улице и в тот же самый день, когда Барберен нашел меня.
   - А почему не могли в один и тот же день подбросить двух детей на одной и
той же улице? Разве не мог ошибиться полицейский комиссар, посылая  Дрискола
в Шаванон? Ведь могло и так случиться!
   - Нет, это вздор!
   - Возможно, что я говорю и объясняю  очень  бестолково.  Другой  на  моем
месте, наверно, объяснил бы все гораздо лучше и понятнее.
   - Нет, не в этом дело.
   - Наконец, обрати внимание на то, что ты ничуть не похож ни на  отца,  ни
на мать: у тебя темные волосы, а твои братья и сестры все - обрати внимание,
все до одного - блондины. И еще одна странность: откуда  такие  бедные  люди
могли взять столько денег на поиски ребенка? Все это заставляет меня думать,
что ты не Дрискол. Я прекрасно знаю, что я глуп, мне всегда это говорили,  -
что поделаешь, раз у меня такая голова! - но  ты  не  Дрискол  и  не  должен
оставаться у Дрисколов. Если же, несмотря ни на что, ты решишь с ними  жить,
я останусь с тобой. Но нам следует сейчас же  написать  матушке  Барберен  и
просить ее точно описать те пеленки, в  которых  ты  был  найден.  Когда  мы
получим ответ, ты спросишь  об  этом  своего  отца,  и  тогда,  может  быть.
что-нибудь выяснится. До тех пор я никуда не уеду и останусь с  тобой.  Если
придется работать, будем работать вместе.
   ГЛАВА XV. КАПИ СТАНОВИТСЯ ВОРОМ.
   Мы вернулись домой только с наступлением ночи. Весь  день  мы  провели  в
парке, купив себе на завтрак кусок хлеба.
   Отец был дома, а мать уже крепко держалась на ногах.
   Ни  он,  ни  она  не  сделали   никаких   замечаний   по   поводу   нашей
продолжительной отлучки.
   - После ужина отец сказал, что ему нужно поговорить с нами обоими, и  для
этого пригласил нас к  очагу,  что  вызвало  недовольное  ворчание  дедушки,
свирепо охранявшего свое место у огня.
   - Расскажите мне, как вы зарабатывали деньги во Франции, - попросил  меня
отец.
   Я ответил на заинтересовавший его вопрос.
   - Значит, вы никогда не боялись умереть с голоду?
   - Никогда. Нам не только хватало на нашу жизнь, но мы смогли даже  купить
корову, - прибавил Маттиа и рассказал  ему  о  покупке  коровы  для  матушки
Барберен.
   - Вы, верно очень талантливы. Покажите-ка мне, что вы умеете делать.
   Я взял арфу и  сыграл  одну  пьесу,  только,  конечно,  не  свою  любимую
неаполитанскую песенку.
   - Хорошо, хорошо, - сказал отец. - А что умеет делать Маттиа?
   Маттиа также сыграл одну пьесу на скрипке и другую  на  корнет-а-пистоне.
Последняя вызвала шумные аплодисменты детей, которые слушал и, окружив нас.
   - А Капи? - спросил отец. - Что умеет делать Капи?  Не  думаю,  чтобы  вы
ради собственного удовольствия таскали за собой собаку. Он.  вероятно,  тоже
может прокормить себя?
   Я очень гордился талантами Капи и с удовольствием заставил  его  показать
несколько фокусов. Он имел, как обычно, большой успех у детей.
   - Умная собака, настоящий клад, -  заявил  отец.  Но  Капи.  по-видимому,
ничуть не возгордился от его похвалы.
   - Раз дело обстоит таким образом, -  продолжал  отец,  -  то  вот  что  я
предлагаю... Но прежде всего Маттиа должен решить, согласен ли он остаться в
Англии и хочет ли он жить с нами.
   - Я хочу остаться с Реми. - ответил Маттиа. - и последую за ним повсюду.
   Отец. конечно, не догадался, что Маттиа подразумевал под этими словами, и
остался доволен его ответом.
   - Тогда возвращаюсь  к  своему  предложению.  Мы  небогаты,  и  нам  всем
приходится работать. Летом мы разъезжаем по Англии, и  дети  предлагают  мои
товары тем, кто ленив и сам не желает  ходить  за  покупками.  Зимой  у  нас
обычно почти нет работы. Пока мы живем в Лондоне, Реми и Маттиа могут играть
на улицах. и я не сомневаюсь, что они будут иметь хорошую выручку,  особенно
когда наступят рождественские праздники. Но  будет  гораздо  выгоднее,  если
Капи станет давать свои представления с Аленом и Недом.
   - Капи привык выступать только со мной, - живо возразил я, так как ни  за
что не хотел расставаться с ним.
   - Не беспокойся, он выучится работать с Аленом и  Недом,  а  разделившись
таким образом, вы больше выручите.
   - Уверяю вас, что без меня он ничего не может, а паши  выручки  с  Маттиа
уменьшатся. С Капи мы заработаем гораздо больше.
   - Замолчи, - перебил меня отец. - Мои слова  -  закон  для  всех.  Таково
правило нашего дома. Ты должен с этим считаться, как и все прочие.
   Я понял, что возражать бесполезно, и замолчал. Но про себя подумал, что и
для Капи действительность оказалась не лучше, чем для  меня.  Нас  разлучат!
Какое горе для нас обоих!
   Мы снова отправились спать в повозку. Но в этот вечер  отец  нас  уже  не
запирал.
   На следующий день пришлось с утра заняться Капи.  Я  взял  его  на  руки;
нежно поглаживая и целуя его в нос, я объяснил ему, что от него требовалось.
Бедный песик, как он смотрел на меня и  как  внимательно  слушал!  Передавая
поводок Капи в руки Алена,  я  снова  прочел  ему  наставление,  но  он  был
настолько умен  и  послушен,  что  хотя  с  грустью,  но  без  сопротивления
последовал за моими братьями.
   Отец сам захотел проводить нас с Маттиа в такой квартал, где мы могли  бы
хорошо заработать. Пройдя через весь Лондон,  мы  очутились  в  такой  части
города, где находились широкие улицы и богатые,  красивые  дома,  окруженные
садами.
   На этих великолепных улицах не видно было  голодных  бедняков,  одетых  в
лохмотья; здесь гуляли дамы  в  ярких  туалетах,  катились  блестевшие,  как
зеркало, экипажи, запряженные чудесными лошадьми, которыми управляли толстые
кучера с напудренными волосами.
   Мы поздно вернулись на Двор Красного Льва, и я обрадовался, увидев  Капи,
грязного, но веселого. Обтерев его хорошенько сухой  соломой  и  завернув  в
баранью шкуру, я уложил его спать вместе с собой. Кто из нас двоих был более
счастлив, сказать трудно.
   Так продолжалось некоторое время. Мы уходили рано  утром  и  возвращались
поздно вечером, играя то в одном, то в другом квартале.  Капи  в  это  время
давал представления под руководством Алена и Неда.
   Но однажды вечером отец объявил, что завтра я могу взять  Капи  с  собой,
так как Ален и Нед останутся дома.
   Мы с Маттиа были очень довольны и решили заработать как можно больше, для
того чтобы отныне нам давали Капи постоянно.  Нам  хотелось  отвоевать  себе
Капи, и ради этого мы готовы были на всевозможные жертвы.
   К  несчастью,  успеху  нашего  предприятия  мешал   туман,   который   не
рассеивался в продолжение двух дней. Небо, или то, что в Лондоне  называется
небом, представляло собой сплошное облако оранжевого пара, а на улицах стоял
серый туман, не позволявший ничего различить на расстоянии нескольких шагов.
Прохожих было мало, а слушавшие нас из окон не могли видеть Капи.  Это  были
плохие условия для хорошего сбора, и Маттиа проклинал туман, не  предполагая
того, какую услугу окажет он нам троим несколькими минутами позже.
   Мы шли быстро, Капи бежал за нами. По временам я  окликал  его,  что  для
Капи было равносильно тому, как если бы я вел его на цепочке.
   Скоро мы дошли до  Холборна,  -  одной  из  самых  людных  торговых  улиц
Лондона. Вдруг я заметил, что Капи исчез. Куда он девался? Я  остановился  в
одной из аллей и тихо засвистел, боясь, что он издали меня не увидит. Я  уже
подумал, что его украли, как вдруг Капи подбежал ко  мне,  виляя  хвостом  и
держа в зубах пару шерстяных чулок. Положив на меня передние лапы, он  подал
мне чулки. У него был такой торжествующий вид,  словно  он  удачно  проделал
один из самых трудных своих фокусов и теперь требовал моего  одобрения.  Все
это произошло в течение нескольких секунд, и  я  стоял  в  изумлении.  Вдруг
Маттиа выхватил у меня чулки и потащил в аллею.
   - Пойдем быстрее, но бежать не будем.
   Через несколько минут он объяснил мне, в чем дело.
   - Я тоже был поражен  и  недоумевал,  откуда  взялись  чулки,  как  вдруг
услышал слова какого-то человека: "Где он, этот вор?" А вор-то - наш Капи, и
не будь тумана, нас обоих арестовали бы сейчас за кражу.
   Я все прекрасно понял и  задыхался  от  негодования.  Они  сделали  вором
нашего доброго, честного Капи!
   - Вернемся домой, - сказал я Маттиа. - Держи Капи на поводке.
   Маттиа ничего не ответил, и мы быстро зашагали ко Двору Красного Льва.
   Отец, мать и дети сидели за столом и складывали куски материи. Я  швырнул
чулки на стол, чем вызвал смех Алена и Неда.
   - Вот чулки. Их украл Капи, потому что его научили воровать.  Думаю,  что
это сделано ради шутки.
   Я весь дрожал, произнося эти слова, но твердо решил высказаться.
   - А если это не шутка, - спросил отец, - что ты сделаешь тогда, скажи  на
милость?
   - Привяжу ему веревку на шею и утоплю его  в  Темзе,  хотя  я  его  очень
люблю. Я не желаю, чтобы Капи был вором, точно так  же  и  сам  не  хочу  им
стать. Если б я знал, что это может произойти, то предпочел бы  утопиться  с
ним вместе.
   Отец посмотрел мне прямо в лицо и сделал  такое  движение,  словно  хотел
меня убить; глаза его горели гневом. Однако я не опустил  глаза.  Постепенно
его искаженное злобой лицо приняло обычное выражение.
   - Ты прав, это глупая шутка, - сказал он, - и для того чтобы  она  больше
не повторялась, Капи отныне будет выходить только с тобой
   ГЛАВА XVI. ОБМАНУТЫЕ НАДЕЖДЫ.
   На все мои старания подружиться Ален и Нед отвечали злобой и  ненавистью;
чтобы я ни пытался сделать для  них,  все  им  не  нравилось.  Они  явно  не
признавали меня своим  братом.  После  приключения  с  Капи  наши  отношения
совершенно испортились, так как я дал  им  понять  -  не  словами,  конечно,
потому что  я  не  мог  свободно  объясняться  по-английски,  но  с  помощью
выразительных жестов, где главную роль играли мои кулаки,  -  что  если  они
вздумают что-либо сделать с Капи, я сумею его защитить и отомстить за него.
   Не пользуясь расположением братьев, я пытался завоевать симпатию  сестер.
Но Энни выказывала по отношению ко мне такое же недоброжелательство,  как  и
братья. Не проходило дня. чтобы она не устраивала мне какой-нибудь  каверзы,
и я должен сказать - она была чрезвычайно изобретательна.
   Оставалась только маленькая Кэт. Ей было всего три года, и потому она  не
могла еще действовать заодно со  всеми.  Она  позволяла  мне  ласкать  себя,
во-первых, потому, что  я  заставлял  Капи  проделывать  для  нее  различные
фокусы, а во-вторых, потому, что я приносил ей сладости,  которые  во  время
представления дарили нам богатые дети, с важным видом заявляя: "Для  собаки.
Я с благодарностью принимал их, так как это давало мне возможность сохранять
расположение маленькой Кэт.
   Итак, изо всей семьи - той семьи, к которой  я  питал  такую  нежность  в
момент своего приезда в Англию, - лишь одна Кэт позволяла мне  любить  себя.
Дедушка продолжал яростно плеваться всякий раз, когда я к нему  приближался.
Отец вспоминал обо мне  только  вечером,  принимая  нашу  выручку.  Мать  по
большей части была не в себе. Какое горькое разочарование!
   Маттиа отлично угадывал мои грустные мысли и то, что их  вызывало;  тогда
он, как бы рассуждая сам с собой, говорил:
   - Поскорей бы получить ответ от матушки Барберен!
   Мы просили адресовать нам письмо  до  востребования  и  потому  ежедневно
заходили на главный почтамт. И вот  наконец  мы  получили  это  долгожданное
письмо.
   Главный почтамт - не очень подходящее  место  для  чтения.  Мы  вышли  на
улицу, чтобы успокоиться, и там я вскрыл письмо  матушки  Барберен,  которое
было написано по ее просьбе:
   "Дорогой Реми!
   Ты просишь сообщить, как выглядели пеленки, в которые ты был завернут.  Я
легко могу это сделать, потому что бережно сохранила все твои  вещи,  думая,
что они пригодятся тебе, в случае если родители будут тебя разыскивать.
   Прежде всего должна сказать, что настоящих пеленок у тебя не было. Если я
говорила тебе про пеленки, то просто  по  привычке,  потому  что  наши  дети
всегда были запеленаты. Ты же не был запеленат - ты был одет. Вот какие вещи
были на тебе: нарядный кружевной  чепчик,  распашонка  из  тонкого  полотна,
обшитая кружевцами, фланелевое одеяльце, белые  шерстяные  чулочки,  вязаные
белые башмачки с кисточками, длинное платьице из белой фланели  и,  наконец,
длинная шубка с капюшоном из белого кашемира, с красивой вышивкой.
   Полотняной  пеленки  у  тебя  не  оказалось,  так  как  ее   заменили   у
полицейского комиссара простой салфеткой. Должна прибавить, что ни  одна  из
этих вещей не была  помечена.  Впрочем,  фланелевое  одеяльце  и  распашонка
имели, по-видимому, метки, но те  углы,  где  обычно  ставится  метка,  были
отрезаны - очевидно, для того, чтобы затруднить поиски. Вот и  все,  дорогой
Реми, что я могу тебе сообщить. Если ты думаешь, что  эти  вещи  могут  тебе
понадобиться, напиши, я их тебе вышлю.
   С удовольствием  сообщаю  тебе,  что  корова  наша  вполне  здорова.  Она
по-прежнему дает много молока, и благодаря ей я живу, ни в чем не  нуждаясь.
Когда я смотрю на нее, то всегда вспоминаю тебя и твоего  доброго  товарища,
маленького Маттиа.
   Я буду очень рада получить от тебя  весточку,  и,  надеюсь,  хорошую.  Ты
такой ласковый и любящий мальчик, что не можешь не  быть  счастлив  в  своей
семье. Отец, мать, братья и сестры - все безусловно полюбят тебя так, как ты
этого заслуживаешь.
   Прощай, мое дорогое дитя, сердечно тебя целую.
   Твоя кормилица вдова Барберен".
   "Милая матушка Барберен, - с грустью подумал я, - как она добра  ко  мне!
Она любит меня, ей кажется, что все на свете должны любить меня так же,  как
она".
   - Что за славная женщина, - сказал Маттиа, - она и про меня вспомнила! Но
если б она даже забыла обо мне, я все же  очень  благодарен  ей  за  письмо.
Здесь все так подробно описано, что господину Дрисколу не следует ошибаться,
перечисляя вещи, бывшие на тебе в тот день.
   - Он мог позабыть их.
   - Нельзя забыть, во что был одет пропавший ребенок, раз  по  этой  одежде
надеешься его найти.
   Мне очень трудно было спросить у отца, как я был одет в тот  день,  когда
меня украли. Если бы я задавал  вопрос  без  всякого  умысла,  все  было  бы
просто, но тайный мой замысел как раз и делал меня застенчивым и робким.
   Но вот однажды, когда холодный дождь заставил нас вернуться домой  раньше
обыкновенного, я набрался храбрости и завел разговор о предмете,  вызывавшем
во мне такую мучительную тревогу.
   При первых словах отец пристально посмотрел мне прямо в лицо, как он  это
делал обычно, когда его задевало то, что я ему говорил.  Однако  я  выдержал
его взгляд лучше, чем предполагал. Он быстро подавил свой гнев и  улыбнулся.
Правда, в этой улыбке было что-то жестокое, но все же он улыбался.
   - В моих розысках мне лучше всего помогло то. что  я  мог  точно  описать
одежду, в какую ты был одет, - произнес он. - Кружевной  чепчик,  полотняная
распашонка с кружевами, одеяльце и платьице  из  фланели,  шерстяные  чулки,
вязаные башмачки, шубка с капюшоном из белого кашемира, с вышивкой  Я  очень
рассчитывал на метку "Ф.  Д.",  то  есть  Фрэнсис  Дрискол.  Но  метки  были
предусмотрительно отрезаны той, которая тебя украла; она  считала,  что  это
помешает тебя найти Пришлось предъявить твое свидетельство о  крещении,  его
мне вернули, оно у меня здесь.
   И он с необычайной любезностью начал рыться в ящике, а  затем  подал  мне
бумагу с печатями
   - Если вы разрешите, пусть Маттиа мне ее переведет.
   - Охотно разрешаю.
   Из перевода, который кое-как  сделал  Маттиа,  я  узнал,  что  родился  в
четверг 2 августа и был сыном Патрика Дрискола и его жены Маргарет Грэнж.
   Каких еще доказательств можно было требовать!
   Тем не менее Маттиа, по-видимому, этим не удовлетворился. Вечером,  когда
мы ушли в нашу повозку, он снова приник  к  моему  уху,  как  он  это  делал
всегда,  когда  ему  нужно  было  сообщить  мне  что-нибудь  по  секрету,  и
прошептал:
   - Хочешь, я тебе скажу одну вещь, которая не выходит у меня из головы? Ты
не ребенок господина Дрискола - ты ребенок, украденный им.
   Я хотел возразить, но Маттиа уже взобрался на свою койку. Если б я был на
месте Маттиа, я бы так же фантазировал, как он,  но  я  не  мог  себе  этого
позволить, поскольку дело касалось моего отца.
   Что может быть ужаснее сомнений! А я сомневался во всем, хотя и не  хотел
сомневаться. Был ли этот человек  моим  отцом?  Была  ли  эта  женщина  моей
матерью? И вся эта семья - моей семьей?
   Мог ли я предполагать, что когда-нибудь буду горько плакать оттого, что у
меня есть семья!
   Как узнать правду? Я был не в состоянии разрешить мучившие меня вопросы.
   На сердце было бесконечно тяжело, а между тем  приходилось  петь,  играть
веселые  танцы,  смеяться  и  паясничать.  Лучшими  днями  для   меня   были
воскресенья, потому что по воскресеньям музыка на улицах Лондона запрещалась
и я мог спокойно предаваться печальным мыслям, гуляя с Маттиа и Капи.
   Я мало походил теперь на того мальчика, каким был еще  несколько  месяцев
назад.
   В одно из воскресений, когда я собрался уходить с Маттиа, отец  остановил
меня, сказав, что я  ему  понадоблюсь,  и  отправил  Маттиа  гулять  одного.
Дедушка мой находился в своей комнате, мать ушла куда-то с  Энни  и  Кэт,  а
братья бегали по улице. Дома оставались только отец и я. Около часу мы  были
одни, а  затем  в  дверь  постучали.  Отец  пошел  открывать  и  вернулся  в
сопровождении мужчины, который совсем не походил на его обычных посетителей.
Это был хорошо одетый господин с надменным и скучающим выражением  лица;  на
вид ему было лет пятьдесят. Больше всего меня поразила его улыбка: движением
губ он обнажал все зубы, белые и острые, как зубы молодой собаки,  и  трудно
было понять, хочет ли он улыбнуться или укусить.
   Разговаривая по-английски с отцом, он поминутно смотрел в мою сторону. Но
когда встречался со мной глазами, тотчас же отворачивался.
   Поговорив несколько минут, он перешел с английского  на  французский,  на
котором объяснялся свободно и почти без акцента.
   - Это тот самый мальчик, о котором вы  мне  рассказывали?  -  спросил  он
отца, указывая на меня пальцем. - Он кажется здоровым и крепким.
   - Отвечай же, - обратился ко мне отец.
   - Ты вполне здоров? - спросил меня господин.
   - Да.
   - И никогда не хворал?
   - У меня было воспаление легких.
   - Так! Как же это случилось?
   - Я провел ночь на снегу в большой мороз. Мой хозяин замерз, а я  заболел
воспалением легких.
   - И давно это произошло?
   - Года три назад.
   - И не было никаких осложнений после болезни?
   - Нет.
   - Ты не чувствуешь порой утомления, слабости, не потеешь по ночам?
   - Никогда.
   Он встал и подошел ко мне. Затем пощупал мой пульс, положил ладонь мне на
сердце, прижал свою голову к моей  спине  и  груди,  попросив  меня  глубоко
дышать, потом заставил меня кашлять.
   Проделав все это, он долго и внимательно смотрел мне в лицо, и, глядя  на
него, я решил, что он, вероятно, любит кусаться, так отвратительна была  его
улыбка.
   Ничего не сказав мне, он снова заговорил по-английски с  отцом,  и  через
несколько минут они оба вышли из комнаты, но не на улицу, а в сарай.
   Оставшись один, я с негодованием спрашивал себя, что  означали  расспросы
этого господина. Хочет ли он взять меня к себе в  услужение?  Но  тогда  мне
придется расстаться с Маттиа и Капи.
   Через несколько минут отец вернулся. Он сказал, что ему надо  уходить,  а
потому я могу идти гулять.
   У меня не было ни малейшего желания идти гулять Но что  делать  одному  в
этом тоскливом доме? Уж лучше погулять, чем оставаться здесь и скучать.
   Так как на улице шел дождь, я пошел к повозке за бараньей шкурой.  Каково
же было мое удивление, когда я увидел там Маттиа! Я хотел заговорить с  ним,
но он зажал мне рукой рот и тихо сказал:
   - Пойди открой дверь сарая. Я тихонько выйду за  тобой.  Не  надо,  чтобы
кто-нибудь знал о т