Прошла часть зимы. Мы, конечно,  не  могли  застеклить  рамы  и  починить
парники, а  потому  занялись  разведением  овощей  и  цветов,  не  требующих
большого ухода. На этом мы не могли много заработать, но все-таки  кое-какой
доход получили бы
   Однажды вечером Акен вернулся еще более расстроенный, чем обычно.
   - Все кончено, дети!
   Я хотел выйти, так как понял, что он хочет сообщить что-то очень  важное.
Но он меня остановил:
   - Разве ты не член нашей семьи? Хоть ты и мал, но уже хлебнул  достаточно
горя, а потому поймешь меня Дети, я должен с вами расстаться.
   Мы все были в отчаянии. Лиза вскарабкалась  к  нему  на  руки  и,  плача,
целовала его.
   - Вы понимаете, конечно, что добровольно я ни за что не оставил бы  таких
хороших ребят, как вы, и мою славную малютку Лизу, - и он нежно прижал ее  к
себе. - Но мне присудили  выплатить  долг.  Денег  у  меня  нет,  а  продажа
имущества не покроет моего долга. Поэтому  мне  придется  сесть  в  долговую
тюрьму и пробыть там пять лег.
   Мы все горько заплакали
   - Очень печально, но ничего не поделаешь. Закон  остается  законом.  Пять
лет! Как вы проживете без меня столько времени, бедные мои дети?
   Наступило молчание.
   - Я много думал и вот что  решил.  Реми  напишет  в  Дрези,  моей  сестре
Катерине,   чтобы   она   поскорее   приехала.   Она   женщина   практичная,
рассудительная и поможет нам принять наилучшее решение.
   В первый раз в жизни писал я письмо, да еще такое тяжелое и печальное.
   Все сказанное Акеном было очень неопределенно, но  тем  не  менее  в  его
словах таилась для  нас  какая-то  надежда.  Тетушка  Катерина  должна  была
приехать, она женщина умная, и нам казалось,  что  этого  достаточно,  чтобы
разрешить все наши затруднения.
   Однако полицейские явились раньше ее.
   Акен собирался пойти в город, к одному  из  своих  друзей,  когда  пришла
полиция, чтобы отвести его в  долговую  тюрьму.  Акен  страшно  побледнел  и
попросил у полицейских разрешения проститься с детьми.
   Я побежал в сад за мальчиками. Когда  мы  пришли,  Акен  держал  Лизу  на
руках, и она горько плакала. Один из полицейских шепнул ему что-то  на  ухо,
но что именно, я не расслышал
   - Да, - ответил отец, - вы правы, так нужно.  Он  быстро  встал,  опустил
Лизу на пол, хотя она цеплялась за него и  не  хотела  выпускать  его  руки.
Затем поцеловал Этьеннету, Алексиса и Бенжамена. Я стоял в углу и плакал. Он
позвал меня:
   - А почему ты, Реми, не хочешь со мною проститься? Разве ты мне не сын?
   Огорченные и растерянные, мы не знали, что предпринять.
   - Не провожайте меня, - приказал отец.
   И, вложив Лизину ручку в руку Этьеннеты. он быстро вышел.
   Я хотел было пойти за  ним,  но  Этьеннета  остановила  меня.  Мы  стояли
совершенно убитые посреди кухни. плакали и не знали, что нам делать.
   В таком состоянии и застала нас тетушка Катерина. которая приехала  через
час после того, как увели Акена. Она оказалась женщиной весьма энергичной  и
решительной. Когда-то тетушка Катерина  служила  кормилицей  в  Париже.  Она
хорошо разбиралась в людях и умела устраиваться. Для нас  это  было  большим
облегчением, когда она взяла на себя заботу о нашей судьбе.
   Не прошло и недели  после  ее  приезда,  как  наша  участь  была  решена:
поскольку дети были слишком малы, чтобы жить и работать  самостоятельно,  их
решили взять к себе родные. Лиза  должна  была  ехать  к  тетушке  Катерине,
Алексис - в Варс, к дяде-шахтеру, Бенжамен - к  другому  дяде,  садовнику  в
Сен-Кантене, а Этьеннета - к тетке, жившей на  берегу  моря,  в  Эснанде.  Я
слушал, ожидая, когда очередь дойдет  до  меня.  Так  как  тетушка  Катерина
молчала, я спросил:
   - А я?
   - Ты ведь нам не родной.
   - Я работал вместе со всеми. Спросите Алексиса и  Бенжамена,  умею  ли  я
работать.
   - Кушать ты тоже умеешь, не правда ли?
   - Он наш, он принадлежит к нашей семье! - закричали дети.
   Лиза подошла к тетушке и умоляюще сложила руки Ее жест был  красноречивее
слов.
   - Моя маленькая, - обратилась к ней тетушка Катерина, - ты просишь, чтобы
он поехал с тобой? Но, видишь ли, в жизни не всегда делаешь то, что  хочешь.
Ты моя родная племянница, и если мой муж окажется недоволен твоим  приездом,
мне стоит только сказать ему: "Она нам родня. Кто же  пожалеет  ее,  как  не
мы?" То же самое могут сказать и другие родные. Родственников  принимают,  а
чужих - нет. Нам самим еле хватает на жизнь.
   Возражать было нечего, она говорила правду. Я ведь им не родной - разве я
мог чего-нибудь требовать!
   Тетушка Катерина никогда не меняла принятых ею решений. Она предупредила,
что нам придется расстаться завтра, а пока что велела  ложиться  спать.  Как
только мы вышли в другую комнату,  дети  окружили  меня,  а  Лиза  с  плачем
бросилась мне на шею. Тогда я понял, что они помнили обо мне и  жалели  меня
Вдруг мне пришла в голову неожиданная мысль.
   - Послушайте, - сказал я, - хотя ваши родственники не признают  меня,  но
ведь вы считаете меня своим?
   - Да, ответили все хором, - ты всегда будешь нашим братом.
   Лиза вместо слов сжала мне руку и так выразительно взглянула на меня, что
слезы навернулись у меня на глазах.
   - Хорошо, я буду вашим братом и сумею это доказать.
   - Что ты решил делать? - спросил Бенжамен.
   - Я не хочу поступать на место - ведь тогда мне пришлось  бы  остаться  в
Париже и не видеться с вами. Я опять стану бродячим музыкантом, возьму  свою
арфу, буду ходить из города в город и навещать вас всех  по  очереди.  Я  не
забыл своих песенок и танцев и сумею этим заработать на хлеб.
   По выражению их лиц я понял, что мое  предложение  всем  понравилось.  Мы
долго еще разговаривали, строили планы на будущее, вспоминали прошлое.
   Наконец Этьеннета настояла на том, чтобы мы легли. Все  плохо  спали  эту
ночь, в особенности я.
   На следующий день рано утром Лиза повела меня в сад, и я понял,  что  она
хочет мне что-то сказать.
   - Ты хочешь поговорить со мной? - спросил я ее.
   С помощью жестов и мимики она объяснила мне, что сначала я должен узнать,
как устроятся Этьеннета, Алексис и Бенжамен, а затем прийти в  Дрези  и  обо
всем рассказать ей. Увидев, что я ее понял, она улыбнулась.
   Отъезд был  назначен  на  восемь  часов  утра.  Тетушка  Катерина  наняла
извозчика, чтобы отвезти детей сначала в тюрьму  -  проститься  с  отцом,  а
затем на железную дорогу.
   В семь часов Этьеннета тоже позвала меня в сад.
   - Мы расстаемся. Я хочу подарить тебе на память эту  маленькую  шкатулку.
Здесь нитки, иголки и ножницы, они пригодятся тебе в дороге.  Ведь  меня  не
будет с тобою, чтобы пришить тебе пуговицу или поставить заплатку. Когда  ты
возьмешь шкатулку в руки, ты вспомнишь о нас.
   После того как Этьеннета ушла обратно в дом, ко  мне  подошли  Алексис  и
Бенжамен.
   - У меня есть две монеты по сто су, - сказал Алексис, -  и  я  непременно
хочу, чтобы ты взял себе одну из них.
   Я стал было отказываться, но Алексис сунул мне в руку большую  серебряную
монету.
   Бенжамен тоже не забыл меня и подарил  мне  свой  любимый  ножик.  Я  был
сильно расстроган этим выражением их привязанности.
   Вещи уже были погружены на извозчика Я кликнул Капи, который, увидав меня
с арфой, радостно залаял. Он понимал, что мы возвращаемся к старой  жизни  и
что теперь он сможет снова бегать на свободе.
   Настала минута расставания. Тетушка Катерина нас  торопила.  Она  усадила
Этьеннету, Алексиса и Бенжамена и велела мне посадить Лизу к ней на  колени.
Так как я продолжал стоять неподвижно возле коляски, она тихонько оттолкнула
меня и захлопнула дверцу.
   - Поцелуйте за меня отца!.. - закричал я и горько заплакал.
   - Едем! - крикнула тетушка Катерина извозчику. Лошади тронулись.
   Сквозь слезы я  видел  Лизу,  посылавшую  мне  воздушные  поцелуи.  Затем
коляска повернула на другую улицу и  скрылась  за  облаком  пыли.  Все  было
кончено.
   Облокотившись на арфу, я долго стоял и  смотрел  им  вслед,  затем  надел
ремень арфы через плечо Капи при виде хорошо знакомого ему  движения  тотчас
же насторожился, вскочил и уставился на меня своими блестящими глазами.
   - Капи, вперед!
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   ГЛАВА I. ВПЕРЕД!
   Перед тем как пуститься в дальнее странствование, я решил повидать  того,
кто в эти последние годы заменял  мне  отца.  Хотя  я  никогда  не  бывал  в
долговой тюрьме и не знал, где она находится, я не  сомневался  в  том,  что
разыщу его.
   Опасаясь вызвать недовольство полицейских, я привязал  Капи  на  веревку,
что,  по-видимому,  очень  обидело  его.  Так,  держа  Капи  на  привязи,  я
отправился на поиски долговой тюрьмы.
   Никогда в жизни не видел я ничего более отвратительного  и  унылого,  чем
ворота этой тюрьмы. Перед тем как войти в нее, я на  мгновение  остановился;
мне казалось, что эти ужасные ворота, закрывшись за мной, никогда больше  не
раскроются.
   Меня привели в приемную, куда скоро вышел Акен.
   - Я ждал тебя, дорогой Реми! - ласково обратился он ко мне. - И  побранил
Катерину за то, что она не привезла тебя вместе со всеми детьми.
   Я был очень огорчен и подавлен в тот день, но его  слова  меня  несколько
утешили.
   - Дети говорили мне, -  продолжал  он,  что  ты  хочешь  снова  сделаться
бродячим музыкантом. Разве ты забыл, как чуть не умер от холода и  голода  у
нашей калитки?
   - Нет, я ничего не забыл.
   - Но тогда с тобой был твой хозяин. А бродить такому  мальчику,  как  ты.
одному совсем не годится.
   - У меня есть Капи.
   - Конечно, Капи - преданный пес, но ведь это только  собака.  Как  же  ты
думаешь зарабатывать деньги?
   - Буду петь и играть, Капи будет показывать фокусы.
   - Послушай, Реми, не делай глупостей, поступай на место.  Ты  уже  умеешь
хорошо работать, и тебя всякий возьмет с радостью. А это  много  лучше,  чем
шататься по большим дорогам.
   Слова Акена сильно смутили меня, тем более что я и сам не раз  уже  думал
об этом. Но как будет огорчена Лиза, если я  не  приду!  Она  решит,  что  я
разлюбил или забыл ее. Ведь сама она за эти два года проявила ко мне столько
любви и внимания! Теперь настал мой черед отблагодарить ее за все.
   - Разве вам не хочется получать весточки от ваших детей? - спросил я.
   Он пристально посмотрел на меня, потом, схватив меня за руки, сказал:
   - Послушай, мальчуган, я  должен  поцеловать  тебя  за  твои  слова!  Они
доказывают, что у тебя доброе сердце.
   Мы были одни в приемной и сидели рядом на  скамейке.  Я  бросился  в  его
объятия, и мы некоторое время молчали.
   Вдруг Акен стал рыться в кармане жилета и вынул оттуда большие серебряные
часы, висевшие у него на кожаном ремешке:
   - Мне хочется дать тебе что-нибудь на память. Вот мои  часы,  я  дарю  их
тебе. Они не имеют никакой ценности, иначе бы я их уже  давно  продал.  Идут
они тоже не очень важно. Но это единственная вещь, которая у меня осталась.
   С этими словами он передал мне часы. Когда я стал отказываться от  такого
замечательного подарка, он с грустью добавил:
   - Часы мне здесь не нужны. В тюрьме время тянется медленно, и я  умру  от
тоски, если буду его считать. Прощай, милый Реми, обними меня  еще  раз!  Ты
славный мальчик, оставайся всегда таким.
   Кажется, он взял меня за руку,  чтобы  проводить  к  выходу.  Я  был  так
взволнован и расстроен, что не помню, как очутился на улице.
   Долго, очень долго  стоял  я  у  ворот  тюрьмы,  не  будучи  в  состоянии
двинуться с места. Вероятно, я стоял бы так бесконечно, если бы случайно  не
наткнулся рукой на какой-то круглый и  твердый  предмет  в  кармане.  Тут  я
вспомнил о своих часах. Часы! У меня есть собственные часы, какое счастье! Я
могу по ним узнавать время. Посмотрев на часы,  я  увидел,  что  было  ровно
двенадцать. Тогда, бросив прощальный взгляд на угрюмые стены, я  решил,  что
пора двинуться в путь.
   Прежде всего мне надо было  купить  карту  Франции.  Я  знал,  что  карты
продаются на набережных Сены, и отправился туда. Долго не мог я найти такую,
какая мне требовалась: я хотел, чтобы она была наклеена  на  полотно,  легко
складывалась и стоила как можно дешевле. Наконец я выбрал одну, такую старую
и потрепанную, что торговец уступил мне ее за семьдесят пять сантимов.
   Теперь меня ничего больше не задерживало, и  я  решил  как  можно  скорее
выбраться из  Парижа.  Проходя  недалеко  от  улицы  де-Лурсин,  я  невольно
вспомнил о  Гарафоли,  Маттиа,  Рикардо  и  моем  бедном  дорогом  Виталисе,
погибшем из-за того, что он не захотел меня отдать этому жестокому падроне.
   Вдруг я заметил  мальчика,  в  изнеможении  прислонившегося  к  церковной
ограде; мне показалось, что это маленький Маттиа.  Те  же  печальные  глаза,
выразительные губы, тот же покорный и кроткий вид, такая  же,  как  у  того,
огромная голова и смешная, карикатурная фигура.
   Желая получше разглядеть мальчика, я подошел  ближе.  Действительно,  это
был Маттиа. Он тоже узнал меня, и на его бледном лице появилась улыбка:
   - Ты приходил к Гарафоли как раз перед тем, как я  попал  в  больницу.  С
тобой был старик с седой бородой. Ах, как у меня в тот день болела голова!
   - Ты все еще живешь у Гарафоли? - спросил я  его.  Прежде  чем  ответить,
Маттиа оглянулся по сторонам и шепотом сказал:
   - Гарафоли в тюрьме. Его  арестовали  за  то,  что  он  до  смерти  избил
Орландо.
   Мне доставило большое удовольствие узнать, что Гарафоли сидит в тюрьме.
   - А что сталось с детьми?
   - Не знаю. Меня не было, когда арестовали  Гарафоли.  После  того  как  я
вышел из больницы, Гарафоли решил, что бить меня невыгодно,  так  как  я  от
этого часто болею, и отдал меня напрокат в цирк Гассо. Ты знаешь цирк Гассо?
Нет? Ну ладно, это не настоящий, большой цирк, но все-таки  цирк.  Им  нужен
был ребенок-акробат. Я пробыл у  папаши  Гассо  до  этого  понедельника,  но
теперь он отослал меня обратно к Гарафоли, потому что у меня постоянно болит
голова и мне трудно проделывать различные акробатические фокусы.  Вернувшись
на улицу де-Лурсин, я не нашел там никого. Квартира  оказалась  запертой,  а
сосед рассказал мне, что Гарафоли сидит в тюрьме. Вот я  пришел  сюда  и  не
знаю, куда идти и что делать.
   - А почему ты не хочешь вернуться в цирк?
   - Потому что цирк уехал в Руан. А как я могу дойти пешком до  Руана?  Это
слишком далеко, денег у меня нет. Ведь я со вчерашнего дня ничего не ел.
   Я и сам был небогат, но у меня имелось немного мелочи,  и  я  мог  помочь
этому несчастному ребенку.
   - Подожди меня здесь! - крикнул я Маттиа и  побежал  к  булочнику,  лавка
которого находилась на углу улицы.
   Вскоре я вернулся с краюхой хлеба и подал ее  мальчику.  Он  с  жадностью
набросился на хлеб.
   - А что ты намерен делать дальше?
   - Не знаю.
   - Но ведь что-нибудь надо делать!
   - Я собирался продать мою скрипку. Я бы ее продал раньше, да уж очень мне
жалко с ней расставаться. Скрипка -  единственная  моя  радость.  Когда  мне
становится грустно, я ищу местечко, где меня никто не слышит,  и  играю  для
себя.
   - Отчего ты не играешь на улицах?
   - Играл, но мне никто ничего не подает. Я уже знал по  опыту,  как  часто
это бывает.
   - А ты? - спросил Маттиа. - Что ты делаешь теперь?
   Мне захотелось похвастаться, и я гордо ответил:
   - Я - хозяин труппы.
   - Ах, если бы ты согласился... - робко произнес Маттиа.
   - На что?
   - Взять меня в твою труппу. Пришлось признаться в том, что вся моя труппа
состоит из одного Капи.
   - Ну что ж! Какая важность, нас будет двое.  Умоляю  тебя,  возьми  меня,
иначе мне придется умереть с голоду!
   Умереть с голоду! Не все понимают, что означают эти слова. У меня от  них
больно сжалось сердце. Я уже знал, как умирают с голоду.
   - Я играю на скрипке, - продолжал Маттиа, - кувыркаюсь, танцую на канате,
прыгаю через обруч и пою. Я буду делать все, что ты захочешь, и я буду  тебя
слушаться. Я не прошу платы, только корми меня. Ты можешь меня бить, если  я
буду плохо исполнять свои обязанности, я на это согласен. Единственно, о чем
я  прошу,  не  бей  меня  по  голове,  потому  что  голова  у   меня   очень
чувствительная.
   Слушая Маттиа, я чуть не заплакал. Как сказать ему, что я не  могу  взять
его в свою труппу? Ведь со мной он так же легко может умереть с голоду,  как
и один. Я старался убедить его, но он ничего не хотел слушать.
   - Нет, - возразил он,  вдвоем  не  умирают  с  голоду,  потому  что  один
помогает другому. Тот, у кого есть, дает тому, у кого  нет,  -  вот  как  ты
сделал сейчас.
   Я перестал колебаться. Без сомнения, я должен был ему помочь.
   - Хорошо, идем. Ты будешь моим товарищем.  И,  надев  арфу  на  плечо,  я
воскликнул:
   - Вперед!
   Через четверть часа мы уже вышли из Парижа.
   Ветер подсушил дорогу, и идти по затвердевшей земле было легко и приятно.
   Погода  стояла  чудесная,  весеннее  солнце  ярко   светило   в   голубом
безоблачном  небе.  Трава  начинала  зеленеть,  и  кое-где  уже   показались
маргаритки и цветы земляники, поворачивающие свои венчики к солнцу. В  садах
среди нежной листвы виднелись кисти нераспустившейся  сирени,  а  когда  дул
легкий ветерок, нам на голову с высоких стен летели лепестки желтых левкоев.
   В садах, в придорожных кустах, на  больших  деревьях  -  всюду  слышалось
веселое пение  птиц,  и  ласточки  летали  над  самой  землей  в  погоне  за
невидимыми мошками.
   Путешествие наше началось хорошо. Я  уверенно  шагал  по  сухой,  твердой
дороге. Капи бегал вокруг  нас  и  лаял  на  проезжающие  экипажи,  на  кучи
булыжника - лаял на  вс„  и  на  всех,  лаял  попусту,  только  ради  одного
удовольствия полаять. Маттиа молча, о чем-то размышляя, шел рядом со мной; я
не прерывал его молчания, потому что мне тоже надо было о многом подумать.
   Куда мы шли таким решительным шагом?
   По правде сказать, я и сам не знал. Мы шли просто вперед, наугад.  Ну,  а
дальше?
   Я обещал Лизе сперва повидать ее братьев и Этьеннету, а  затем  навестить
ее. Но я не условился с  ней,  кого  я  должен  увидеть  первым:  Бенжамена,
Алексиса или Этьеннету. Я мог начать с любого, то есть идти по своему выбору
на запад, на север или на юг.
   Так как мы вышли из Парижа на юг, то идти к Бенжамену было не по  дороге.
Оставалось сделать выбор между Алексисом и Этьеннетой.
   Была еще одна причина, заставлявшая меня идти на юг: я хотел повидаться с
матушкой Барберен. Если я давно не говорил о ней, то это не значит, что я ее
забыл. Много раз я думал о том, чтобы написать ей и сказать:
   "Я помню о тебе и по-прежнему люблю тебя". Но я знал, что  она  не  умеет
читать, и безумно боялся, что письмо попадет в руки Барберена.
   Что, если Барберен благодаря моему письму отыщет меня,  опять  возьмет  к
себе, продаст новому хозяину, совсем не похожему на моего Виталиса? Уж лучше
умереть с голоду, нежели подвергнуться подобной опасности. Но если я  считал
невозможным  написать  матушке  Барберен,  то  мне  казалось,  что  я   могу
как-нибудь повидаться с ней. Теперь, после того как у меня появился товарищ,
сделать это было гораздо проще. Я пошлю Маттиа вперед, он пойдет  к  матушке
Барберен и под каким-нибудь предлогом заговорит с ней. Если она будет  одна,
он расскажет ей все обо мне. Тогда я  безбоязненно  войду  в  тот  дом,  где
протекло мое детство, и брошусь в объятия моей кормилицы. Если же, наоборот,
Барберен  окажется  дома,  Маттиа  попросит   матушку   Барберен   пойти   в
какое-нибудь укромное местечко, где я с ней и повидаюсь.
   Все эти планы я строил, продолжая идти, и потому шел молча. Решить  столь
важный вопрос оказалось делом нелегким, а кроме того, я должен был  отыскать
на нашем пути такие города и деревни, где бы мы  имели  возможность  сделать
хорошие сборы. Для этого самое лучшее было обратиться к карте.
   Я вынул ее из мешка  и  разложил  на  траве.  Довольно  долго  я  не  мог
ориентироваться. Вспомнив, каким образом делал это Виталис, я в конце концов
так сос