Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
как ветер задувает огни фонарей. На каждом шагу мы скользим по
обледеневшему тротуару. Виталис держит меня за руку, Капи бежит сзади. По
временам он отстает, стараясь отыскать в куче отбросов кость или корку
хлеба, но отбросы покрыты льдом, и его поиски безуспешны. С грустным видом
Капи догоняет нас.
Большие улицы сменяются переулками; затем снова тянутся большие улицы, а
мы все идем и идем, и редкие прохожие с удивлением смотрят на нас. Что
привлекало их внимание: наша странная одежда или наш усталый вид?
Полицейские оборачивались и пристально смотрели нам вслед. Виталис молча,
согнувшись, шел вперед. Несмотря на холод, рука его горела в моей руке.
Иногда он останавливался и опирался на мое плечо. Тогда я чувствовал, что
все его тело дрожит.
- Вы больны, - сказал я ему во время одной из таких остановок.
- Боюсь, что да. Во всяком случае, ужасно устал. Переходы последних дней
были слишком утомительны, а сегодняшний холод чересчур жесток для моих
старых костей. Мне так нужны сейчас теплая кровать и горячий ужин... Но все
это пустые мечты. Вперед!
Мы уже вышли из города и теперь шли то вдоль каких-то стен, то по
пустынной сельской местности. Не стало прохожих и полицейских, исчезли
фонари и газовые рожки. Все более резкий и сильный ветер дул нам в спину, а
так как у моей куртки рукавов не было, то он проникал в отверстия пройм, и
руки у меня замерзали.
Несмотря на то что было темно и дороги пересекались на каждом шагу,
Виталис шел уверенно, очевидно зная, куда идет. Поэтому я без колебания
следовал за ним и беспокоился только о том, скоро ли мы придем в
каменоломню. Вдруг Виталис остановился:
- Видишь ли ты впереди деревья?
- Нет, не вижу.
- И там ничего не чернеется?
Я осмотрелся по сторонам. По-видимому, мы находились среди равнины.
Кругом было пусто; только ветер свистел в невидимых глазу кустах.
- Ах, если б у меня были твои глаза! - грустно произнес Виталис. - Я
очень плохо вижу. Посмотри-ка еще туда.
- Уверяю вас, там нет никаких деревьев.
- Значит, мы не туда попали. Пройдем немного вперед и, если не увидим
деревьев, вернемся обратно. Возможно, я ошибся дорогой.
Теперь, когда я понял, что мы, по всей вероятности заблудились, я
почувствовал сильную усталость. Виталис дернул меня за руку:
- Ну, что ж ты?
- Я не могу больше идти
- А я разве могу нести тебя? Я держусь на ногах только потому, что если
мы сядем, то уже больше не встанем и замерзнем. Идем!
Я поплелся за ним.
- Есть на дороге глубокие колеи?
- Никаких колей нет.
- Надо вернуться обратно.
Ветер, который прежде дул в спину, теперь подул нам в лицо с такой силой,
что я стал задыхаться. Мы не могли идти быстро, даже когда шли вперед, но
теперь. в обратном направлении, двигались еще медленнее.
- Как только увидишь колеи, скажи мне, - произнес Виталис. - Там еще
должны быть кусты терновника.
С четверть часа мы шли в обратном направлении. Наши шаги гулко
раздавались в ночной тьме. Хотя я сам с трудом передвигал ноги, мне
приходилось теперь тащить Виталиса. Вдруг маленькая красная звездочка
загорелась в темноте.
- Свет! - обрадовался я. указывая на нее рукой.
- Что нам до этого огонька! - воскликнул Виталис. - Это горит лампа на
столе у какого-нибудь бедного труженика. В деревне ночью можно постучаться в
любую дверь, но в окрестностях Парижа это бесполезно. Нас никто не впустит.
Идем!
Мы прошли еще несколько минут, и я заметил впереди какие-то темные
очертания - по-видимому, кусты терновника. Дорога была изрыта глубокими
колеями.
- Наконец-то терновник! А вот и колеи, - обрадовался я.
- Мы спасены. Каменоломня отсюда в пяти минутах ходьбы. Посмотри
хорошенько, тут должны быть деревья.
Мне показалось, что я вижу какие-то темные очертания, и я решил, что это
деревья.
- Куда ведут колеи?
- Они идут прямо.
- Вход в каменоломню находится слева. Мы прошли мимо, не заметив его. В
такой темноте очень легко ошибиться.
И мы снова пошли обратно.
- Ты видишь деревья?
- Да, вижу, налево.
- А колеи?
- Их там нет.
- Что я - ослеп, что ли? - сказал Виталис. - Дай мне руку, и пойдем прямо
на деревья.
- Здесь высокая стена.
- Не может быть!
- Уверяю вас, здесь стена.
Проверить, кто из нас был прав, было нетрудно Мы находились от стены
всего в нескольких шагах, и Виталис руками мог ощупать то, что я считал
стеной, а он - грудой камней.
- Действительно, стена: камни уложены рядами, и я чувствую известку. Но
где же вход? Ищи колеи!
Я прошел до конца стены, потом, вернувшись к Виталису, продолжил свои
поиски с другой стороны, но так же безрезультатно. Всюду - сплошная стена, а
на земле никаких следов, указывающих на вход.
Положение было отчаянное. Очевидно, Виталис заблудился.
- Надо ли искать дальше?
- Нет! Совершенно ясно, что вход в каменоломню заделан.
- Что же нам делать?
- Не знаю... Умирать.
- О нет!
- Ты, конечно, не хочешь умирать: ты молод и Жизнь тебе дорога. Тогда
пойдем!
- Куда же?
- Вернемся в Париж. Дойлем до первого полицейского и попросим его отвести
нас в участок. Мне этого очень не хотелось, но я не могу допустить, чтобы ты
замерз. Идем же, Реми, идем, мой дорогой мальчик! Мужайся.
И мы двинулись в обратный путь. Который был час? Полночь, а может быть, и
больше. Ветер не стих. а дул еще сильнее. Он поднимал снежную пыль и хлестал
ею прямо в лицо. Дома, мимо которых мы проходили, были заперты и темны. Мне
казалось, что если бы люди, спящие там под теплыми одеялами, знали, как нам
холодно они впустили бы нас к себе.
Виталис задыхался и еле шел. Когда я его о чем-нибудь спрашивал, он мне
не отвечал, а жестом давал понять, что не в силах разговаривать.
Из пригорода мы снова попали в город и теперь шли между стенами, на
которых там и сям качались уличные фонари. Вдруг Виталис остановился, и я
понял, что он больше не в состоянии двигаться.
- Разрешите, я постучусь в одну из дверей! - попросил я его.
- Не надо, нам не откроют. Здесь живут садовники и огородники. Они не
встанут ночью. Идем дальше
Пройдя несколько шагов, Виталис снова остановился.
- Надо немного передохнуть... Я больше не могу Мы находились у какой-то
калитки, которая вела в сад. За забором возвышалась огромная куча навоза,
покрытого соломой, как это часто бывает в садах огородников. Ветер высушил
верхний слой соломы и разметал ее по улице, у забора.
- Я сяду здесь, - с трудом проговорил Виталис
- Вы же сами сказали, что если мы сядем, то замерзнем и уже больше не
встанем!
Ничего не отвечая, Виталис знаком приказал мне набрать соломы и скорее
упал, чем сел на эту подстилку Зубы его стучали, все тело дрожало.
- Принеси еще соломы, а куча навоза будет защищать нас от ветра.
Когда я собрал в кучу всю солому, какую смог найти я уселся на нее рядом
с Виталисом
- Прижмись ко мне и положи на себя Капи, он будет тебя согревать.
Виталис, как опытный человек, прекрасно понимал, что при таком холоде мы
почти наверняка замерзнем, и решился сесть только потому, что совершенно
выбился из сил. Сознавал ли он свое тяжелое положение? Я так и не узнал
этого. Но в тот момент, когда я, накрывшись соломой, прижался к нему, он
наклонился и поцеловал меня. Это был его второй, и последний, поцелуй.
В кровати даже небольшой холод мешает уснуть, но под открытым небом
сильный мороз охватывает оцепенением и нагоняет сон. Так произошло с нами.
Как только я прижался к Виталису, я тотчас же впал в забытье и глаза мои
закрылись. Я делал невероятные усилия. чтобы их открыть, и не мог; тогда я
ущипнул себя за руку. Хотя кожа была почти нечувствительна, я все же
почувствовал слабую боль. Ко мне вернулось сознание. Виталис сидел,
прислонившись спиной к калитке, прерывисто и тяжело дыша. Капи, свернувшись
на моей груди, сладко спал. Ветер дул по-прежнему и заносил нас обрывками
соломы, которые падали, как сухие листья слетевшие с дерева. На улицах - ни
души. Около нас и вдали - мертвая тишина.
Мне сделалось жутко. Неопределенный страх и какая-то грусть вызвали слезы
на моих глазах. Мне казалось, что я должен здесь умереть. Мысль о смерти
перенесла меня в Шаванон. Бедная матушка Барберен! Я умру и никогда не увижу
ее. нашего домика и моего милого садика... Непонятным образом воображение
перенесло меня в этот садик. Весело блистало солнце, было жарко.
Распускались желтые нарциссы, дрозды пели в кустах, и на изгороди терновника
матушка Барберен вешала белье, которое она только что выстирала в ручье,
журчавшем среди камней. Затем внезапно я очутился на "Лебеде". Артур спал в
своей кроватке, но госпожа Миллиган не спала и, слушая завыванье ветра,
думала о том, где я нахожусь в этот мороз. Потом мои глаза снова закрылись,
сердце замерло, и я потерял сознание.
ГЛАВА XVIII. ЛИЗА.
Когда я пришел в себя, то увидел, что лежу в постели в какой-то
незнакомой мне комнате. Я огляделся по сторонам. Яркое пламя очага освещало
людей, стоявших возле моей кровати: мужчину в серой куртке и четверых детей
- двух мальчиков и двух девочек. Младшая девочка, лет пяти-шести, не
спускала с меня своих удивленных выразительных глаз. Я приподнялся. Ко мне
тотчас же подошли.
- Виталис... - произнес я слабым голосом.
- Он зовет своего отца, - сказала девочка, по-видимому, старшая из детей.
- Нет, это не отец, а мой хозяин. Где он? Где Капи?
Если бы Виталис оказался моим отцом, мне побоялись бы сразу сообщить о
случившемся. Но, узнав, что он был только моим хозяином, они рассказали мне
следующее.
Калитка, возле которой мы свалились, вела в сад к садовнику. Около двух
часов ночи садовник, собираясь ехать на рынок, открыл ее и увидел каких-то
лежавших под соломой людей. Он попросил их встать, чтобы дать проехать
тележке. В ответ послышался лай Капи, но ни один из нас не шевельнулся. Нас
пробовали растолкать, но мы не двигались. Тогда решили, что дело неладно.
Принесли фонарь и увидели, что Виталис мертв, а я чуть жив. Только благодаря
Капи, который лежал на моей груди и этим немного согревал меня, я не замерз
окончательно и еще дышал. Меня отнесли в дом садовника и положили в постель.
Шесть часов я не приходил в сознание. Затем кровообращение восстановилось, и
я очнулся. Несмотря на мое тяжелое состояние, я сразу понял весь ужас
случившегося. Виталис умер!
Пока человек в серой куртке - это и был сам садовник - рассказывал мне
обо всем, маленькая девочка не спускала с меня глаз. Когда ее отец сообщил,
что Виталис умер, она поняла, каким ударом была для меня эта новость. Быстро
подбежав к отцу, она схватила его за руку, а другой рукой указала на меня,
издав при этом какой-то странный звук. Это были не слова, а скорее нежный
вздох, полный сострадания. Впрочем, жест ее был настолько красноречив, что
слова были излишни. Я почувствовал в ее взгляде большую симпатию и, впервые
после разлуки с Артуром, испытал неизъяснимое чувство доверия и нежности,
как в те времена, когда на меня ласково смотрела матушка Барберен.
- Что поделаешь, моя маленькая Лиза, - сказал отец, наклоняясь к девочке,
- необходимо было сказать ему правду! Все равно это сделала бы полиция.
Из его дальнейшего рассказа я узнал, что пришлось позвать полицейских и
те унесли Виталиса.
- А где Капи? - спросил я садовника, когда тот замолчал.
- Капи?
- Да, Капи, наша собака.
- Не знаю, она исчезла.
- Нет, она побежала за носилками, - заметил кто-то из детей.
Садовник и дети вышли в соседнюю комнату и оставили меня одного. Я
машинально встал. Моя арфа лежала в ногах постели. Я надел ремень на плечо и
тоже направился в соседнюю комнату. Нужно было уходить, но куда? Я этого не
знал, но чувствовал, что уходить надо. Прежде всего, живого или мертвого, я
должен был увидеть Виталиса.
Лежа в постели, я ощущал только сильную ломоту и головную боль, но когда
я встал на ноги, то почувствовал такую слабость, что принужден был
ухватиться за стул. Передохнув минутку, я толкнул дверь и очутился перед
садовником и его детьми.
Они сидели за столом возле очага, в котором ярко горел огонь, и обедали.
Запах супа напомнил мне о том, что я уже давно ничего не ел. Мне стало
нехорошо, и я пошатнулся.
- Тебе плохо? - спросил садовник соболезнующим тоном.
Я ответил, что чувствую себя слабым и прошу разрешения минуточку посидеть
возле огня. Но я не столько нуждался в тепле, сколько в пище. Запах супа,
стук ложек, чавканье обедавших еще больше увеличивали мою слабость.
Если бы у меня хватило смелости, я бы попросил себе тарелку супа. Но я
скорее умер бы от голода, нежели признался в том, что мне хочется есть.
Маленькая девочка, которую отец называл Лизой, сидела напротив меня и,
вместо того чтобы есть, пристально смотрела на меня.
Вдруг она встала из-за стола и, взяв свою тарелку с супом, принесла ее
мне. У меня не было сил говорить, и потому я хотел рукой отстранить ее, но
отец Лизы не дал мне этого сделать.
- Кушай, мальчик! Если Лиза что-нибудь предлагает, она это делает от
всего сердца. Кушай, а если будет охота, ешь и вторую.
Я в несколько секунд проглотил суп. Когда я положил ложку, Лиза, стоявшая
и упорно глядевшая на меня, тихонько вскрикнула, но на этот раз это было
похоже не на вздох, а на выражение удовольствия. Потом, взяв тарелку, она
протянула ее отцу, а когда тот налил ее до краев, снова передала ее мне с
такой нежностью и ободряющей улыбкой, что я, несмотря на свой голод, на
мгновение забыл о супе.
Как и в первый раз, я быстро опустошил тарелку. Улыбка, с которой дети
смотрели на меня, сменилась откровенным смехом.
- Да у тебя, оказывается, превосходный аппетит! - заявил садовник.
Я почувствовал, что краснею до корней волос. Боясь показаться обжорой, я
ответил ему, что вчера не обедал.
- Но ты завтракал?
- И не завтракал.
- А твой хозяин?
- Он также ничего не ел.
- Значит, он умер не только от холода, но и от голода.
Еда подкрепила меня. Я встал, собираясь уйти.
- Куда ты идешь? - спросил меня садовник.
- Я хочу увидеть еще раз Виталиса.
- У тебя есть друзья в Париже?
- Нет.
- Земляки?
- Тоже нет.
- Где вы остановились?
- Нигде. Мы только вчера пришли в Париж.
- Что ты будешь делать?
- Играть на арфе, петь песенки и этим зарабатывать на хлеб.
- Лучше вернись на родину, к своим родителям.
- У меня нет родителей.
- Ты сказал, что умерший старик тебе не отец.
- Родного отца у меня нет, но Виталис был для меня настоящим отцом.
- А где твоя мать?
- У меня нет матери.
- Тогда у тебя есть родные: дядя, тетка, двоюродные братья или сестры?
Кто-нибудь же есть?
- Никого нет.
- Откуда же ты?
- Хозяин нанял меня у мужа моей кормилицы. Вы были очень добры ко мне, и
я благодарю вас от всего сердца. В воскресенье я приду к вам и сыграю на
арфе. Дети могут потанцевать, если пожелают.
С этими словами я направился к двери. Но едва я сделал несколько шагов,
как Лиза взяла меня за руку и, улыбаясь, показала на арфу.
- Ты хочешь, чтобы я сыграл?
Она кивнула головкой и весело захлопала в ладоши.
- Ну что ж, - согласился отец, - сыграй ей что-нибудь.
Я взял арфу и, несмотря на то что на сердце у меня было очень тяжело,
начал играть тот красивый вальс, который исполнял довольно бегло. Мне
хотелось доставить удовольствие этой маленькой девочке с такими ласковыми
глазами.
Вначале она только слушала, пристально глядя на меня, а потом начала
отбивать такт ножками. Затем, как бы подхваченная музыкой, принялась
кружиться по кухне. Она не умела танцевать и не делала обычных па, но
грациозно и весело кружилась в такт музыке.
Сидя у камина, отец не сводил с нее глаз. Он казался растроганным и
хлопал в ладоши. Когда я окончил вальс и остановился, Лиза подошла ко мне и
очень мило сделала мне реверанс. Потом, постучав пальчиками по арфе, она
этим попросила меня сыграть еще.
Тогда я начал играть и петь ту неаполитанскую песенку, которой меня
научил Виталис.
При первых аккордах Лиза опять встала передо мной. Губы ее шевелились,
как будто она про себя повторяла слова. Когда я запел последний, особенно
грустный куплет, она отступила на несколько шагов и с плачем бросилась к
отцу.
- Довольно, - сказал тот.
Тогда я повесил арфу на плечо и направился к двери.
- Куда ты собираешься идти? - снова спросил меня садовник.
- Сначала хочу увидеть Виталиса, а затем буду делать то, чему он меня
научил: играть на арфе и петь.
- Так ты решил продолжать это занятие?
- Ничего другого я не умею делать.
- Тебя не пугают большие дороги?
- У меня нет дома.
- Неужели ночь, которую ты только что пережил, не заставит тебя
одуматься?
- Мне бы, конечно, хотелось иметь свой теплый угол и спать на кровати, но
ничего не поделаешь.
- Ну что ж, ты можешь иметь и то и другое. Оставайся у нас. Конечно, тебе
придется много трудиться: рано вставать, целый день работать киркой, - одним
словом, в поте лица зарабатывать кусок хлеба. Но зато тебе не придется
ночевать под открытым небом, рискуя умереть где-нибудь под забором. А когда
ты будешь есть свою похлебку, она покажется тебе особенно вкусной потому,
что ты сам ее заработал. Мне кажется, что ты хороший мальчик и мы полюбим
тебя как родного.
Удивленный этим предложением, я не сразу понял, в чем дело.
- Ну что же, решай, подходит это тебе? - спросил садовник.
Я находился в отчаянном положении. Только что умер человек, с которым я
прожил несколько лет и который относился ко мне как родной отец. Я лишился и
своего любимого друга - умного, доброго Капи. Предложение садовника принять
меня в свою семью утешило и ободрило меня. Значит, не все для меня потеряно
- я могу начать новую жизнь.
Меня очень привлекала возможность жить в семье: эти мальчики станут моими
братьями, хорошенькая малютка Лиза будет моей сестрой.
В моих мечтах я не раз представлял себе, что нахожу родителей, но я ни
разу не подумал о том, что у меня могут быть братья и сестры. И вот теперь я
мог их иметь.
Я быстро скинул с плеча ремень арфы.
- Это достаточно красноречивый ответ, - улыбнулся садовник. - Вижу, мое
предложение тебе понравилось. Повесь арфу вот сюда, на гвоздь, а в тот день,
когда ты захочешь уйти от нас, ты ее снимешь. Только, по примеру ласточек и
соловьев, выбирай подходящее время года, чтобы пуститься в путь.
- Я уйду от вас только для того, чтобы разыскать Виталиса.
- Правильно, - согласился садовник.
Дом, у калитки которого мы свалились, принадлежал садовнику по фамилии
Акен. В то время, когда я попал к нему, вся его семья состояла из пяти
человек: отца, двух сыновей - Алексиса и Бенжамена и двух дочерей -
Этьеннеты и самой младшей, Лизы.
Лиза была немая, но немая не от рождения. Она потеряла дар речи после
какой-то болезни в возрасте четырех лет. Это несчастье не повлияло на ее
умственные способности; напротив, она была очень развита и не только все
понимала, но и могла хорошо объясняться жестами. В бедных семьях, да и
вообще во многих семьях, больной ребенок часто бывает заброшен и нелюбим. Но
Лиза благодаря своему мягкому и доброму характеру избежала этой участи.
Братья относились к ней так, что она не чувствовала своего несчастья, отец
не мог на нее наглядеться, старшая сестра ее обожала.
Матери