с Бонд вообще не собирался ни на ком жениться, а если бы
и надумал,  то,  конечно,  не  на  безответной  рабыне.  Он  лишь  пытался
озадачить либо разозлить губернатора, чтобы  вовлечь  его  в  разговор  на
какую-нибудь общежитейскую тему.
   - О японках судить не могу, но что касается стюардесс,  то  надеюсь,  и
вам это приходило в голову, их специально обучают угождать. Они могут быть
совершенно иными в жизни, точнее  сказать,  в  нерабочее  время.  -  Голос
губернатора оставался спокойным и рассудительным.
   - У меня не было случая убедиться в этом, поскольку на самом деле я  не
очень стремлюсь жениться, - ответил Бонд.
   Наступило молчание. Сигара  губернатора  погасла,  и  прошло  несколько
секунд, пока он ее раскуривал. Бонду показалось,  что  его  голос  все  же
начал терять безразличие.
   Губернатор сказал:
   - Я знал одного человека, который рассуждал,  как  вы.  Он  влюбился  в
стюардессу и женился на ней. Между прочим, довольно любопытная история, на
мой взгляд. - Он покосился на Бонда и смущенно усмехнулся. - Вы достаточно
много сталкивались с оборотной стороной жизни, и,  вероятно,  мой  рассказ
покажется вам скучным. Но, может, вы хотите послушать его?
   - С превеликим удовольствием.
   Бонд постарался вложить энтузиазм в свои слова. Он сомневался, что  его
понятие о скуке совпадает  с  губернаторским,  но,  на  худой  конец,  это
спасало его от необходимости участвовать в любой другой идиотской  беседе.
Теперь надо было вырваться из цепких объятий дивана.
   Бонд пробормотал:
   - Пожалуй, я выпью еще бренди.
   Встав, он плеснул бренди на дно своего стакана  и,  вместо  того  чтобы
вернуться на место, подвинул стул и  сел  напротив  собеседника  с  другой
стороны столика.
   Губернатор  внимательно  исследовал  кончик  сигары,  сделал   короткую
затяжку и поднял ее вертикально, чтобы столбик  пепла  не  рассыпался.  На
протяжении всего рассказа он с опаской  посматривал  на  кончик  сигары  и
говорил так, будто обращался к тонкой голубой струйке дыма, быстро таявшей
в жарком влажном воздухе.
   Медленно подбирая слова, он начал:
   - С этим человеком - я назову его Мастерсом,  Филипом  Мастерсом  -  мы
начали службу в колониях почти одновременно. Я пришел на год  раньше  его.
Он окончил "Феттес" [привилегированная частная средняя школа для мальчиков
я Эдинбурге] и получил стипендию в Оксфорде; в каком  именно  колледже  он
учился - не важно, а  по  окончании  поступил  на  работу  в  Министерство
колоний.  Он  не  отличался  талантом,  но  был  очень  работоспособным  и
целеустремленным, знаете, из  породы  тех,  кто  производит  благоприятное
впечатление на министерские комиссии.  Они  и  зачислили  его  на  службу.
Первое назначение Мастерс получил в Нигерию. Он  прекрасно  зарекомендовал
себя здесь. Симпатизируя  местному  населению,  он  хорошо  ладил  с  ним.
Мастерс был человеком либеральных идей, и, хотя он не братался с  неграми,
что могло  бы,  -  губернатор  кисло  улыбнулся,  -  плохо  кончиться  при
тогдашнем его начальстве, обращался он с нигерийцами мягко и гуманно, что,
впрочем, повергало их в совершенное изумление.
   Губернатор замолчал и затянулся сигарой. Пепел на  ней  едва  держался.
Осторожно наклонившись к столику, он стряхнул  его  в  свою  чашку  из-под
кофе. Пепел зашипел. Откинувшись в кресле,  губернатор  впервые  за  вечер
посмотрел Бонду в глаза.
   - Осмелюсь предположить, что привязанность этого  молодого  человека  к
туземцам заменила ему чувства  мужчины  его  возраста  к  противоположному
полу. К несчастью, Филип Мастерс был стеснительным и довольно  неотесанным
юношей, который не имел ни малейшего успеха у женщин. Раньше, когда он  не
зубрил, готовясь к экзаменам, то играл в хоккей  [на  траве]  или  греб  в
университетской восьмерке. Каникулы он проводил  у  тетки  в  Уэльсе,  где
лазал по горам с местным горным клубом. Его  родители,  к  слову  сказать,
разошлись, когда он  еще  учился  в  школе,  и,  хотя  Филип  Мастерс  был
единственным  ребенком,  не  заботились  о  нем,  считая,  что  он  вполне
обеспечен в Оксфорде стипендией и тем небольшим содержанием, которое  было
единственным знаком их внимания к сыну. Итак, с одной стороны, у него было
мало времени на девушек, с другой - слишком мало того, что говорило  бы  в
его пользу тем немногим  из  них,  которые  ему  иногда  встречались.  Его
внутренняя жизнь развивалась по ложным и порочным канонам,  унаследованным
от наших викторианских дедов. Зная Мастерса, я полагаю, что его  сердечное
отношение  к  цветным  в  Нигерии  было  лишь  выражением  души  доброй  и
полнокровной, истосковавшейся по настоящей любви и нашедшей утешение в  их
простых и бесхитростных натурах.
   Бонд прервал монолог собеседника:
   - Единственная беда с этими прекрасными негритянками -  они  совсем  не
умеют предохраняться. Я полагаю, ваш друг сумел избежать неприятностей.
   Губернатор  протестующе  поднял  руку.  В  его   голосе   чувствовалась
брезгливость:
   - Нет, нет, вы не так меня  поняли.  Я  не  имел  в  виду  секс.  Этому
молодому человеку даже не приходило в голову вступить в  связь  с  цветной
девушкой. Он ведь на самом деле был ужасно  невежественным  в  сексуальном
плане, Увы, это не редкость среди молодежи в Англии даже сегодня, а  в  те
дни это было сплошь и рядом и послужило, надеюсь, вы  не  будете  спорить,
причиной многих, очень  многих  несчастливых  браков  и  других  житейских
трагедий.  (Бонд  кивнул.)  Я  лишь  хотел  показать  Филипа  Мастерса  на
некотором отрезке его жизни, чтобы вы лучше поняли, что могло ждать  этого
целомудренного простофилю с добрым, но неразбуженным сердцем и телом,  что
только  неспособность  к  общению  в  своем  мире  заставила  его   искать
привязанностей среди  цветных.  Короче  говоря,  в  личной  жизни  он  был
сентиментальным  неудачником,  внешне  некрасивым,  но  во   всех   других
отношениях абсолютно нормальным гражданином.
   Бонд сделал глоток бренди и вытянул ноги. Он  наслаждался.  Старомодная
повествовательная манера губернатора придавала его рассказу достоверность.
   - Служба Мастерса  в  Нигерии  совпала  с  приходом  к  власти  первого
лейбористского правительства. Если  помните,  одна  из  первых  их  реформ
касалась колониальной службы. В Нигерию  назначили  нового  губернатора  с
передовыми  взглядами  на  местные  проблемы.  Он  был  приятно   удивлен,
обнаружив в своем подчинении клерка,  который  в  рамках  своих  небольших
полномочий уже претворял его взгляды в жизнь. Губернатор поощрил Мастерса,
поручив ему обязанности, превышавшие его служебный статус. А вскоре, когда
пришел черед  Мастерса  на  повышение,  он  написал  ему  такую  блестящую
характеристику, что тот круто пошел  в  гору  и  был  назначен  помощником
секретаря правительства на Бермудских островах.
   Губернатор  взглянул  на  Бонда   сквозь   сигарный   дым   и   вежливо
поинтересовался:
   - Надеюсь, я вам не очень наскучил. Я постараюсь быть кратким.
   - Что вы, мне очень интересно. Кажется, я  представляю  этого  молодого
человека. Вы, наверное, очень хорошо его знали.
   Губернатор секунду поколебался, а затем сказал:
   - Я довольно неплохо узнал его на Бермудах. Я был его  начальником,  он
подчинялся непосредственно мне. Но пока, прошу прощения, мы  не  добрались
до Бермудских островов. В те дни пассажирская авиация делала первые шаги в
Африке, но так или иначе Филип Мастерс решил сэкономить  отпускные  дни  и
лететь в Лондон, а не плыть из Фритауна. Поездом он добрался до Найроби  и
пересел на еженедельный самолет "Империал эруэйз" - предшественницы  БОАК.
Раньше Мастерс никогда не летал, поэтому ему было интересно, хотя и слегка
боязно, когда самолет оторвался от земли. Перед этим  стюардесса,  которую
он нашел очень хорошенькой, дала ему леденец и  показала,  как  застегнуть
привязные ремни. Самолет набрал высоту, и Мастерс обнаружил, что летать не
так уж страшно. В проходе опять появилась стюардесса и с улыбкой  сказала,
что ремни можно расстегнуть. Видя, как Мастерс неумело вертел  застежку  в
руках, она наклонилась и  помогла  ему.  С  ее  стороны  это  была  просто
небольшая любезность, но Мастерс никогда в жизни не находился  так  близко
от молодой женщины. Он вспыхнул, сильно  смутился  и  поблагодарил  ее.  В
ответ на его замешательство она ободряюще улыбнулась и, присев напротив  в
проходе  на  поручень  кресла,  поинтересовалась,   откуда   и   куда   он
направляется. Мастерс ответил и в свою очередь стал  расспрашивать  ее:  о
самолете, с какой скоростью они летят, где  будут  посадки  и  так  далее.
Очень скоро он обнаружил в ней массу достоинств.  Девушка  показалась  ему
ослепительно прекрасной. Его поразило, как легко и ненавязчиво  она  умеет
поддерживать беседу, как быстро они нашли общий язык. Удивил его  и  явный
интерес девушки к тому, что он рассказывал об Африке.
   По-видимому,   его   жизнь   показалась   стюардессе   гораздо    более
романтической и шикарной, чем была на самом  деле.  В  ее  присутствии  он
почувствовал себя важной персоной. Когда она ушла помочь  двум  буфетчикам
приготовить завтрак. Мастерс, откинувшись в кресле, подумал о ней, тут  же
испугавшись своих мыслей. Он попробовал читать, но  не  смог  -  буквы  на
странице сливались. Он блуждал взглядом по салону  самолета,  мечтая  хоть
мельком увидеть ее снова. Один раз она встретилась с его горящими глазами,
и Мастерсу показалось, что она тайком улыбнулась ему. Она как бы говорила:
мы единственные молодые люди в самолете, мы понимаем  друг  друга,  у  нас
много общего.
   Филип Мастерс смотрел в иллюминатор и видел  ее  на  фоне  белого  моря
облаков. Своим мысленным взором он скрупулезно изучал девушку,  восхищаясь
ее совершенством. Это была маленькая стройная  блондинка,  что  называется
кровь с молоком, с ярко-красными губами и  голубыми  глазами,  искрящимися
озорным смехом. Ее волосы были собраны сзади в аккуратный  пучок,  который
особенно умилял  Мастерса  (он  счел  этот  пучочек  признаком  порядочной
девушки). Зная Уэльс, Мастерс подумал, что в ней течет  валлийская  кровь.
Об этом говорило и ее имя - Рода Ллуэллин, которое  он  прочитал  в  конце
списка экипажа над журнальной полкой рядом с дверью туалета,  когда  пошел
мыть руки перед завтраком. Мастерс лихорадочно размышлял.  Почти  два  дня
они будут рядом, но как встретиться с ней потом? У такой  девушки,  должно
быть, сотни поклонников. А может, она и вовсе замужем? Постоянно ли она  в
полетах, сколько времени она свободна между ними? Не посмеется ли она  над
ним, если он пригласит ее в  театр  или  пообедать  вместе?  А  вдруг  она
пожалуется командиру корабля, что  один  из  пассажиров  пристает  к  ней?
Внезапно Мастерс с ужасом представил, как его высаживают в Адене, - жалоба
в колониальную администрацию - конец карьеры.
   Пришло время завтрака, а для него - новых надежд. Когда  она  укрепляла
маленький столик на его коленях, ее волосы коснулись щеки Мастерса,  и  он
почувствовал, будто дотронулся щекой до оголенного  провода.  Она  помогла
ему разобраться в обилии маленьких  целлофановых  пакетов,  показала,  как
снять пластмассовую крышку ванночки с салатом, похвалила сладкое - большой
кусок пирога. Короче, она так суетилась вокруг него, что  Мастерс  не  мог
припомнить ничего подобного, включая и те времена, когда он был ребенком и
мать ухаживала за ним.
   В конце  рейса,  обливаясь  потом,  он  собрал  всю  свою  храбрость  и
пригласил ее пообедать вместе. Он чуть не потерял сознание,  когда  она  с
готовностью согласилась. Через месяц она уволилась из "Империал эруэйз", и
они поженились. Еще месяц  спустя  Мастерс  получил  вызов  на  Бермудские
острова, и они отплыли из Англии.
   Бонд сказал:
   - Я опасаюсь худшего. Она вышла замуж, потому что его жизнь казалась ей
изысканно-великосветской. Вероятно, у нее была идея фикс  стать  королевой
званых чаепитий в правительственной резиденции. Я подозреваю, что  Мастерс
в конце концов был вынужден убить ее.
   - Нет, - мягко возразил губернатор.  -  Но  осмелюсь  сказать,  что  вы
абсолютно правы насчет причин ее замужества. Добавлю сюда еще усталость от
однообразия  и  опасность  полетов.  Возможно,  она  действительно  думала
преуспеть в своих грезах,  но  должен  признаться,  что  когда  молодожены
прибыли и поселились  в  предместье  Гамильтона,  на  всех  нас  произвела
приятное впечатление ее жизнерадостность, хорошенькое личико и то, как она
старалась понравиться каждому. Конечно, и Мастерс изменился.  Жизнь  стала
для него сказкой.  Теперь,  когда  прошло  столько  лет,  довольно  жалким
кажутся его потуги облагородить свою внешность, выглядеть достойным ее. Он
стал заботиться об одежде, смазывал волосы каким-то  ужасным  бриолином  и
даже  отрастил  усы,  как  у   военного.   Наверное,   ей   казалось   это
аристократичным. После окончания работы он  летел  прямиком  домой.  А  на
службе не давал никому прохода со своей Родой - Рода здесь,  Рода  там,  и
когда, вы думаете, леди Берфорд (это была жена губернатора) пригласит Роду
на завтрак?
   Но он работал не разгибая спины, и все любили молодую пару. Все  шло  у
них прекрасно в течение полугода или около того. А потом - сейчас  я  могу
только гадать о причине - случайная размолвка подобно капле кислоты начала
разъедать счастье и согласие в их маленьком бунгало. Вы понимаете, о чем я
говорю, - нечто вроде этого: почему жена секретаря никогда  не  приглашает
меня с собой по магазинам? Когда мы  опять  сможем  пригласить  гостей  на
коктейль? Я ужасно скучаю дома целыми днями.  Когда  наконец  ты  получишь
повышение? Ты же знаешь, что мы не можем позволить себе  ребенка.  Сегодня
ты должен вернуться к обеду. Мне совершенно нельзя  нервничать.  Ты-то  на
славу проводишь время, у тебя все в порядке... И так далее в том же  духе.
И конечно, всю ее нежность и заботливость как рукой сняло. Теперь  Мастерс
перед уходом на службу сам подавал завтрак в  постель  бывшей  стюардессе,
правда, я не сомневаюсь, что делал он это с наслаждением. Теперь  Мастерс,
возвращаясь вечером  с  работы,  сам  наводил  порядок  в  доме,  прибирая
разбросанные повсюду конфетные обертки и пепел. Сам  он  бросил  курить  и
отказывался даже изредка  выпивать  в  компании,  дабы  иметь  возможность
покупать Роде новые наряды, чтобы она чувствовала себя не хуже других жен.
   Кое-что об их отношениях стало известно в секретариате, по крайней мере
мне, хорошо знавшему Мастерса. Озабоченный  хмурый  вид,  частые  странные
телефонные звонки в служебное время, самовольные уходы за десять минут  до
конца работы, чтобы успеть проводить Роду в кино,  и,  естественно,  часто
повторяющиеся  полушутливые  вопросы,  заданные  как  бы  невзначай:  "Чем
занимаются другие жены в  течение  дня?  Не  считают  ли  они,  что  здесь
немножко жарко? Не кажется ли вам, что  женщин  (он  всегда  добавлял  при
этом: "Благослови их Господь") легче расстроить, чем мужчин..."
   Беда, или по крайней мере большая ее часть, состояла в том, что Мастерс
совсем потерял голову. Рода была для него всем.  Если  она  несчастна  или
волнуется, значит, виноват только он один. В отчаянии он повсюду искал  ей
занятия, способные заинтересовать  ее  и  развлечь,  пока  наконец  он,  а
вернее, она не  остановилась  на  гольфе.  Надо  заметить,  что  гольф  на
Бермудских  островах  -  очень  серьезная   вещь.   Там   есть   несколько
великолепных гольф-клубов, включая знаменитый "Центрально-океанский",  где
играет весь высший свет, а после игр все собираются в  клубе  поболтать  и
выпить.  Наконец  она  получила  то,  к  чему   стремилась,   -   приятное
времяпрепровождение и избранное общество. Один  бог  знает,  как  Мастерсу
удалось наскрести достаточно денег, чтобы заплатить  вступительный  взнос,
за уроки и за все остальное, но он заплатил, и это был день его торжества.
   Рода  стала  целыми  днями  пропадать  в  "Центрально-океанском".   Она
прилежно тренировалась, осилила  все  премудрости  гольфа,  участвовала  в
небольших соревнованиях и ежемесячных турнирах и через полгода  не  только
освоила респектабельную игру, но и стала общей любимицей мужской  половины
клуба. Меня это не удивило. Я помню,  как  видел  ее  там  несколько  раз.
Очаровательная загорелая фигурка в коротеньких шортах с белым козырьком на
лбу на  фоне  зеленого  газона;  элегантные  движения)  подчеркивающие  ее
стройность, и должен признаться вам,  -  глаза  губернатора  оживились,  -
более прекрасного создания я никогда больше не видел на поле  гольф-клуба.
Само собой разумеется, что вскоре случилось то, что должно было случиться.
Шло соревнование смешанных пар. Ее партнером был старший сын Таттерсолла -
их семья главенствовала среди коммерсантов  Гамильтона  и  в  определенном
смысле принадлежала к правящему слою бермудского  общества.  Юный  шалопай
был чертовски хорош собой. Прекрасный пловец и неважный игрок в  гольф,  с
быстроходным катером и открытой "МГ" [марка спортивного автомобиля]  -  вы
знаете этот тип молодых бездельников. Гоняют на автомобилях, или  катаются
на яхтах, или веселятся в ночном клубе с девицами, а если те  недостаточно
быстро ложатся в постель, то лишаются всех этих удовольствий.
   После упорной борьбы в финале Рода и Таттерсолл выиграли. Филип Мастерс
был среди ликующей толпы именитых игроков в гольф, провожавшей победителей
до дома. В тот день  он  веселился  в  последний  раз,  потом  способность
радоваться пропала у него надолго, быть может, на всю жизнь.  Почти  сразу
же она стала любовницей  Таттерсолла,  а  перешагнув  черту,  она  уже  не
останавливалась и неслась вперед сломя голову. Поверьте мне, мистер  Бонд,
- губернатор сжал кулак и осторожно опустил его на  край  столика,  -  это
было отвратительное зрелище. Она не сделала ни малейшей  попытки  смягчить
удар, как-то попытаться скрыть происходящее.  Она  просто  взяла  молодого
Таттерсолла и отхлестала им Мастерса по лицу. Она могла вернуться домой  в
любой час ночи; под предлогом) что якобы спать вместе слишком  жарко,  она
выселила мужа в отдельную комнату. Если она когда-то и прибиралась по дому
или готовила еду, то  лишь  затем,  чтобы  сохранить  видимость  приличия.
Понятно, что через месяц все стало известно, а бедный Мастерс был  украшен
парой таких огромных рогов, каких  еще  не  видывали  в  колонии.  Наконец
вмешалась леди Берфорд и побеседовала с Родой Мастерс -  предупредила  ее,
что она разрушает карьеру мужа и так далее. Но беда заключалась в том, что
при этом леди Берфорд, находя Мастерса занудой  и  пережив  в  собственной
молодости  пару  приключений  (а  она  по-прежнему   оставалась   красивой
женщиной), отнеслась к Роде чересчур снисходительно.
   Конечно, и сам Мастерс (он рассказал мне об этом позже)  применил  весь
обычный в таких случаях арсенал: просьбы и увещевания,  яростные  приступы
гнева и ожесточенные ссоры, рукоприкладство (он признался мне, что чуть не
задушил ее однажды ночью), а под конец  -  ледяное  презрение  и  угрюмое,
замкнутое страдание.
   Губернатор промолчал, потом сказал:
   - Я не знаю, доводилось ли вам наблюдать когда-нибудь, мистер Бонд, как
человеку разбивают сердце, разбивают медленно и жестоко. Так  вот,  именно
это происходило с Филипом Мастерсом, и это было печальное  зрелище.  Когда
он приехал на Бермуды, на его лице был написан рай, через год оно выражало
ад. Конечно, я делал все, что было в моих силах. Все мы  старались  помочь
ему, каждый по-своему, хотя, честно говоря, после того,  что  случилось  в
"Центрально-океанском",  для  него  оставался  один   реальный   выход   -
попробовать помириться с женой. Но Мастерс напоминал  раненую  собаку.  Он
забился в свой уголок и огрызался на каждого, кто подходил слишком близко.
   Я из кожи лез, пытаясь смягчить его горе, даже написал ему пару  писем.
Позже он признался мне, что разорвал их, не читая. Однажды мы собрались на
мал