как