да и куда ему спешить?
     Семен Семеныч. Ну, а если...
     Тимофей Семеныч. Не беспокойтесь, сложения плотного-с...
     Семен Семеныч. Ну, а потом, когда выждет?
     Тимофей Семеныч (не  сразу).  Ну-с,  не  скрою от  вас,  что  случай до
крайности казусный.  Сообразиться нельзя-с,  и,  главное,  то вредит, что не
было до сих пор примера подобного.  Будь у  нас с вами пример,  еще можно бы
как-нибудь  примером  руководствоваться.   А  то  как  тут  решишь?  Станешь
соображать, а дело затянется.
     Семен Семеныч (осененный мыслью). Нельзя ли устроить так-с, что уж если
суждено ему оставаться в  недрах чудовища и  волею провидения сохранится его
живот  в  животе  животного,  то  нельзя  ли  подать прошение о  том,  чтобы
числиться на службе?
     Тимофей Семеныч. Гмм... разве в виде отпуска и без жалованья...
     Семен Семеныч. Нет-с, нельзя ли с жалованьем-с?
     Тимофей Семеныч. На каком же основании?
     Семен Семеныч. В виде командировки...
     Тимофей Семеныч. Какой и куда?
     Семен Семеныч.  Да в недра же,  в крокодиловы недра... Так сказать, для
справок,  для изучения фактов на месте. Конечно, это будет ново, но ведь это
прогрессивно и в то же время покажет заботливость о просвещении-с...
     Тимофей  Семеныч  (помолчав).  Командировать особого чиновника в  недра
крокодила для специальных поручений,  по моему личному мнению,  - нелепо-с и
по штату не полагается. Да и какие туда могут быть поручения?
     Семен Семеныч.  Да для естественного,  так сказать, изучения природы на
месте,  в живье. Нынче все пошли естественные науки-с, ботаника... Он бы там
жил и сообщал-с...  ну, там о пищеварении или просто о нравах. Для скопления
фактов-с.
     Тимофей Семеныч. То есть по части статистики? Ну, в этом я не силен, да
и  не философ.  Вы говорите:  факты,  -  мы без этого завалены фактами и  не
знаем, что с ними делать. Притом же эта статистика опасна...
     Семен Семеныч. Чем же?
     Тимофей Семеныч.  Опасна-с.  И к тому ж, согласитесь, он будет сообщать
факты, так сказать, лежа на боку? А разве можно служить лежа на боку? Это уж
опять нововведение,  и притом опасное-с. И опять-таки примера этому не было.
Вот если б нам хоть какой-нибудь небольшой примерчик,  так, по моему мнению,
пожалуй, можно бы и командировать.
     Семен Семеныч (с ноткой раздражения).  Но ведь до сих пор и  крокодилов
живых в Санкт-Петербург не завозили!
     Тимофей  Семеныч.   Гмм...  Да...  Если  хотите,  это  возражение  ваше
справедливо и  даже могло бы  служить основанием к  дальнейшему производству
дела. Но опять возьмите и то, что, если с появлением живых крокодилов начнут
исчезать чиновники и потом,  на основании того, что там тепло и мягко, будут
требовать туда командировок,  а  потом лежать на боку...  согласитесь сами -
дурной пример-с!  Ведь  эдак,  пожалуй,  всякий туда полезет даром деньги-то
брать.
     Семен Семеныч.  Порадейте,  Тимофей Семеныч!  (Как бы что-то вспомнив.)
Кстати-с:  Иван  Матвеич просил передать вам  через меня карточный должок-с,
семь рублей,  что он в ералаш у Никифора Никифоровича изволил вам проиграть.
(Передает деньги.)
     Тимофей Семеныч.  Ах,  это он проиграл намедни... Помню-с... И как он в
тот  вечер был весел,  всех смешил,  анекдоты рассказывал и  вот...  (Прячет
деньги.)
     Семен Семеныч (жалобно).  Порадейте,  Тимофей Семеныч! Ради супруги его
Елены Ивановны.
     Тимофей  Семеныч (подобрев).  Похлопочу-с.  От  своего  лица  поговорю,
частным  образом,   в   виде  справки.   А,   впрочем,   разузнайте-ка  так,
неофициально, со стороны, какую именно цену согласился бы взять этот баварец
за свою скотину?
     Семен Семеныч. Непременно-с. И тотчас же явлюсь к вам на дом с отчетом.
     Тимофей Семеныч. Супруга-то... одна теперь? Поди скучает?
     Семен Семеныч.  Вы  бы  навестили,  Тимофей Семеныч.  Как была бы рада.
Утешили бы...
     Тимофей Семеныч.  Навещу-с,  я  еще давеча подумал,  да и случай теперь
удобный. (Покачав головой.) И зачем его дергало смотреть этого крокодила!
     Семен Семеныч.  Да он сам, может, и не пошел бы, кабы Елена Ивановна не
надоумила.
     Тимофей Семеныч. Вот и надоумила на свою голову.
     Семен Семеныч. И его, бедного, навестили бы, Тимофей Семеныч!
     Тимофей Семеныч.  И  его навещу-с.  Конечно,  я этим шагом моим не хочу
обнадеживать.  Я  прибуду как  частное лицо...  Может,  еще и  поприветствую
его...  Через крокодиловую кожу...  (Поднимаясь.) Ну-с,  до свиданья, я ведь
опять к Никифору Никифорычу собрался. Будете?
     Семен Семеныч (поднимается).  Нет-с,  я  к узнику.  Надо его порадовать
вашим согласием принять посильное участие.
     Тимофей Семеныч (вздохнув).  Да-с,  вот  теперь  и  к  узнику!..  Э-эх,
легкомыслие! Вот до чего оно доводит...

          Тимофей Семеныч провожает Семена Семеныча. Они прощаются
          в дверях.


        "КАРТИНА ВТОРАЯ"

          Пассаж.  Крокодильник.  Вечер. Внутренность крокодила, в
          котором просвечивается Иван Матвеич. Семен Семеныч, стоя
          вблизи  ящика с распухшим туловищем крокодила, обращаясь
          к  Ивану  Матвеичу, заканчивает свой рассказ о посещении
          им  Тимофея  Семеныча.  Сам  крокодил  время  от времени
          приоткрывает то один, то другой глаз, как бы реагируя на
          то, что в нем и вокруг него происходит...

     Семен Семеныч.  Сперва,  как я уже говорил, он и слушать не захотел, я,
говорит,  не  начальство,  мое  дело -  сторона,  а  как я  ему все во  всех
подробностях изложил да  еще  твой карточный долг ему  отдал,  так  подобрел
старик и обещался помочь. Только я, говорит, неофициально, как частное лицо,
в виде справки...
     Иван Матвеич (как бы из-под кровати,  заглушенным голосом). Ты ему семь
рублей отдал?
     Семен Семеныч. Отдал. Из своих.
     Иван Матвеич.  Сочтемся. Прибавки оклада жду всенепременно, ибо кому же
и прибавлять,  как не мне? Польза теперь от меня бесконечная. А что касается
точки зрения Тимофея Семеныча на мое положение,  то я скажу тебе, что старик
прав!  Люблю практических людей и не терплю сладких мямлей!  Готов,  однако,
сознаться,  что  и  твоя  идея  насчет  командировки не  совершенно  нелепа.
Действительно,  многое могу сообщить отсюда и  в  научном и  в  нравственном
отношении. Но теперь все это принимает новый и неожиданный вид.
     Семен Семеныч (плохо соображая). О чем ты говоришь?
     Иван Матвеич.  Говорю о  том,  что не  стоит хлопотать из одного только
жалованья. Слушай внимательно!
     Семен Семеныч (упавшим голосом). Я слушаю тебя, Иван Матвеич. Слушаю.
     Иван Матвеич. Ты сидишь? Сидишь, я тебя спрашиваю?
     Семен Семеныч. Нет, стою.
     Иван Матвеич (повелительно).  Садись на  что-нибудь,  ну  хоть на  пол,
только  пододвинься поближе  и  слушай  внимательно все,  что  я  буду  тебе
говорить. Сел?
     Семен Семеныч. Нет еще.

          Берет   стул   и   в   сердцах,   устанавливая   его   в
          непосредственной близости от ящика, стукает им об пол.

     Иван Матвеич. Что ты там стучишь?
     Семен Семеныч. Ничего я не стучу. Просто стул взял.
     Иван Матвеич. Теперь ты сидишь?
     Семен Семеныч. Теперь сижу.
     Иван Матвеич. Хорошо меня слышишь?
     Семен Семеныч (со злобой). Хорошо. Можешь не кричать, я не глухой.
     Иван Матвеич. Итак, слушай меня внимательно.
     Семен Семеныч. Да говори же наконец, мучитель мой!
     Иван Матвеич.  Не  сердись.  Дело со  мной принимает самый удивительный
поворот.  Публики сегодня приходило целая бездна. К вечеру не хватило места.
В  восемь часов,  то  есть  ранее  обыкновенного,  хозяин нашел даже  нужным
запереть магазин и  прекратить представление,  чтобы  сосчитать привлеченные
деньги, то бишь выручку. Он теперь за вход полный целковый берет.
     Семен Семеныч.  Обнаглел баварец!  Он мне заявил,  когда сюда,  к тебе,
впускал!  - Публикум будет рубль платиль, а ви один четвертак, ви добры друк
вашего добры друк, а я люблю добры друк!.. - И взял с меня четвертак.
     Иван Матвеич.  Мог бы с тебя и не брать,  раз он через меня такой доход
теперь имеет. Да не в этом, брат, дело!
     Семен Семеныч. А в чем?
     Иван Матвеич.  Предполагаю,  что  завтра здесь соберется целая ярмарка.
Таким образом,  надо  думать,  что  все  образованнейшие люди столицы,  дамы
высшего света,  иноземные посланники,  юристы и  прочие здесь  перебывают за
самый короткий срок.  Мало того: станут наезжать из многосторонних провинций
нашей обширной и любопытной империи.
     Семен  Семеныч.  Тебе-то,  друг  мой,  какой  толк  от  этих  наездов и
посещений?
     Иван Матвеич.  А  в  том толк,  что я  отныне у  всех на виду,  и  хоть
спрятанный,  но первенствую!  А раз так, я у всех буду пробуждать нездоровый
интерес. Проявляя ко мне этот интерес, который будет по мере распространения
обо  мне  самых  разнообразных слухов расти,  люди  будут  интересоваться не
только моим физическим состоянием во чреве крокодила,  но и моими суждениями
на всякие темы, моими мыслями.
     Семен Семеныч. Дальше-то что?
     Иван Матвеич.  Наученный опытом,  представляю из  себя пример величия и
смирения перед судьбой.  Стану поучать праздную толпу.  Буду,  так  сказать,
кафедрой,  с  которой  начну  поучать человечество!  Даже  одни-единственные
сведения,  которые могу сообщить об обитаемом мною чудовище, - драгоценны. И
потому  не  только  не  ропщу  на  давешний случай,  но  твердо  надеюсь  на
блистательнейшую из  карьер.  Несомненно,  изобрету что-нибудь оригинальное,
чего доселе не мог за недосугом по службе и в пошлых развлечениях света.  Но
к делу. Как жена? Как моя "милая нелепость"?
     Семен Семеныч (кривя душой).  Скорбит и плачет.  Ночь не спала -  капли
принимала, пасьянсом утешалась. Вздыхает по тебе бедняжка.
     Иван Матвеич. Имею на нее особые виды. Если я буду знаменит здесь, то я
хочу, чтобы она была знаменита там.
     Семен Семеныч (в полном смятении).  Что ты имеешь в виду, Иван Матвеич?
Ты, в твоем безвыходном положении?!
     Иван Матвеич. Вот оно-то как раз и открывает передо мной все горизонты.
     Семен Семеныч. О каких горизонтах ты говоришь?
     Иван Матвеич.  Ученые, поэты, государственные мужи после беседы со мной
в  этом крокодильнике будут посещать по вечерам салоны Елены Ивановны,  моей
законной супруги. С будущей недели у нее обязательно должны начаться приемы.
А  так как прием должен ограничиваться одним чаем и  двумя нанятыми лакеями,
то  тут и  разговору быть не может.  И  здесь и  там будут говорить обо мне.
Давно, ох как давно жаждал я случая, чтобы все заговорили обо мне, но не мог
достигнуть этого,  скованный  малым  значением в  обществе  и  недостаточным
чином.  Теперь же все это достигнуто каким-нибудь самым обыкновенным глотком
крокодила.
     Семен Семеныч. Вот, оказывается, о чем ты мечтаешь?
     Иван Матвеич.  Это уже не мечта,  а реальность,  друг мой! Каждое слово
мое будет выслушиваться,  каждое изречение обдумываться, передаваться из уст
в  уста,  переводиться на многие языки и печататься!  Уж я задам себя знать!
Поймут наконец,  каким способностям дали  исчезнуть в  недрах крокодила.  Ты
меня слушаешь?
     Семен Семеныч. Слушаю, слушаю...
     Иван Матвеич.  Да,  чтоб не  забыть,  пусть Елена Ивановна завтра же на
всякий случай купит в лавке энциклопедический словарь, чтоб уметь говорить в
обществе обо всех предметах.  И пусть почитает его хотя бы на ночь. Передашь
ей мое указание?
     Семен Семеныч. Передам.
     Иван Матвеич. Что же ты мне ничего не скажешь по поводу моих прожектов?
     Семен Семеныч (осторожно).  Друг мой, надеешься ли ты на долговечность?
И вообще скажи:  здоров ли ты?  Как ты ешь,  как ты спишь,  как ты дышишь? Я
друг  тебе,  и  согласись,  что  твой случай слишком сверхъестественный,  а,
следовательно, любопытство мое слишком естественно.
     Иван Матвеич (с  ноткой раздражения).  Праздное любопытство,  и  больше
ничего.  Но ты будешь удовлетворен.  Спрашиваешь,  как я  устроился в недрах
чудовища?   Изволь.   Во-первых,   крокодил,  к  удивлению  моему,  оказался
совершенно пустой.
     Семен Семеныч. Как - пустой? Возможно ли это?
     Иван Матвеич.  То есть совершенно пустой!  Внутренность его состоит как
бы  из огромного пустого мешка,  сделанного из резинки,  вроде тех резиновых
изделий,  которые распространены у  нас,  если не ошибаюсь,  на Вознесенском
проспекте. Иначе, сообрази, мог ли бы я в нем поместиться?
     Семен Семеныч. Ничего не понимаю.
     Иван Матвеич.  А тут, друг мой, и понимать нечего. По всей вероятности,
он  устроен так по  законам самой природы.  Крокодил обладает только пастью,
снабженной острыми зубами, и вдобавок к пасти - значительно длинным хвостом.
Вот и все по-настоящему!  В середине у него, между сими двумя оконечностями,
находится пустое пространство, обнесенное чем-то вроде каучука, вероятнее же
всего, действительно, каучуком.
     Семен Семеныч (со злобой).  А ребра?  А желудок?  А кишки,  а печень, а
сердце?
     Иван  Матвеич (невозмутимым голосом).  Ничего,  совершенно ничего этого
нет  и,   вероятно,   никогда  не  бывало.   Все  это  -  праздная  фантазия
легкомысленных путешественников.  Подобно тому как  надувают геморроидальную
подушку,   так  и   я  надуваю  теперь  собой  крокодила.   Он  растяжим  до
невероятности. Даже ты в качестве домашнего друга мог бы поместиться со мной
рядом, и даже с тобой еще достало бы места.

          Семен    Семеныч   поднимается,   начинает   ходить   по
          крокодильнику, то и дело потирая себе лоб.

     Семен Семеныч (про себя). Он бредит... бредит...
     Иван Матвеич. Что ты сказал? Я не расслышал. Ты сидишь или ходишь?
     Семен Семеныч. Я хожу.
     Иван Матвеич.  Не ходи.  Сядь и  дослушай меня до конца.  Я  еще не все
сказал.
     Семен Семеныч (садится). Я сел. Говори.
     Иван Матвеич. Поскольку, как я тебе это уже сказал, чудовище достаточно
вместительно, я даже думаю в крайнем случае выписать сюда Елену Ивановну.
     Семен Семеныч (в  тревоге).  Друг мой,  не  принять ли тебе теперь хоть
слабительного! У тебя жар. Мне кажется, что ты в бреду! Не вызвать ли к тебе
врача?
     Иван Матвеич.  Вздор!  Какого врача!  Как он до меня доберется?  И  как
потом отсюда выберется? Вздор! А о слабительном не может быть и речи...
     Семен Семеныч.  Друг мой,  а  как...  как же  ты  питаешься?  Обедал ты
сегодня или нет?
     Иван Матвеич.  Не  обедал,  но  пока сыт.  Впрочем,  добродушный хозяин
решил,  что будет на всякий случай каждое утро просовывать в пасть крокодила
изогнутую металлическую трубочку,  вроде  дудочки,  через которую я  мог  бы
втягивать в  себя кофе или бульон с размоченным в нем белым хлебом.  Дудочка
уже заказана по соседству,  но полагаю, что это излишняя роскошь. Я по горло
сыт идеями,  которые меня тут озаряют.  Стоит только закрыть глаза, идея уже
тут как тут!  Только запоминай,  потому что записывать не на чем и нечем. Ты
еще здесь?
     Семен Семеныч (мрачно). Здесь.
     Иван Матвеич. Что ты делаешь?
     Семен Семеныч (с раздражением).  Что я  могу тут делать?  Слушаю тебя и
диву даюсь.
     Иван  Матвеич.  Друг  мой,  сделай  мне  одолжение:  справься завтра  в
какой-нибудь естественной истории,  сколько лет  живут  крокодилы?  Помнится
мне,  что до тысячи лет, но я мог ошибиться, смешав крокодила с каким-нибудь
другим  ископаемым.  Справишься  и  сообщишь  мне,  когда  придешь  навещать
следующий раз. Выполнишь мою просьбу?
     Семен Семеныч. Неужто ты тысячу лет в крокодиле просидеть задумал?
     Иван Матвеич. Видно будет. Я же теперь с ним почти одно целое.
     Семен Семеныч. А если он тебя переварит?
     Иван Матвеич.  Видишь ли, я одет в сукно, а на ногах у меня сапоги, так
что он не сможет меня быстро переварить.  Сверх того, я, как видишь, живой и
потому  сопротивляюсь перевариванию -  время  от  времени  меняю  положение,
верчусь с  бока на бок,  ибо понятно,  что не хочу обратиться в  то,  во что
обращается всякая пища, так как это было бы слишком для меня унизительно. Но
боюсь одного...
     Семен Семеныч. Чего ты боишься?
     Иван  Матвеич.  Сукно моего сюртука да  и  сапоги могут в  конце концов
просто истлеть за временем. И тогда я, оставшись без одежды, несмотря на все
мое негодование,  начну, пожалуй, и перевариваться и хотя днем я этого ни за
что не  допущу и  не позволю,  но по ночам,  во сне,  когда воля отлетает от
человека,   меня  может  постичь  самая  унизительная  участь  какого-нибудь
картофеля,  блинов или пельменей.  Такая идея приводит меня в бешеней во. Но
до этого еще, слава богу, далеко.
     Семен Семеныч. А если...
     Иван Матвеич. Во всяком случае, надо кому-либо из людей государственных
подать  мысль:  увеличить поставку заморских сукон  и  кожи,  которые крепче
наших   отечественных.    Обязательно   подкину   эту   мысль   политическим
обозревателям  наших   ежедневных  петербургских  газет.   Пусть  прокричат.
Надеюсь, не одно это они у меня теперь позаимствуют...
     Семен  Семеныч (вскакивает со  стула,  начинает бегать  по  помещению).
Нет...  горячка... горячка... Что он мелет? (Остановившись.) Иван Матвеич! Я
тебя не  узнаю!  В  своем ли  ты  уме?  Не  лишился ли ты рассудка в  недрах
крокодиловых?
     Иван Матвеич.  Наоборот, мой рассудок свеж, как никогда! Я мыслю ясно и
чувствую при этом,  как я совершенствую свое мировоззрение. В моем уединении
одного боюсь:  глупцов и  завистников.  Как бы  не  осмеяли.  Как бы  они не
подняли вокруг меня  шум  и  свист.  Но  я  приму  меры.  С  нетерпением жду
завтрашних отзывов публики,  а главное - мнения газет наших и иностранных. О
газетах сообщи завтра же поутру.  Крокодильник открывается в девять утра, но
хозяин пустит тебя раньше,  если ты  дашь ему полтинник за  мой счет.  Мы  с
тобой рассчитаемся.  Буду  тебе  должен семь  рублей семьдесят пять  копеек,
учитывая твой сегодняшний четвертак, который он с тебя слупил.
     Семен Семеныч. Хорошо. Завтра же принесу тебе ворох газет.
     Иван Матвеич.  Почитаешь мне вслух,  а  я потом буду диктовать тебе мои
мысли  и  давать поручения.  Каждый день  чтоб  были  здесь все  европейские
телеграммы.  Не исключаю,  что мировая общественность выступит в мою защиту,
будет требовать моего освобождения,  но  это будет мне только на  руку.  Моя
известность пересечет все границы,  и я стану мировой знаменитостью. Обо мне
узнает  весь  континент,  заговорят короли и  президенты многих стран!  Нет,
каково? Ты здесь? Ты еще не ушел?
     Семен Семеныч. Да не ушел еще. Хозяин меня тут запер и куда-то вышел. А
без него я не выйду из крокодильника.
     Иван Матвеич.  Вероятно,  ты уже хочешь спать?  Я тебя утомил.  Который
час? Я оставил дома часы.
     Семен Семеныч (устало). Час десятый.
     Иван Матвеич.  Иди  домой и  не  думай о  том,  что я  сейчас говорил о
критике: я не боюсь ее, ибо она сама находится в критическом положении.

          Появляется Крокодильщик.

     Крокодильщик. Поговориль с ваш друк?
     Семен Семеныч. Поговориль, поговориль.
     Крокодильщик. Ваш друк ошень умна шеловек.
     Семен Семеныч (отводя Крокодильщика в сторону). Простите, герр...
     Крокодильщик. Шульц. Карл Шульц.
     Семен  Семеныч.  Так  вот,  Карлуша,  сколько бы  вы  взяли  за  вашего
крокодила в том случае, если бы вы вздумали его продать?
     Крокодильщик.  Я?  Продайт мой крокодиль?  Никто не  смейт покупаль мой
крокодиль!  Не смейт!  Он не продаваль!  Я не хотим продавайт! Я сегодня сто
тридцать талер  браль за  посмотрель на  мой  крокодиль!  Завтра будет много
публикум,  и  я  совсем много,  зер  много талер буду положиль мой касса.  Я
десять тысяч талер буду собираль, а потом сто тысяч каждый таг!
     Семен  Семеныч.  Погодите!  Погодите подсчитывать!  Поймите,  что  если
каждый день вы  будете с  публики собираль по стольку денег,  то за неделю у
вас перебываль весь город, и потом уже не с кого будет собираль