у них не было. Жена садовника  умерла  через  год  после  рождения
Лизы, и с того дня старшая сестра Этьеннета заменила в семье  мать.  Она  не
могла посещать школу: ей нужно было готовить  пищу,  чинить  одежду  отца  и
братьев, нянчить маленькую Лизу. Несмотря на то что Этьеннета сама была  еще
ребенком,  ей  приходилось  работать  целый  день,  вставать   рано,   чтобы
приготовить завтрак для отца, отправляющегося  на  рынок;  ложиться  поздно,
позже всех, так как после ужина надо было убрать посуду и  постирать  белье;
летом в свободные  минуты  она  еще  занималась  поливкой  цветов,  а  зимой
вставала ночью и накрывала посадки соломой, чтобы они не замерзли.  Все  эти
заботы не оставляли Этьеннете времени на то, чтобы играть  и  смеяться,  как
другие дети. В четырнадцать лет ее кроткое, милое личико было уже задумчивым
и печальным.
   Повесив арфу на указанное место, я начал  рассказывать  о  том,  как  мы,
усталые и голодные, возвращались в Париж,  не  найдя  приюта  в  каменоломне
Жантильи. Внезапно я услышал, что кто-то скребется в наружную дверь, а затем
раздался жалобный визг.
   - Капи! - воскликнул я.
   Лиза быстро подбежала к двери и открыла ее. Капи бросился ко мне и, когда
я взял его на руки, стал с радостным визгом лизать мне лицо. Он весь дрожал.
   - А как же быть с Капи? - спросил я у Акена.
   - Капи останется с тобой.
   Капи, как бы поняв наши слова, соскочил на  землю  и  поклонился,  прижав
лапку к груди. Это сильно рассмешило всех детей, особенно Лизу, и  чтобы  их
позабавить, я хотел заставить Капи показать какой-нибудь из его фокусов.  Но
Капи меня не послушался. Прыгнув мне на колени, он сперва начал ласкаться, а
затем потянул меня за рукав курточки.
   - Капи требует, чтобы я пошел с ним.
   - Он хочет отвести тебя к твоему  хозяину.  Полицейские,  которые  унесли
Виталиса, сказали, что им нужно расспросить меня  и  что  они  придут  днем,
когда я отогреюсь и проснусь. Но мне не  терпелось  поскорее  узнать  все  о
Виталисе. Быть может, он вовсе не умер, как предполагали?
   Видя мое беспокойство и угадывая  его  причину,  Акен  сам  свел  меня  в
полицейский участок. Там ко мне обратились с вопросами, на  которые  я  стал
отвечать только после того, как убедился,  что  Виталис  умер.  Относительно
себя я сказал, что родителей у меня нет и что Виталис нанял меня у мужа моей
кормилицы, заплатив ему какую-то сумму денег.
   - А что ты будешь делать теперь? -  спросил  меня  полицейский  комиссар.
Здесь вмешался Акен:
   - Я возьму его к себе в семью, если вы разрешите.
   Комиссар не  только  охотно  дал  садовнику  это  разрешение,  но  еще  и
поблагодарил его за доброе дело.
   После этого полицейский комиссар предложил мне рассказать все, что я знал
о Виталисе. Мне это было довольно трудно - я ведь и сам почти ничего не знал
о его прошлом. Единственным фактом,  поразившим  меня  в  свое  время,  было
восхищение молодой дамы, вызванное пением Виталиса. Но тут  мне  вспомнились
угрозы Гарафоли, и я подумал, что не следует раскрывать тайну Виталиса, если
он сам скрывал ее при жизни.
   Но разве легко ребенку утаить что-нибудь от полицейского  комиссара?  Эти
люди так ловко умеют допрашивать! Через пять минут  комиссар  заставил  меня
рассказать все, что я пытался скрыть.
   - Надо свести мальчика на улицу де-Лурсин, - приказал он полицейскому.  -
Вы подниметесь с ним наверх и подробно расспросите Гарафоли.
   Мы пошли втроем: полицейский, Акен и я. Я сразу узнал дом и  легко  нашел
дверь на четвертом этаже. Маттиа там не оказалось - по всей вероятности,  он
уже находился в больнице.
   Увидев полицейского и меня, Гарафоли испугался  и  побледнел,  но  быстро
успокоился, когда узнал, в чем дело.
   - Значит, бедный старик умер? - спросил он.
   - Вы его знали?
   - Очень хорошо.
   - Тогда расскажите все, что вы о нем знаете.
   - Его звали не Виталисом, а Карло Бальзани. Если бы вы жили в Италии  лет
тридцать пять - сорок тому назад, одно это имя сказало  бы  вам  все.  Карло
Бальзани был знаменитым певцом и пользовался огромным  успехом.  Он  пел  на
всех европейских сценах:  в  Неаполе,  в  Риме,  в  Милане,  в  Венеции,  во
Флоренции, в Лондоне и в Париже. В один несчастный день артист потерял голос
и не смог оставаться в театре. Однако надо было как-то жить. Он перепробовал
несколько профессий, но ему не везло. Постепенно опускаясь все ниже и  ниже,
он сделался дрессировщиком собак. Он очень гордился своим прошлым  и  скорее
умер бы, чем допустил, чтобы люди узнали о том, что  блестящий  певец  Карло
Бальзани превратился в нищего Виталиса.
   Вот какова была разгадка той тайны, которая так сильно интересовала меня!
   Бедный Карло Бальзани - мой добрый, любимый, дорогой Виталис!
   ГЛАВА XIX. Я РАБОТАЮ САДОВНИКОМ.
   Виталиса должны были хоронить завтра утром, и садовник Акен обещал  взять
меня на похороны. Но на следующий день, к моему большому огорчению, я не мог
подняться с постели. Ночью у меня началась сильная лихорадка. Мне  казалось,
что у меня в груди огонь и что  я  так  же  болен,  как  Душка  после  ночи,
проведенной на дереве.
   За время моей болезни я понял и оценил  всю  доброту  семьи  Акенов  и  в
особенности  самоотверженность  Этьеннеты.  Хотя  бедные  люди   обычно   не
приглашают  врача,  но  я  был  так  сильно  болен,  что  для  меня  сделали
исключение. Врач нашел у меня воспаление легких  и  заявил,  что  меня  надо
отправить в больницу.
   Однако садовник на это не согласился.
   - Раз мы взяли его в свою семью, - ответил он, - то мы и обязаны выходить
его.
   Несмотря  на  многочисленные  дела  и  заботы  по  хозяйству,   Этьеннета
ухаживала за мной с  кротостью  и  уменьем  настоящей  сиделки,  никогда  не
проявляя нетерпения и ни о чем не забывая. Если  ей  надо  было  куда-нибудь
отлучиться, она оставляла вместо себя Лизу.
   Несколько ночей пришлось неотлучно дежурить возле меня, так как мне  было
совсем плохо - я задыхался. Тогда мальчики  по  очереди  сидели  около  моей
постели.
   Не скоро наступило выздоровление. Поправлялся я очень медленно, и  только
весной мне разрешили наконец выходить  из  дому.  В  полдень,  когда  солнце
стояло высоко в небе, мы с Лизой выходили из дому и в сопровождении Капи шли
гулять на берег реки. Весной трава здесь густая и свежая, на  ее  изумрудном
ковре  пестреют  белые  звездочки  маргариток,  а  в  распускающейся  листве
деревьев  порхают  птички:  дрозды,  садовые  славки,  зяблики  -  и   своим
щебетаньем говорят о том, что мы находимся в деревне, а не в городе.
   В этот год была прекрасная и теплая весна, по крайней мере, такой она мне
запомнилась.
   Но вот силы мои восстановились настолько, что я начал работать в саду.  Я
с нетерпением ждал этой минуты,  так  как  мне  хотелось  как  можно  скорее
отблагодарить Акенов за все, что они для меня сделали.
   В это время года на рынках Парижа обычно продают левкои, и вся семья была
занята их  выращиванием.  Наш  сад  был  полон  этими  прелестными  цветами.
Красные, белые, лиловые, всевозможных цветов и оттенков, они выглядели очень
красиво. Вечером, пока их не закрывали рамами, воздух  был  напоен  чудесным
ароматом.
   Мне дали работу по моим силам: я  должен  был  снимать  утром  стеклянные
рамы, а вечером, до наступления ночного холода, накрывать ими цветы. Днем  я
должен был прикрывать цветы соломой, чтобы уберечь их  от  палящего  солнца.
Это было не трудно и не  тяжело,  но  отнимало  много  времени,  потому  что
приходилось передвигать несколько сотен рам дважды в день. Лиза в это  время
наблюдала  за  лошадью,  которая  приводила   в   движение   рычаг   насоса,
накачивавшего необходимую для поливки воду. Один из братьев поливал цветы, а
другой помогал отцу. Так каждый был занят своим делом  и  не  терял  времени
даром.
   Я знал, как тяжел труд крестьян в деревне, но я  и  понятия  не  имел,  с
каким напряжением работают садовники в окрестностях Парижа.  Они  встают  до
восхода солнца, ложатся поздно и работают целый день  без  отдыха,  не  щадя
себя.
   У  садовника  Акена  я  прошел  хорошую  школу.  Когда   я   окончательно
выздоровел, то с удовольствием занялся разведением цветов. Я очень  гордился
своей работой и своими достижениями. Я приносил пользу и  доказывал  это  на
деле. А это лучшая награда за труды.
   Несмотря на то что я очень уставал от работы, я быстро привык  к  новому,
трудовому существованию, которое так мало походило на мою  прежнюю  бродячую
жизнь. Теперь мне приходилось с утра до вечера, не  разгибаясь,  работать  в
саду. Все вокруг меня также усердно работали Разница была только в том,  что
лейка у отца была тяжелее, чем у детей, и  его  рубаха  больше  намокала  от
пота, чем наши. Но самое главное - эти люди относились ко мне, как родные, и
я не чувствовал себя больше одиноким. У меня была своя кровать,  свое  место
за столом, за которым мы все собирались. Если иногда я получал подзатыльники
от Алексиса или Бенжамена, то нисколько на это не  сердился.  Они  также  не
обижались, когда я им давал сдачи. Вечером, садясь за стол,  мы  чувствовали
себя друзьями и близкими.
   Но мы не только работали -  у  нас  бывали  часы  отдыха  и  развлечений,
конечно, недолгие, но,  может  быть,  именно  потому  особенно  приятные.  В
воскресные дни мы собирались в беседке, расположенной возле нашего  дома.  Я
снимал с гвоздя арфу, спокойно  висевшую  всю  неделю,  и  дети  принимались
танцевать. Никто из них, понятно, не учился танцам, но  Алексис  и  Бенжамен
побывали однажды на свадьбе и видели, как танцуют кадриль, так что имели  об
этом танце некоторое представление. Когда  они  уставали,  то  просили  меня
петь, и моя неаполитанская песенка неизменно производила  на  Лизу  огромное
впечатление.
   Всегда, когда я пел  последний  куплет,  глаза  ее  наполнялись  слезами.
Тогда, чтобы развеселить ее, я показывал с Капи какой-нибудь смешной  фокус.
Для него тоже эти воскресенья были большим праздником.  Они  напоминали  ему
прошлое, и он готов был проделывать свои фокусы без конца. Играя,  я  всегда
вспоминал Виталиса и старался играть и петь так, как если  бы  он  находился
здесь и слушал меня. Дорогой мой  Виталис!  Чем  старше  я  становился,  тем
больше росло во мне уважение к его памяти и тем лучше я понимал,  как  много
он для меня сделал.
   Так прошло два года. Акен часто брал меня с собой на рынок, на  Цветочную
набережную, к различным  садовникам  и  продавцам  цветов,  и  я  постепенно
знакомился с Парижем. Хотя Париж и не оказался  тем  городом  из  мрамора  и
золота,  каким  он  представлялся  мне  когда-то,  я  все  же  изменил  свое
первоначальное  мнение  о  нем.  Я  познакомился   с   его   памятниками   и
достопримечательностями,  гулял  вдоль  красивых  набережных  и   бульваров,
побывал в Люксембургском саду, в  Тюильри  и  на  Елисейских  полях,  увидел
прекрасные статуи. Но мое образование не ограничивалось только  тем,  что  я
видел во время прогулок или поездок по Парижу.
   Акен до того, как стал самостоятельным садовником,  работал  в  оранжерее
Ботанического сада; там он встречался с людьми образованными и  знающими,  и
это знакомство пробудило в нем стремление к знаниям.  В  продолжение  многих
лет он тратил свои сбережения на покупку книг, а немногие часы досуга  -  на
чтение. Когда он женился и у него появились  дети,  эти  часы  досуга  стали
редкими. Приходилось думать о заработке, книги были заброшены и  спрятаны  в
шкаф. В долгие зимние вечера мы занимались чтением этих старых книг. Большей
частью это были книги по ботанике, но были также  рассказы  о  путешествиях.
Алексис и Бенжамен не унаследовали от своего отца любви к чтению и  засыпали
на третьей или четвертой странице. Что  касается  меня,  то  я  читал  очень
много. Это чтение, хотя и беспорядочное, принесло мне огромную пользу.
   Лиза читать не умела, но, видя, что я каждую свободную минуту  берусь  за
книжку, хотела знать, чем они меня привлекают. Сначала она отнимала  у  меня
книги, потому что книги мешали мне играть с ней. Но так как я  снова  брался
за чтение, она начала просить меня читать ей вслух. Много часов провели мы с
ней таким образом: я читал, а она сидела передо мной, не сводя с меня глаз.
   - Ну, вот, - говорил не раз, смеясь, Акен, - теперь я вижу, как я  хорошо
поступил, взяв тебя к себе. Лиза тебя позже отблагодарит за все.
   "Позже"  означало  то  время,  когда  Лиза  начнет  говорить.  Врачи   не
сомневались, что рано или поздно к Лизе вернется дар речи.
   Лиза хотела, чтобы я научил ее играть на арфе,  и  вскоре  она,  подражая
мне, начала перебирать струны своими маленькими  пальчиками;  но  петь  она,
конечно, не могла, и это очень сердило ее. Много раз я  видел  слезы  на  ее
глазах. Но она быстро утешалась, вытирала глаза и с покорной улыбкой  давала
мне понять, что "позже" она тоже сможет петь.
   Принятый как родной сын в семью Акенов, я, возможно,  остался  бы  у  них
навсегда, если бы внезапная катастрофа еще раз не изменила мою жизнь.
   ГЛАВА XX. РАЗОРЕННАЯ СЕМЬЯ.
   Я уже говорил, что весной Акен разводил левкои. Когда они  отцветали,  их
сменяли другие цветы, потому что у хорошего садовника  ни  одно  местечко  в
саду не должно пустовать. После левкоев Акен выращивал  огромное  количество
махровых астр, фуксий и олеандров, и наши  парники  были  полны  ими.  Чтобы
цветы расцветали к определенному сроку, требуется особое уменье. Кроме того,
это стоит огромных трудов и забот.
   В начале августа наш  сад  был  в  превосходном  состоянии.  На  открытом
воздухе  зацветали  махровые  астры,  а  в   парниках,   прикрытых   рамами,
распускались олеандры и фуксии. Пышные  кусты  были  сверху  донизу  покрыты
бутонами.
   Все росло прекрасно, и Акен, потирая руки, радостно говорил:
   - У нас будет хорошая выручка.
   Мы немало потрудились в течение лета,  не  отдыхая  даже  по  праздникам.
Теперь, когда все было готово, отцу захотелось нас побаловать.  Он  решил  в
ближайшее воскресенье поехать всей семьей в Аркейль, к своему другу,  такому
же садовнику, как он сам.
   В этот день мы собирались окончить работу часа в три или четыре, а  часам
к пяти-шести быть в  Аркейле.  Затем,  пообедав  там,  вернуться  обратно  и
пораньше лечь спать, чтобы с понедельника со свежими силами снова  приняться
за работу.
   Мы все очень радовались предстоящей увеселительной прогулке.
   В четыре часа Акен запер ворота сада и весело крикнул:
   - В дорогу! Капи, вперед!
   Взяв за руку Лизу, я пустился бежать. Капи бросился вдогонку, весело  лая
и прыгая вокруг нас. Он, вероятно, думал, что мы снова отправились в путь по
большим дорогам, чему он очень обрадовался.
   Мы все разоделись по-праздничному, и люди оборачивались, чтобы посмотреть
на нас. Не знаю, как выглядел я, но  Лиза  в  голубом  платьице,  соломенной
шляпке и серых парусиновых башмачках  была  прелестна.  Ее  глаза  и  личико
выражали неподдельное оживление и радость.
   Время прошло незаметно, но к концу обеда кто-то  из  детей  заметил,  что
небо покрылось черными, зловещими тучами. Мы обедали  на  открытом  воздухе,
под большим деревом, и сразу поняли, что надвигается гроза.
   - Ребята, надо возвращаться домой, - сказал Акен. При этих словах  все  в
один  голос  закричали:  "Уже?"  Лиза,  конечно,  ничего  не   сказала,   но
протестовала жестами.
   -  Может  подняться  ветер  и  опрокинуть  рамы,  -  продолжал  отец.   -
Собирайтесь скорей!
   Мы не возражали: все  отлично  знали,  какую  ценность  представляют  для
садовника стеклянные рамы. Если ветер побьет стекла, Акен будет разорен.
   - Я пойду быстрее вперед с Алексисом и Бенжаменом, - сказал Акен. - Пусть
Реми, Этьеннета и Лиза идут вслед за нами.
   Они поспешно удалились. Мы с Этьеннетой не могли идти скоро, так как  нам
приходилось приноравливаться к шагам Лизы. Теперь нам было не до  смеха,  мы
не прыгали и не радовались.
   Гроза надвигалась, небо становилось все чернее, ветер поднимал тучи пыли.
Вдали гремел гром, и раскаты его все приближались.
   Успеем ли мы вернуться домой до грозы? Главное, успеют ли  дойти  Акен  с
Бенжаменом и Алексисом? Мы рисковали только  промокнуть,  а  им  нужно  было
вовремя убрать рамы, чтобы ветер не мог опрокинуть и разбить их.
   Гром гремел все чаще и чаще, стало совсем темно. Ветер рвал облака,  и  с
минуты на минуту мог начаться ливень. Вдруг среди раскатов грома мы услышали
какой-то страшный и непонятный шум.
   Это пошел град.  Сначала  падали  отдельные  крупинки,  а  затем  начался
настоящий ливень. Нам пришлось спрятаться в подворотню. В одну минуту  улица
стала белой, словно покрылась снегом. Град был величиной с  голубиное  яйцо.
Он падал с оглушающим  грохотом,  и  к  нему  присоединялся  звон  разбитого
стекла. Вместе с градом с крыш летели на  улицу  куски  толя,  штукатурка  и
разбитая черепица, которые выделялись темными пятнами на белом фоне.
   - Что будет с нашими рамами? - воскликнула Этьеннета.
   - Быть может, отец успел прийти вовремя, - ответил я.
   - Если даже они вернулись домой до того как пошел град, все равно они  не
успели покрыть рамы соломой, и теперь, наверное, все разбито,  -  продолжала
она.
   - Но, говорят, град бывает местами.
   - Мы слишком близко от дома, чтобы можно было на это надеяться. Если он с
такой же силой обрушился  на  сад,  то  все  погибло.  Боже  мой,  отец  так
рассчитывал на продажу цветов и ему так нужны сейчас деньги!
   Град продолжался недолго,  всего  несколько  минут,  и  так  же  внезапно
прекратился, как начался. Облака неслись теперь по направлению к  Парижу,  и
мы решились наконец выйти из нашего убежища.
   Очень скоро мы подошли к дому. Ворота были открыты настежь, мы побежали в
сад.
   Какое ужасное зрелище  представилось  нашим  глазам!  Все  было  разбито,
исковеркано,  изломано:  рамы,  цветы,  куски  битого  стекла,  град  -  все
смешалось в какую-то бесформенную массу.  В  этом  саду,  таком  цветущем  и
прекрасном еще сегодня утром, валялись только одни жалкие обломки. Мы  долго
не могли разыскать отца. Наконец мы нашли его у большого парника, все стекла
которого были разбиты. Совершенно убитый, он  сидел  на  маленькой  скамейке
посреди обломков. Алексис и Бенжамен стояли перед ним.
   - Бедные мои дети! - воскликнул Акен, услышав по звуку стекла, хрустящего
под нашими ногами, что мы подошли. - Бедные мои дети!
   И, схватив Лизу на руки, он горько заплакал
   Это была катастрофа. Вид ее был ужасен, а последствия - еще хуже.
   Вскоре я узнал от Этьеннеты и мальчиков, как безвыходно было положение их
отца.
   Десять лет тому назад Акен взял в аренду этот сад и  выстроил  дом.  Тот,
кто сдал этот участок в аренду,  дал  также  ему  взаймы  денег  на  покупку
необходимого инвентаря и оборудования. Акен  был  обязан  выплатить  долг  в
течение пятнадцати лет. До сих пор, благодаря усердной работе и экономии, он
регулярно вносил платежи.  Кредитор10  между  тем  только  и  ждал  задержки
платежа, чтобы отобрать у него участок, и дом, и инвентарь, конечно, оставив
себе уже погашенный за десять лет долг. Он и  согласился  на  эту  сделку  в
расчете на то, что в течение пятнадцати лет  наступит  такой  момент,  когда
Акен не сможет внести деньги в срок. Таким образом, давая взаймы,  он  ничем
не рисковал.
   Катастрофа ускорила приближение дня, которого уже давно ожидал  кредитор.
Что теперь будет?
   Очень скоро мы узнали ответ на этот вопрос. На следующий день после того,
как не был внесен очередной платеж, к нам явился человек,  одетый  в  черный
костюм, и предъявил Акену какую-то бумагу. Это был судебный исполнитель.
   Теперь Акен почти не бывал дома. Куда он уходил, не знаю. Нам  он  ничего
не рассказывал. По всей вероятности, он бегал по судам. Я со страхом думал о
суде. Виталис ведь тоже судился, и я  знал,  чем  это  кончилось.  Но  Акену
пришлось ждать результатов суда гораздо дольше, чем Виталису.